1. Кузя

 В дощатую створку хлевушки бьётся в истерике Кузя. Он только что нечеловеческим усилием, со всей овчарочьей мощью выдрал с мясом привязной крюк и, гремя длинной цепью, примчался через весь сад сюда, к старому, давно пустующему бревенчатому сараю. И теперь яростно скоблит когтями почерневшее от времени дерево, зло вгрызается в загнивший край порожины. Но тесины толстые. Дверка, запертая изнутри на кованую задвижку, не поддаётся.
    Псина на минуту замер, чутко прислушался к происходящему за неприступной стеной. Приник, совсем по-человечьи, одним глазом к едва заметной щели между досками. В сумраке нутра сарая стояла хозяйка, немая и неподвижная. Кузя заметался – от одного угла сруба до другого. Будто он не снаружи, а внутри помещения, и лихорадочно ищет выход. И вдруг этот громадный кавказец, гроза окрестных волкодавов, жалобно – совсем по-щенячьи – заскулил, отчаянно скребясь в щёлочку, словно желая проскользнуть в неё, как в игольное ушко.

    В сумраке нутра сарая стояла она, немая и неподвижная. Правая рука застыла на верхней жёрдочке закута, в который давно, ещё в той жизни, отселяли от Ночки новорожденного, но уже облизанного до шёлка телёночка. В левой – удавьими кольцами змеится пеньковый канат. Тот самый, который накидывали на Ночкины рога, когда вели её к ветеринару на прививку или в колхозное стадо – к быку. Но то было давно. И было ли?
Вот закут, вот верёвка. Значит, было. В другой – светлой и безмятежной жизни. А в этой – мрак пустого сарая. Раствориться бы в этом мраке! Растаять. Без следа. Так, будто и не было ничего и никогда. Чтобы никто не спохватился, не вспомнил. Чтобы никому не стало больно.
Детей жалко. Двух сыновей и дочь. Как же не хочется ранить их! Но все трое уже взрослые, у всех семьи, свои детки, свои радости и проблемы. Погорюют и отвлекутся на повседневные заботы. Зарубцуется – время лечит. Простите, мои хорошие!
   
    А Кузя скребётся, скрежещет когтями и клыками по рассохшимся доскам. И не зря. Наконец две тесины чуть-чуть раздвинулись, отошли друг от друга и - узкая полоска света лезвием взрезала мрак. Лучик танцующих пылинок заструился от двери до удавьих колец.

Скоро и она одной из мириадов пылинок запорхает где-то, в другом измерении, в золотом потоке света. И станет ей легко-легко. Как в детстве. Когда среди ночи из своей кроватки сбегала от страшного сна в постель к папе с ма…
   Родители! Они не оправятся, у них не зарубцуется. Молния пронзила её с головы до пят. Не убила, напротив, выдрала из влекущей вязкости небытия. Она мгновенно вернулась в реал. Немного постояла, слегка раскачивая верёвку в луче золотистых пылинок. Услышала жалобный визг, не сразу поняла – Кузя. Повесила канат на место – на железный штырь, торчащий из бревна верхнего венца. И распахнула дверь.
    Ослепительно яркие лучи июльского солнца ударили в глаза. Кузя, будто опасаясь, как бы она вновь не канула за дверью, ткнулся мордой в родные колени, зажал в пасти подол сарафана и потащил хозяйку, словно на поводке, в глубь сада, не забывая аккуратно обходить грядки и куртины с цветами.
Под развесистой яблоней пёс остановился, встал на задние лапы, передними обхватил хозяйку за шею и мягко повалил на траву. То радостно повизгивая, то ворчливо урча, бережно поскрёб её холодные ладони своим тёплым наждачным языком. Хозяйка трепанула пса за гриву, нащупала ошейник, отстегнула цепь – "Кууузик..." – закрыла глаза и притихла. Похоже, уснула. Кузя прижался мохнатым боком к её босым пяткам, положил морду на вытянутые лапы и замер, не закрывая по-человечьи умных и по-собачьи преданных глаз.

(продолжение тут: http://www.stihi.ru/2014/08/03/5851 )