Певец пустынной Киммерии. Максимилиан Волошин

                «Мой дом раскрыт навстречу всех дорог…"  Максимилиан Волошин
                «Этот дом бережет Господь. И Макс. По-моему, этого вполне достаточно». Мария Степановна Волошина, вторая жена поэта, сохранившая Дом Поэта после его смерти, и спасшая дом во время фашистской оккупации.

С 15 по 28 сентября в Коктебеле пройдет XII Международный научно-творческий симпозиум «Волошинский сентябрь»,  в рамках которого проводится литературный фестиваль и пленэр художников. Так же в сентябре исполняется 101 год «литературной Мекке» – а лучше сказать, Геликону и Парнасу  Серебряного Века - Дому Поэта  Максимилиана Волошина в Коктебеле - и 30 лет со дня  получения им статуса  Музея. Уникальная художественная коллекция музея, собранная Волошиным, содержит работы русских и европейских художников периода символизма и авангарда,  а так же гравюры крупнейших японских мастеров стиля укиё-э  - Утамаро, Хокусая, Хиросиге. Музей насчитывает около 60 000 единиц хранения. В них входит,  в том числе,  архив поэта и бережно собранная  им уникальная библиотека, пятая часть которой - издания с автографами выдающихся деятелей русской и мировой культуры, - а так же 1 588 изданий  на иностранных  языках (не считая европейских журналов).
Максимилиан Волошин  является одной из ключевых фигур Серебряного Века. Его поэзия отличается филигранностью слога и высотой духа. Волошина  ценили первые эстеты и мэтры поэтического цеха – Николай Гумилев, Вячеслав Иванов, Иван Бунин, Иннокентий Анненский, Осип Мандельштам... О нем с братской нежностью и уважением писали Марина Цветаева, Корней Чуковский, Анна Остроумова –Лебедева, Александр Бенуа, Ирина Одоевцева,  и многие-многие другие.  Максимилиан Волошин был не только художником, поэтом, переводчиком, критиком и исследователем культуры России и Европы. Не только  собирателем и коллекционером, безвозмездно оставившим в дар родине  неоценимые культурные сокровища. Максимилиан Волошин был удивительный по бескорыстию, самоотверженности человек, редкий пример подлинной любви к ближнему.  Все знают, как, не разбирая политической принадлежности, вероисповедания, чинов и национальностей  -  спасал он в страшные годы октябрьского переворота и гражданской войны и красных и белых, эсеров и неопределившихся, поэтов и политических, офицеров и дезертиров, верующих и атеистов… Спасал - просто потому, что они – люди. Ради каждого из этих незнакомых ему бойцов рисковал жизнью  – просто потому, что как человек он не мог иначе. Сколько  жизней на его счету – один Бог  ведает. (Одним из таких спасенных был, кстати, пролетарский писатель Всеволод Вишневский. Другим - русский генерал царской армии, профессор палеографии Никандр Александрович Маркс). Волошин принимал участие в судьбе монахини Марии (Скобцовой). Его и Алексея Толстого заступничеством арестованную деникинцами мать Марию - тогда Елизавету - не расстреляли за сотрудничество с большевиками, а лишь приговорили к двухнедельному аресту. «Я целиком погружен во внутреннюю борьбу с действительностью – своим методом: весь день молюсь за насильников» – писал Максимилиан Александрович журналисту Казимиру Добраницкому 1 апреля 1931, незадолго до смерти. «Когда на земле происходит битва, разделяющая все человечества на два непримиримых стана – пояснял он – надо, чтобы кто-то стоял в своей келье на коленях и молился за всех враждующих: и за врагов и за братьев. В эпоху всеобщего ожесточения и слепоты надо, чтобы оставались люди, которые могут противиться чувству мести и ненависти и заклинать обезумевшую реальность – благословением. В этом высший религиозный долг, в этом «Дхарма» поэта». В этой связи видится символичным и то, что день его рождения пришелся на Духов День(16/28 мая 1877 г.)- в его жизни это не стало случайным фактом.
Волошина считали юродивым, блаженным, еретиком, оккультистом,  ему грозили анафемой, его намеревались расстрелять и красные и белые, ему был запрещен отъезд из дома, на печать его произведений было наложено вето. Однако и те, и другие, и третьи уважали его  за честность и мужество, а его стихи ходили в списках «самиздата» и среди солдат  и среди эстетов, и в России, и по ту сторону границы. И сегодня его строки поражают не только утонченностью и  волшебством поэтического дара – но актуальностью и страшной своевременностью звучания и правдой. А еще – высшей христианской человечностью. Отдельные его строки в настоящий момент звучат пророчеством: так, он предвидел вторую гражданскую войну в России. Говорил о терновом кресте своей Родины. Об особенной участи России в мировой истории.
«Не нам ли суждено изжить
Последние судьбы Европы,
Чтобы собой предотвратить
Его погибельные тропы».
…………..
«…И там и здесь между рядами
Звучит один и тот же глас:
«Кто не за нас — тот против нас.
Нет безразличных: правда с нами».
А я стою один меж них
В ревущем пламени и дыме
И всеми силами моими
Молюсь за тех и за других».


В самые лихие, голодные годы и до самой смерти Волошина,  в Коктебель, в Дом поэта съезжались  литераторы, художники, музыканты, балерины, актеры, ученые, исследователи, авиаторы…  Здесь  были почти все, кто так или иначе оставил свой след в отечественной культуре. Можно смело утверждать, что не было другого человека такого массштаба  в нашей культуре, кто всю свою жизнь отдал  «собиранию человеков» и деятельному, бескорыстному служению им, делателям культуры русской. В год своей смерти Валерий Брюсов писал: «Я думаю, что в настоящую минуту Коктебель является единственным литературным центром в России…» Понятно, что Петербурга и Москвы никто не отменял. Здесь Брюсов скорее упирает на личностный центр притяжения этого обширного круга, и на плотность, содержательность культурного делания, происходящего в этом сконцентрированном кругу. Волошинская Киммерия, эта "дивная геологическая случайность, именуемая Коктебелем..." (как выразился Осип Мандельштам ) стала чудным магнитом и маяком, страной воплощенной  поэзии, источником  вдохновения и исторических аллюзий для племени  художников и писателей, стала возможностью отрешиться от мира зла и насилия, захлестнувшего, поглотившего Россию, вернуться в умиротворящий гармоничный мир, восстановить свое душевное равновесие и силы для продолжения жизни, точнее, для борьбы с духом разрушения, воцарившемся в расколотой стране. Роль Волошина как созидателя и охранителя хрупкого культурного "слоя" страны в годину бедствий - очевидна,  и все же недооценена.

«Я вижу грустные, торжественные сны -
Заливы гулкие земли глухой и древней,
Где в поздних сумерках грустнее и напевней
Звучат пустынные гекзаметры земли»
А Дом поэта стал образом его собственного сердца, матерински разверстого навстречу каждому человеческому существу.

… «Близкий всем, всему чужой…»
Изливая теплое участие на все живое, Волошин обладал уравновешенным мудрым взглядом на жизнь с ее страстями – и почти библейской отстраненностью от земной сиюминутной толчеи, позволявшей ему быть один на один с миром и своим творчеством. Не зря его называли "гением места" - он был мистическим воплощением духа печальной и дикой страны, подобной Атлантиде, с ее мифическими преданиями. Киммерию древние писатели связывали со входом в Аид - а значит , и с легендарным Орфеем, спустившимся во владения Эреба за Эвридикой. "Гений места"...
Видимо в этом, в том числе – секрет воздействия его акварельных листов, посвященных родной Киммерии, древней и вечной: Волошин передал самый дух Киммерии, а не только внешние особенности  уникального ландшафта. Нужно сказать, многие писатели традиционно  владели карандашом и кистью на достаточно приличном уровне. Однако Волошин-акварелист – это особое явление в искусстве, уникальное - и по технике исполнения и по особой,  целящей душу ясности и тишине, заключенной в его работах. Выполненные в технике лессировок (многослойной живописи), они пленяют своей изысканной легкостью, грацией - и аналитической продуманностью исполнения. Это удивительное сочетание характерно и для его поэзии, кстати. Утонченный колорист, филигранный рисовальщик, мастер передачи настроения и различных эффектов освещения, Волошин может служить образцом по разнообразию способов писать море в различных состояниях.
Ничего дилетантского, подражательного нет в его этюдах. Они абсолютно уникальны, узнаваемы, и могут представлять собой целую школу, их можно выделить из так называемой «Киммерийской школы живописи», к какой относят Волошина,  в отдельное явление, ничего похожего которому нет, и не будет. Тут не одно техническое волшебство. Тут миросозерцание, поэтический дар, растворяющий каждое прикосновение кисти. Тут одухотворенность и примиренность с миром, любовь, обымающая весь Божий мир…  Тот уникальный облик личности, который невозможно ни подделать, ни повторить.  Акварели Волошина еще недооценены, их попросту не знают как следует.  Как сокровище под спудом,  они ждут своего часа. Вот отчего, я уверена,  его акварельным листам  - «как драгоценным винам, настанет свой черед»,  говоря словами Марины Цветаевой.


...В заключение должно сказать, что после смерти Волошина, во дни сталинских репрессий , и особенно во время фашистской оккупации,  Дом Поэта был сохранен  и спасен от разграбления ценой невероятных героических усилий и самоотверженности Маруси - Марии Степановны, второй жены Волошина.  Она была великой души человек, молитвенница, и  вижу глубокий Промысел Божий в том , что в земной юдоли были соединены два таких разных - и таких самоотреченных человека. Их внутренняя жизнь была - служение ТОМУ, что они полагали, было   бОльшим и важнейшим - важнее их самих.
Видимо, очень нужны они  были Богу - и нам - как пример жизни ради чего-то высшего, большего, невместимого в материальный осязаемый образ мира.   



_______________

Иллюстрация к статье: "Ведет сквозь волны и туманы мой лунный одинокий путь". 1929 г. Бумага, акварель. 17;31,7