Подарок горшечника

Лавка горшечника, да и мастерская по соседству, стояла в самом начале базара, очень удобном и бойком месте для торговли. Рядом располагалась лавка бакалейщика, жестянщик работал напротив и здесь же продавал свой товар. Следом шли большие торговые ряды мануфактуры, ширились ювелирные лавки. Углубляясь в сердцевину базара можно было найти все, что угодно не только телу на потребу, но и душе для удовольствия.

Но меня заинтересовала лавка горшечника. Лавка сверху донизу была заполнена настолько разнообразной глиняной утварью, что глаза разбегались, и мне как домовитой хозяйке захотелось всего и сразу, и самого наилучшего качества. Жаль, достаточно средств у меня для этого не было, да и кухонька моя маловата.

Пока я рассматривала это щедрое изобилие – результат упорного труда гончарных дел мастера, то случайно стала свидетелем очень интересного разговора. Справа от меня, в глубине лавки стояла двухъярусная полка, которая была почти пуста, только два горшка очень хорошей работы стояли на ней, скрытые от любопытного взгляда покупателя. И если бы не их беседа (надеюсь, читатель поймет меня правильно, и не станет удивляться тому, что иногда, в самых особых обстоятельствах человек может услышать, как и о чем говорят вещи, в данном случае два горшка), то я бы их точно не углядела.

Эти два горшка, скорее всего, были сделаны под заказ, и скорее всего заказчик был из знатных особ, так как тот горшок, что стоял поближе, был покрыт глянцевой глазурью, и нечаянные лучики солнца, пробиваясь сквозь щели деревянной стены лавки, играли на его белоснежных бочках. Ох, какой же красивый был этот горшок, скорее даже не горшок, а ваза, более того, я назвала бы его вазоном, поскольку он был не маленького размера. Нет, нет, он был не крупным, со среднего размера горловиной, он расширялся ко дну, и был похож на важного сановника, такого важного, что даже толстые ручки его были сделаны изящным вензелем и упирались в белые глянцевые бочки также важно и деловито, точь-в-точь как у того самого сановника. Края горловины его изгибались широким воротничком, мягко закругленным наружу, так аккуратно и ровно, что думалось, как приятно было бы притронуться к этому ровному и гладкому краю рукой. Вазон имел широкое круглое дно, очень устойчивое, так что даже проезжающие тележки, груженные доверху, не могли нарушить его равновесие, хотя прочая посуда слегка постукивала и позванивала на полках, пошатывающихся на неровном и вздрагивающем деревянном полу.

Вазон был расписной, по сужающейся части горловины шла широкая голубая кайма, завязанная в виде огромного банта, который был забавно расположен сзади. Передняя часть была расписана цветами и ягодами, и так пестрела она этими дарами лета, так тонко были они прорисованы, что на мгновение показалось, будто это чудесный горшок источает благоухание дивной лесной поляны. Вершиной этого живописного творения была белая глиняная крышка, плотно утопающая в горловину вазона, сверху вместо ручки гордо носящая небольшую белую лилию. Ясно, что этот чудесный горшок был предназначен для какого-то особого употребления, поскольку он резко выделялся из всех горшков, да и из всей утвари, что находилась в лавке горшечника.

А что же товарищ этого красивого вазона, соседствующий с ним в этом избранном месте? И был ли он товарищем, или просто случайным соседом, волею судеб, оказавшимся в столь высоком обществе? Ведь этот горшок был просто глиняным горшком, ничем не отличавшимся от тех, которые стояли на прочих обычных лавках. Хотя все-таки отличался, так как было видно, что он сработан был не менее тщательно, чем его сановитый сосед.

Это был глиняный сосуд с широким горлом, таким же круглым как его товарищ, но слегка суживающимся к донцу. В верхней части его имелся короткий носик, похожий, как мне показалось, на рыльце. На противоположной носику стороне была длинная глиняная прямая ручка. Он не был покрыт белой глазурью, был обычного землистого цвета, слегка глянцевого от прожарки в печи. При всей аккуратности исполнения, горшок не имел ни рисунков, ни каких иных почетных отличий и стоял просто, стараясь не привлекать к себе внимание. Если бы не его сосед.

Сосед, этот дивной красоты вазон, всем своим видом выражал свое не безразличие к тому, ЧТО он есть на самом деле. Для него главной, прямо таки первостепенной важности стаяла задача решить окончательно и бесповоротно, сейчас и немедленно, для ЧЕГО же он все-таки предназначен в его славном существовании. Он донимал простой горшок разными расспросами: так ли прекрасен его вид, как он сам себя представляет, или все же он намного лучше, чем думает о себе? Верно ли, что его формы идеальны, что они подходят только для чего-то крайне важного, особо значительного в этой жизни. Правда ли, что его глазурь так бела и так гладка, что в нее можно смотреться как в зеркало, что она покажет, отразит все в точности, нисколько ничего не искажая. Вазон даже несколько раз постарался показать, какой смешной нос у его невольного собеседника, какой он грубый и черный в сравнении с ним, с вазоном.
Простой горшок лишь странно улыбался и учтиво кланялся вазону своим носиком-рыльцем, только и всего. Возможно, он был в смущении от этого невероятного соседства так, что совсем потерял дар речи, если хоть, сколько и имел его. Беседа или вернее монолог, или, уж если быть совсем точной, допрос (да, да, я назвала бы это допросом, настоящим допросом, и прочие глиняные плошки и кувшины были солидарны со мной, что это крайне неучтиво все же со стороны такого важного вазона; а впрочем, наверное, все важные вазоны считают, что могут вот так настойчиво допрашивать собеседника о том, что думает на самом деле тот относительно его глянцевой персоны), мог длиться еще достаточно долго. Но его прервали, и как мне показалось, слишком бесцеремонно, с точки зрения вазона.

Но что ж делать, пришел человек от заказчика, верно это был он, так как горшечник, до того беззаботно рассматривающий блуждающую по базару в поисках лучшей участи публику, поспешно встал и также поспешно стал заворачивать оба отложенных горшка в льняную рухлядь и перевязывать их войлочным жгутом для более безопасной транспортировки. Человек от заказчика полученные горшки упаковал еще для большей надежности в просторный крепко сколоченный деревянный ящик с крышкой и замком, заполненный соломой. Расплатившись с горшечником, покупатель ушел, оставив меня в недоумении, зачем же столько заботы о сохранности какой-то, пусть и хорошо сработанной, пары горшков?
Заметив мое недоумение, горшечник запросто мне рассказал о том, что заказчиком является молодая жена местного богача Н., проживающая там-то и там-то, мама прелестной малышки Л. И горшок, тот, что попроще, нужен для перетопки коровьего масла. И если я успела заметить (а я, конечно же, успела) забавный носик-рыльце на одной стороне тулова, то вот из-за него горшок зовут рыльником, ну или проще – топником. Надо же, слегка удивилась я, такая простая вещица, а вот ей особое назначение на кухне. И ведь не обычную чашку берет кухарка для перетопки, а вот этот рыльник, каждой вещи в своем доме находя свое место.

Тут горшечник пустился в красочные описания того, насколько функционален этот рыльник и, как правильно перетапливать масло в этой посудине, и мне как радивой хозяйке нужно было бы внимательно слушать данные инструкции. Но мой интерес был сосредоточен на том, какова же судьба того дивного вазона: для каких же целей так искусно потрудился гончар, чьи высокие потребности прекрасного теперь будет горшок удовлетворять.

Горшечник, заметив мой отвлеченно-мечтательный взгляд, прервал свой инструктаж и сказал, что если меня не интересует кухонная посуда, то он, если у меня есть интерес, и если у меня есть маленькие шаловливые дети, или хотя бы один подросший проказник, которого пора приручать к самостоятельности, то так и быть, он и для него или нее, то есть моей прелестной дочурке, или сыночку, ну, кто там у меня есть, сделает за небольшую плату, конечно же, она будет чуть больше, чем в обычных условиях, поскольку ведь белый глянец, и его жена постаралась, расписала так изящно, я же соглашусь, что роспись была и впрямь изящна, поэтому плата будет чуть выше, но жена горшечника и для меня так же постарается и пропишет любую картинку, если я хочу, там будет море и кораблики (хочу), даже можно генеральские погоны нарисовать (зачем же сразу генеральские?), если не хочу, то пусть без погон, и тоже в цветах тогда, в общем, как я захочу, так и будет. То есть строго по моим меркам и вкусам горшечник обещался мне сделать НОЧНОЙ ГОРШОК!

Если вы, мой дорогой читатель, думаете, что я была в растерянности, то скорее всего, вам мало знакома психология покупателя. Я была в ШОКЕ! Представьте только, с каким удовольствием, с каким наслаждение я рассматривала, всматривалась, любовалась, и что греха таить, созерцала в мечтах обладательницы ЭТОТ (если вы позволите выразить мне чуть больше эмоций, чем прилично выражать молодой женщине в приличном обществе) НОЧНОЙ ГОРШОК! И какое разочарование меня постигло!

Конечно же, в самом ночном горшке нет ничего предосудительного, поскольку он крайне необходимая вещь в хозяйстве, где есть маленькие дети и не только (не станем останавливаться на подробностях). Смущение же мое состояло в том, что я никак не могла понять, зачем же для таких самых низких нужд человеческого естества, о которых и намекать-то неловко, горшечник трудился не час и не два? Вкладывая не только усилие и мастерство, но вкус и талант, он изготавливал со всей тщательностью своего гончарного искусства такой изящный, но всего лишь ночной горшок?

Смотря в искрящиеся иронией глаза горшечника, мне стало неловко перед ним и самой собой за мою несообразительность и, как это выразиться помягче, тщеславные помыслы. Я поблагодарила горшечника за его внимание к моей персоне с низкими покупательскими способностями и, простившись, ушла с базара, так и ничего не приобретя в этот раз для своих скромных нужд.
Я шла в горьком недоумении от происшедшего со мною, удаляясь от базара все дальше и дальше, шум его бурной жизни становился все тише и тише. И вдруг меня охватило смутное ощущение чего-то нового, будто бы я совершила открытие, такое, о котором сама еще не знаю. Я шла, удаляясь от базара, забыв уже почти о так и несовершенных мною покупках, но осознавая, что приобрела, или вернее сегодня мне было даровано нечто большее, чем весь базар со всеми его роскошествами и богатствами.

Удаляясь то базара все дальше и дальше, я наконец-то начала понимать, для чего столько сил и времени тратит человек, прикрывая не благообразие своего естества, украшая его, придавая ему значение и вес, и насколько тщетны эти заботы, если ими увлечься. И если увлечься этими заботами вконец, то можно внезапно оказаться в роли того самого горшка – ночного генерала (ведь так его называют), который только с виду красив, а внутри у него то, о чем и неприлично намекать.

Совсем-совсем далеко я ушла от базара. Совсем утихло мое воображение, стала возвращаться ко мне обычная ясность моего ума. И уже, как мне кажется, вот-вот начала я понимать, почему же так важно жить просто и вести себя просто, просто понимая свое предназначение, без выискивания у себя особых достоинств и главных преимуществ. Поняла, что надо просто быть тем, кто ты есть, не вводя никого в заблуждение, и прежде всего, саму себя.

26.07.2014

P.S. Автор выражает особую благодарность горшечнику за его подарок.