Жажда жизни

С самого рождения она была одержима жаждой жизни. Первенец погиб, запутавшись в пуповине и задохнувшись. Вслед за его бездыханным тельцем, отчаянными толчками из материнского чрева вышла она, освободив дорогу своим братьям и сёстрам. Она оказалась самой маленькой и была на первый взгляд хрупкой и болезненной, но неизмеримая энергия, скрытая в её слабом организме, вырывалась наружу в судорожных подергиваниях конечностей, напоминавших агонию, и в непереставаемых попытках перевернуться со спины на живот. Тело не слушалось и беспорядочные телодвижения напоминали танец представителя дикого африканского племени. Но она не сдавалась и, в конце концов, оторвавшись от своих неудачливых, беспомощно барахтающихся братишек, добралась до материнской груди и, присосавшись к розовому соску, насыщалась с жадностью, способной вызвать зависть Гаргантюа.
Она совсем не походила на младенцев, проводящих свои первые дни в блаженном забытьи. После кратковременного сна она резко просыпалась и сразу же принималась ползать среди разноцветных, пушистых комочков, переваливаясь через спящие безвольные тельца, в поисках набухшего молоком соска. Маленький компрессор, она не успокаивалась, пока не становилась похожа на наполненную воздухом волынку, перекатившись на бок ненадолго засыпала, и, внезапно проснувшись и не находя тёплое брюшко матери, начинала пронзительно пищать и обыскивать коробку, ползая по периметру. Она тыкалась то в край коробки, то в мохнатые, тёплые шарики, пахнувшие мамой и молоком, но, пошарив носом и так и не найдя заветный торчок, снова принималась за поиски, оглашая окружающее пространство противным писком, переходящим в щенячье тявканье.
Мать не возвращалась, ленивые собратья пребывали в царстве сна, а её окружала темнота, наполненная неизвестными звуками, долетающими откуда-то, начинающегося за пределами коробки. Мама была где-то там, и она могла не вернуться. Вдруг появившаяся невероятная сила оторвала её от подстилки и вот она уже зашагала, раскачиваясь из стороны в сторону, на дрожащих лапах, как рессорный шарабан по бездорожью. Путь был недолгим: споткнувшись о край коробки, она, смешно тявкнув, шлепнулась, стукнувшись мордочкой о паркет. Ещё одно усилие воли - и она снова на ногах, таращит единственный открывшийся мутный глаз. Одноглазый чертёнок с торчащими ушами и хвостом - она напоминала символ победы духа над безвольным телом.
Окружающий её мир, прежде наполненный запахами, звуками и препятствиями в виде посапывающих <барьерчиков> и картонной <подножки>, приобрел ещё одно качество - цвет. Расплывчатые цветовые пятна, которые она улавливала своим слабым зрением, напоминали мазню импрессиониста. Пятна были разных размеров и ещё удивительней - они двигались: то удалялись, расплываясь и растворяясь в пространстве, то появлялись снова, приближались и увеличивались. Их очертания становились отчётливей. Одно из них подобралось совсем близко, запахло чем-то странным и чужим, и вдруг это что-то подхватило её, и она поплыла в воздухе, энергично отбиваясь и шипя. Коготь зацепился за что-то, раздался резкий звук, и её охватило новое чувство - ощущение полёта... Точнее, свободного падения. Инстинктивно сгруппировавшись, она приземлилась, спружинив на мягких подушечках. Потом появилась мать, вернее, её запах. В загривок впились зубы, и, поболтавшись в воздухе несколько мгновений, она вновь оказалась в <родовом гнезде>, среди продолжающих сопеть толстяков. На этот раз, устав от впечатлений, задремала и она.
Однажды тёплая, ароматная и пушистая мама исчезла. Исчезла коробка с толстыми ленивыми сонями. Мягкая подстилка сменилась пластиком, а свежий воздух - одуряющей духотой. Пол под ней долго раскачивался, а потом появились лысые и резко пахнущие существа - люди, тыкающие её, ничего не понимавшую ото сна, в миску с едой. Еда пахла жизнью и она, забыв о снах, с чавканьем принялась за трапезу, во время которой существа издавали громкие и раскатистые звуки.
Началась новая жизнь. Появилось много мест, которые необходимо было обнюхать и пометить. За этим занятием она не замечала, как пролетали дни. Увеличивалось количество еды в миске, удлинялась шерсть и усы, а просвет под диваном становился всё меньше и с каждым днем всё труднее было пролезать под него.
Лысые существа были ужасно глупы. Они любили тормошить её, дёргать за хвост и усы, щекотать брюшко. Их забавляла её агрессивность, её шипение и даже царапины, которыми она награждала их. Она научилась отличать их.
У хозяина был резкий запах, грубые и сильные ладони. Еда действовала на него одуряюще: после ужина он становился перед ней на четвереньки, в позу бешеного кота и шипел ей в лицо. Она отворачивалась, презрительно фыркнув, и тогда он хватал её за лапы и волочил по полу. Она отбивалась, кусаясь и царапаясь, пытаясь вывернуться. Он отшвыривал её в сторону. Больно стукнувшись о стену или пол, она опрометью бросалась в ближайшее укрытие и вылезала, лишь услышав его храп.
У хозяйки был тёплый живот и всегда занятые руки. Вокруг хозяйки всё время было разложено много шуршащей бумаги, которую ей нравилось грызть и раздирать когтями. За что хозяйка, повысив голос, журила её, а потом давала погрызть ручку. Хозяйка любила говорить ей в ухо: негромким голосом читала нараспев что-то погружающее в сон. За полночь хозяйка укладывалась спать, и она забиралась поверх хозяйки на мягкий и пушистый плед, засыпала глубоким сном, и ей снилась мама.
Хозяйский сын был шумным и дерзким. Он дёргал за хвост и пересчитывал когти на лапах. Зато у него было много ярких игрушек, которые можно было катать по полу, загонять под диван или грызть. Иногда он отбирал у неё игрушку и, привязав к ней веревку, заставлял бегать за ним по дому. Но чаще всего он не обращал на неё никакого внимания: взгляд мальчишки был прикован к ящику с мелькающими яркими картинками, и это устраивало её больше всего.
Просыпаясь рано утром, хозяева суетились, шумели и игнорировали её просящий взгляд: просить еду мяуканьем было ниже её достоинства, и она терпеливо ждала, а когда терпение истощалось, она принималась кусать за пятки пробегавших мимо хозяев и тогда ей доставалось много питательной вкуснятины. Процесс поглощения еды захватывал её целиком, и за громким чавканьем она не замечала ни щелчок захлопнувшейся за хозяевами двери, ни звук собственного удовлетворённого рычания. После трапезы она растягивалась на полу, блаженно щурясь на полосы света, проникающие сквозь занавеси.
Она была необыкновенно грациозна. В каждом её движении сквозила сила, прирождённое изящество и бесподобная уверенность в собственной неотразимости. Её густая и гладкая шерсть была необыкновенного окраса. Будто маляр-недоучка пытался разными красками закрасить прежние недочёты: сквозь чёрный верхний слой просвечивал коричневый, жёлтый и серый подшёрсток, а несколько неправильной формы пятен на лбу и подбородке дополняли её и без того необычный облик.
Однажды вечером куда-то пропала хозяйка, а хозяин, вопреки обыкновению, проделав свой обычный садистский ритуал, всё же не оставлял её в покое: вытянув за хвост из-под дивана, он продолжал её тискать снова и снова. Несколько раз ей удалось увернуться, оставив на его голом торсе несколько кровоточащих полос, и скрыться под диваном, но хозяин не унимался. Она вновь попадала в его сильные руки, а он с каждым разом становился всё яростнее и всё с большим азартом то сдавливал её тело, то, мотая из стороны в сторону, бил о стены и мебель. Она снова выскальзывала, но он вновь настигал её. Неизвестно, сколько бы длилась борьба, если бы действие не переместилось на балкон. Её воинственное рычание постепенно перешло в беспомощный, обречённый визг. Зажатая мёртвой хваткой, она болталась в воздухе, будто маятник, перебирая свободными лапами в поисках опоры, за которую можно было зацепиться. Проделав очередное эквилибристское движение, она на несколько мгновений зацепилась за что-то мягкое и вдруг раздалось ужасное нечеловеческое рычание. Её тело внезапно стало свободным. Больно задев головой раму, она вылетела в открытое окно, в пустоту. Инстинкт самосохранения помог ей, преодолев 40-метровую высоту, сгруппироваться и упасть на лапы, а потом в изнеможении плюхнуться на брюхо. Минутное расслабление и вновь нахлынувшее ощущение ужаса и приближающегося конца, заставило её подскочить, и она понеслась куда-то в неизвестность...
С самого рождения она была одержима жаждой жизни. Несколько дней спустя она уже забыла о своей прежней жизни и победно шествовала по пустырю походкой шамаханской царицы, бок о бок с толстым облезлым котом, в новую жизнь.