Письма к человеку, которого не существует

***
Второй день "по долгу службы" меня заносит в Кремль. Попадая в него (миновав очарование Алексеевской, бросив тоскующий взгляд на Покровку, вдохнув загазованный запах площади), переношусь в другую жизнь.
У самых ворот - засилье туризма: торговцы сувенирами, гости с фотоаппаратами у боевых машин... Но стоит миновать здания администрации и спуститься к склону, с которого открывается вид на Волгу, все сразу исчезает. У вазонов с цветами изредка встретишь одинокого прохожего, мать, выгуливающую чадо...
Пронизывающий ветер с площади не добирается за укрепления. Сквозь сероватые тучи тускло просвечивает пятно октябрьского солнца. У вечного огня стоят постовые: две девчонки 12-13 лет с пышными бантами и два мальчишки. Укутанные в безразмерные военные спецовки, они кажутся еще младше. И оттого серьезное выражение их лиц приобретает некоторую честность, открытость, правду.
Ты удивительным образом вписываешься в мой пейзаж. Русые волны запутываются в звуках настраивающихся archi. Медленное legato, просторно разворачивающееся перед слушателем - твои волосы. Ты - зал. Там, у задней стены - твои глаза.
Твоим дыханием передо мной открывается дверь, и меня, разгоряченную, снова выносит на кремлевские дорожки. Удивительно тепло. Белое пятнышко на небе не может так согреть, как это сделал ты в зале. Своим взглядом из конца зала, русым legato. Ты был рядом, но где-то за мной. Сколько между нами метров-километров? Сколько расстояния между душами и телами?
Прядь падает на глаза, ты пытаешься ее убрать. Даже сейчас я это представляю как живьем.
И сейчас из окна я вижу каменные стены Кремля, укутанные осенними деревьями. По площади ездят машины. Скоро будут пробки - стрелка на часах неминуемо движется к шести вечера. Люди едут домой: с низа на верх, с верха на низ.
Город живет, Кремль дышит. Про этот город нельзя сказать, как про Москву, что рушатся и строятся судьбы. Про него нельзя сказать, как про Питер, что приехав сюда, обязательно вернешься еще не раз. Здесь есть все это, но главное, суть - совсем в другом. Здесь - Волга. Минин. Кремль. Здесь тепло, тихо, нежно и уютно душе. Здесь дух старины прореживается отголосками современной Европы. Здесь первый снег и ясный день - сказка.
В Кремле все еще зелено в палисадниках, все еще цветут бархатцы и желтая герань, так похожая на розы. Я смотрела, проходя, на них, и думала о тебе, о том, что пишу сейчас. Один день - одно пасмурное воспоминание. Ясное, как сегодняшнее осеннее солнце за пеленой легких туч, которые, кажется, поднимаются с самой Волги. Далекой, просторной, затянутой легким, полупрозрачным, как органза, туманом.

***

Мерзкое ощущение создается, когда кто-тот пытается давить на чувства. Когда кто-то пытается вытащить у тебя из потаенного уголка памяти то, что ты сам предпочитаешь доставать редко и бережно, чтобы ни крохи не потерять. Ради того, чтобы это самое что-то использовать в своих целях. Чтобы твое что-то с другими фрагментами сложилось в причудливую мозаику.
Он потреплет нерв для своего удовлетворения, и уйдет. А ты сидишь с этим нервом, и не знаешь, как его обратно убрать. Остаешься с ним наедине, и мир вокруг превращается в черно-белое кино: люди - без лиц, только фигуры, обстановка, скрипы дверей и шаги, шаги, шаги. В какой-то момент кажется, что эти шаги делают не рядом с тобой - прямо по тебе и твоему нерву, который лежит рядом. Он напоминает огромный кусок мяса цилиндрической формы, затянутый в серо-розовую пленку. Где-то сочится кровь, он еще свежий, блестящий и склизкий - не прошло еще такого времени, когда бы он высох и превратился в подобие крупного неотшлифованного драгоценного камня. И обнять этот нерв хочется, впиваться в него, как в подушку, и иступленно плакать. С криком вонзаться в него пальцами, рвать на части, давить, душить. И его жалко. Пульсирует, как живой. А как представлю, что кто-то в него вонзается острыми каблучками, протыкая нежную пленку - самой больно до ужаса
И таскаешься с этим нервом потом целый день. Хочешь, чтобы он пророс в тебе, оживился. Обнять, защитить, прижать к себе, спрятать под пальто, как кошку - а не помещается. Ни туда его, ни сюда.
А потом оставишь его где-нибудь, потом вернешься - а он уже немного кристаллизуется. И тем бережнее хочется его хранить.

***

В моей нежной осени - ты. Наступив, она возродила тебя снова в моем сознании.
Ты одинаково далек и близок, близок и далек. И оттого мне любимей, что образ твой дорисовала моя фантазия.
Среди шумных боязливых дней наша любовь - отдушина, глоток нежной радости.
Душа переполнена томлением и ожиданием тебя - моего доброго гения.
Нас с тобой придумали давно. Мы с тобой появляемся то в жизни - Нельсон и Гамильтон, то в книгах - Нина и Арбенин.
Мы - Дали и Гала.
Мы - Тургенев и Виардо.
Мы - Пушкин и Гончарова.
Мы, мы, мы...
Мы пронизываем эту жизнь, и она проходит сквозь нас. Время идет, но мы есть всегда.
Мы - любовь.
Ты соткан из правды и вымысла, моих ошибок и нежностей.
Ты - мой создатель и самое любимое дитя.
Когда-то создав меня, Бог забыл вложить в мое тело душу, но твоей необъятной хватит на двоих.
Ты - мой джаз вперемешку с пионерскими песнями и эротизмом Стравинского. Самая нежная песня о любви. Поцелуй кидает нас во вневременную яму: мир не останавливается, он исчезает.
Даже в самый день, когда быт убивает, меня спасает легкая мысль о тебе.
В толпе ищу тебя глазами, и вижу тебя во многих, и все они сливаются в тебя.
Дай хоть на секунду испытать святую милость: появись!

***

неделю назад бежала на метро, и у входа меня остановил странный дядька с безумными глазами: "Сегодня у нас одна стратегия, а в понедельник будет уже другая!"

сегодня ехала на такси от Гагарина до общаги. примерно у Советской площади задумчиво молчащий таксист выдал: "Вы были в Париже?"

подсознательно то, чего мы не ожидаем, приносит более яркие эмоции - это и ежу понятно. но от таких кадров идиотская ухмылка не слазит с физиономии.

***

Птичка в хрустальной клетке. У нее разноцветное оперение с золотым отливом, звонкий голосок, золотые лапки. Она ждет зимнее солнцестояние и боится летнего.
Целыми днями она щебечет песенки на радость людям, ее клетка хрусталем ей вторит, переливаясь на солнечном свете подобно самому дорогому камню. Как маленький сказочный ларчик, клетка покачивается на легком весеннем ветру, бросая блики на стены нашей комнаты.
Клетка стоит на окне. Из него птичке видно голубое море под ясным южным небом, горы, а внизу - наш маленький портовый городок. Розовым вечером, на закате, птичка смотрит, как в городке зажигаются газовые фонари, как молодые парни и девушки идут на танцы. До нее доносятся звуки фокстрота, танго, задорных песенок кабаре. Подпевая им, птичка засыпает своим золотым и легким сном.
И снится ей все то же окошко, все те же горы, город, ее родное небо и море, но оттого эта картина ей милей, что створки клетки раскрыты нараспашку. И из них до нее доносится соленый ветер моря. И тем яснее ей видно прозрачный, звенящий морской воздух.
И, расправив свои крылья, она взлетает и мчится навстречу этому городу, его воздуху, морю и простору. И яркий свет солнца становится еще ярче, достигает ослепительного блеска, когда невозможно увидеть больше ничего, кроме этого светила. Переливы звона хрустальной клетки смешиваются с песнями города, криками чаек, собственным пением и превращаются в оглушительный шум - и она просыпается. На своем окне, в который пробивается холодный рассветный луч. День начинается, клетка начинает покачиваться от ветерка, и птичка заводит свою задорную, но немного грустную песенку - створки закрыты...

***

Весна пришла.
Но победа ли это на невидимом фронте, уносящем своим дыханием жизни?

Очень долго она будет бороться за свои права. Зима - наверное, прекрасное время года. Когда тебя в метель по сугробам тащат куда-то из дома, а потом обратно. Дома тебя кутают в теплую фланелевую рубашку, отпаивают малиновым морсом, молоком с медом и маслом. Ты выпьешь эти самые вкусные вещи на планете, и смотришь в окно дальней комнаты. За ним завывает метель. Ветер во все стороны качает большой тополь на заднем дворе. Снежинки проносятся вихрем. И тебе кажется, что так будет всю жизнь.

Горки во дворе, красные щеки, первая краснуха, первый бронхит... Я просыпалась на коленях у бабушки, и мне казалось, что на них я полностью защищена от всего. Сейчас за это чувство я бы отдала полжизни. Бабушкины колени сейчас не смогут вынести меня, взрослую девушку, почти женщину - слишком уже они хрупкие, а я крепкая. И если не получится это чувство оставить в душе, то хочется хотя бы запомнить эти ощущения.

Зима в детстве - счастье. Сейчас она - тот самый "холод, тело тайно сковывающий... гаснут в сердце невзлелеянные сны, гибнут цветики осмеянной весны". Своей мрачной, тяжелой, черной массой она придавливает человека к земле, тем самым показывая, что он - ничтожество в сравнении со всем миром. Вместе со своей близкой подругой смертью она приходит в дома с "целым мешком отвратительных инструментов" и безжалостно засасывает людей в свою бескрайнюю воронку, как в черную дыру.

Наверное, люди, умирая, не чувствуют себя несчастными. А, может, и нет. Мы, живя, можем сказать только за себя - нам плохо терять друг друга. Мертвого не спросишь, как он себя чувствует на том свете. Да он и не ответит. А нам лишь остается хранить память, как самый драгоценный камень, как самый красивый цветок и самую нежную песню. И ценить, любить, обволакивать своим существованием тех, кто рядом. Смерть - мертвым, живым - жизнь. И за жизнь надо держаться изо всех сил, даже если кажется, что все потеряно, и жить - незачем.

Вас, умерших зимой, укроет белый саван снега. Сбережет, укутает, как меня в детстве в рубашку из фланели. Весной снег растает, и на ваших могилах вырастет молодая трава, дикие цветочки. Мы будем приносить вам новые розы и гвоздики. Ходить к вам - все равно, что в гости: пока жива память, жив и человек. И пусть вам на том свете будет лучше, чем на этом.

Я надеюсь, что эта зима закончилась не только в природе, но и в наших душах. И там, где-то наверху, где Мойры ткут нити судьбы.