остаться в августе

Мой мир — мотыльки, Бродский, яблоки и созревшая клубника. Цветные карандаши, голая кожа и вечность, из которой вполне можно потратить пару часов на сон, зеленый чай, дурные птицы, поющие у самых окон, улыбки случайных знакомых, сны, знаки, небо. Такая мозаика всего самого нужного, что путники неприменно берут с собой в дальние страны — запринтскринить всё к чертям собачьим и высылать тебе почтовыми открытками размером 10*15 из разных уголков света.
Бродский плачет, Будды меряют взглядом горизонты (с закрытыми глазами; когда мысль — в одну точку, а зрачок — не остановить), я смеюсь, заливаясь пятью океанами, ведь так радостно, знаешь?
В мыслях всего больше — но, скажи, разве мысль отличается хоть в чем-то от реальности? В мыслях ты чешешь меня за ушком, гладишь, убаюкивая, а я твоя кошка (русская голубая, если верить цвету волос), послушная и наглая немного. Тереться о твои руки мордочкой и мурчать от удовольствия. Ходить по клавиатуре и есть из твоей тарелки, пока не видишь.
В моей голове скользят велосипеды, и солнце светит откуда-то снизу, твои ресницы — видел? — призмы для радуги. Всё такое необыкновенное, и я не слепая, и даже не страшно, если порвется эта пленка между «Мир прекрасен» и «Мир жалок», я знаю, это счастье хрупко, как пыль, но кто сказал, что я тверже?
Сегодня я чувствую, что могу всё.