Лубокъ

Жития святых

Родился я на улице Герцена, в доме под магазином. Когда-то, я помню, мне исполнилось три года. Бешеная собака схватила меня и понесла вдоль церкви. Так вот. Две женщины шли в платках, неумытые. Одна всё на небо смотрела да причитала : «Что же это...», да «что же это...». Вода была, значит, с корабликами. Ходят они, сапоги, босоножки вельветовые, пыльно, а оно там, крутит оно там, точит где-то внутри. Точит, а выбраться не может. Фильм такой был, в детском саду. Негр, такой высокий чернокожий мужчина. В галстуке. Бьёт по толстому стеклу кулаками, кричит, а никто не слушает. Чай пьют... да. Дед мой там был. Смеялся. Слово странное говорил всё. Делирий, да. И котята! Забыли котят. Котята в корзинке. Были. Два-три котёнка в корзинке. Осенью дело было. Снег выпал. Потом взрывы показывали, самолёты. Красиво так. И железная дорога, длинная...

Яблочный Спас

Такой был год, да. С неба падали яблоки. Беззвучно на мягкий мохнатый ковёр из мокрицы. Бабки ходили с плетёными корзинами и кричали «Яблоки! Яблоки! Самые круглые! Самые упругие! Самые большие!». Потом грянул гром. Мужик не перекрестился. Хлынул ливень. Смыло к растакой-то матери яблоки, мокрицу. И бабок с их корзинами, наверное, тоже.

Смеющийся Б.

Солнце красное светит ярко. Кузнечики в травке стрекочут. От раскалённых на солнце рельсов пышет жаром. Вдоль железной дороги идут бабки с молочными бидонами, полнотелые грудастые, в косынках. Одна то и дело поднимает глаза к небу и причитает «Что же это.. что же это.. что же так жарко». Поодаль на брёвнышке сидит старый пастух не то Митрич, не то Африканыч. Он смотрит, прищурясь, на бабок и что-то шамкает беззубым ртом. И смеётся. И бабки смеются, поставив на землю бидоны. Необъятные груди их трясутся в такт смеху. И флегматичная корова, жующая траву неподалёку, тоже смеётся. И смеётся забредшая за огороды курица бабы Агафьи. И ищущая её хромая баба Агафья смеётся. И даже гусь, любопытно выглядывающий из-за забора. И даже гусь смеётся. Смеётся сидящий на цепи старый лохматый барбос, и увлечённо вторят ему все окрестные шавки. И дед мой смеётся, сидючи в чистой горнице. Кушает румяную ватрушку и смеётся. Большая зелёная муха по горнице летает и смеётся, вылетает в окно и смеётся, окаянная. И стрекоза, что летает над лугом, рельсами, Митричем да кузнечиками смеётся. А на облачке сидит бородатый Бох и смеётся так, что бока трясутся, да слёзы с глаз брыжжут, на землю падают.

21-22.07.14