СОН

Я был на войне. На той единственной Великой Отечественной, в июне. Я знал, что она Великая, потому что я родился 31 год спустя после ее начала. Но я там был.
Мы встречали противника на краю леса, и я оказался на левом фланге – это значит, что левее меня было только заросшее бурьяном кочковатое поле. И больше никого. Только ожидаемый враг. А справа - рощица, и там окопались другие бойцы. Я лежал на спекшейся под палящим солнцем земле, сжимая до боли в руках автомат. Возле самого лица, между проржавленных стеблей конского щавеля, лежала пара гранат.
Бой начался как-то внезапно, и я поначалу тщательно целился, а только затем жал на курок, но враги уже рядом, – и я стал поливать их очередями из автомата. Странно –  пули вреда фашистам не наносили – они проходили сквозь тела, а фрицы спокойно и уверенно продвигались ко мне. С отчаянной яростью я строчил и строчил из автомата, едва успевая его перезаряжать, но без толку. Стоп. Гранаты! Вот, другое дело: дождавшись, когда серая масса противника подкатится ближе, я бросал гранату в толпу потемневших от пота мундиров, разнося их в клочья.
Бой неожиданно закончился, атаку мы отбили. Наступила короткая передышка. Я подошел к убитым, подобрал немецкий автомат, несколько гранат – еще пригодятся –  вернулся на свою позицию. И… понял, что остался один... Только что вокруг было столько людей, столько солдат, и вдруг – никого. Наверно, поступил приказ об отступлении, а обо мне забыли, пока я рыскал по передовой.
И тут я тоже отступил – мгновенно – в город. Поначалу я даже не сообразил, что произошло. Это было странное место – опустевший город. Пустынные мощеные улицы, площади, пустые красивые дома с тщательно разукрашенными разноцветными фасадами. Давящая тишина. Ни звука: ни порывов ветра, ни шелеста листьев, ни гула машин. Кошки, собаки и птицы тоже куда-то исчезли. И странный ровный свет – был день, а солнца на небе не было. Да и неба то с его голубизной и облаками тоже не было – просто ровное освещение, как на съемочной киношной площадке. Пусто… Странное до жути межвременье, когда хозяева ушли с обжитых мест, а чужаки еще не появились. Хотя – нет, я чувствовал, нет – знал, что уже нахожусь среди врагов.
Так, теперь моя главная задача – добраться к своим: пройти оставленный город, выбраться из окружения, пересечь линию фронта. Только где эта линия фронта, где свои, я не знал. Но я пошел. Старался держаться ближе к домам, перебегал улицы, проходил дворы. Красивый и жуткий город – дома белые, розовые, желтые и без окон. Я не шел, а украдкой передвигался, всем своим нутром ожидая окрика, требования остановиться. Видел в некоторых домах торчащие из окон стволы пулеметов, чужих автоматов, угадывал чужие лица, слышал чужую речь,  – они караулили таких, как я. Но мне везло – я беспрепятственно проходил опасные участки. На каких-то задворках мельком замечал пытавшихся прятаться людей. На одном пустыре я увидел строй вооруженных людей, одетых в гражданскую одежду. Обрадовался – наконец-то свои. Подбежал к ним ближе. Но заглянув в лица, понял, что эти люди, такие свои, живые, родные, – меня не видят. Было ощущение, будто они находились в ином мире – я в их мире отсутствовал. Для них я – тень, призрак, да и они для меня – всего лишь декорация из фанеры и картона, как красивые без окон дома и беззвучные деревья. Значит, это не окончание моего пути.
Меня вдруг пронзила мысль, что пересечение линии фронта, соединение со своими не является основной целью. Пробираться по бесконечному городу, таясь от всех и всего пугаясь, находиться в постоянном напряжении – вот основной смысл моего теперешнего существования. И это может продолжаться долго, очень долго, вечно.
И тут я проснулся. Этот сон запечатлелся в памяти так ярко, как будто я только что просмотрел фильм. Немного осмыслив пережитое во сне, мне стало понятно, что я был в одной из бесконечных разновидностей ада. Ада в том виде, когда ты стремишься достичь какой-то светлой, желанной, радостной цели, преодолевая различные преграды, испытывая немыслимые муки… А цель отодвигается. И движение это бесконечно. И цель, которую ты так жаждешь достигнуть, остается недостижимой. И ты понимаешь это, и от этого понимания мучение становится еще сильнее.
Сейчас я знаю, что это от того, что цель ложная. Истинная цель – быть с Богом, а ты этого знания до вечного сна был лишен, и исправить потом уже ничего нельзя. Но хуже всего то, что об истинной цели – о бытии с Богом – ты даже не догадываешься, а значит, путь твой без отдыха и передышки вечен. ВЕЧЕН!!!
Мой дедушка, которого любила вся моя большая семья, умер на 94 году жизни. Он был ветераном Великой Отечественной войны, той самой, единственной Великой. Воевал, был ранен, стал инвалидом, потом ветераном. Он ушел от нас, как большинство современников – без покаяния, причастия, без познания Бога. Его только отпели в соборе по православному чину.
Мне очень-очень, до боли хочется, чтобы мой сон мог остаться просто ночным кошмаром, который скоро стерся бы из памяти. Если бы не одно но... Перед тем как уснуть, я помолился и попросил Пречистую Богоматерь снизойти ко мне, грешному, и показать, на каком пути сейчас душа моего деда.

                Григорий Хоменко
                05/11/2011

P.S.
Несколько месяцев спустя я понял, что не имею права поставить точку в этом месте. Мой дед был настоящим солдатом, настоящим воином. С войны он вернулся без ноги, воспитал троих детей – двух моих дядей и мою маму, и почти тридцать лет прожил вдовцом, сохраняя верность своей единственной спутнице жизни – моей бабушке Марии. И его жизнь была его Крестом, который он терпеливо нёс почти столетие. Он никогда не жаловался, безропотно вынося все невзгоды нелегкой жизни. Не задумываясь о существовании Бога, он жил по Христовым заповедям.
Его душа сейчас идет своим путем, каким он привык идти в годы безверия. Путь этот еще очень долог. Но я сейчас знаю, я верю, что нашими молитвами – молитвами внуков, пускай слабыми и неумелыми, и заступничеством Божьей Матери, мой дед – Божий воин Григорий, придет к цели – быть с Богом! Прими его душу, Господи!
Странен этот век, когда дети зовут к Богу родителей… Но и удивителен, и прекрасен.