В домике

***
 Ко дню рожденья домик мне прислали.
 Спасибо, Лен, за этот щедрый дар!
 Как он хорош! Ну что ж, что в виртуале.
 И сразу вспыхнул памяти радар:

 Снесённый дом. Уплывший в Лету дворик.
 Я - средь давно потерянных подруг.
 В панамке детской — сгинувшем уборе -
 я раньше всех запрыгиваю в круг:

 «Чур-чур я в домике!» Успела от погони!
 Не страшен мне ни волк, ни тёмный лес.
 Укрыли мела милые ладони...
 Мне детский крик мой слышится с небес:

 «Чур-чур я в домике!» И за чертой — напасти.
 Перескочив спасительный порог,
 неуязвима я для смертной пасти,
 всех неприкосновенней недотрог!

 Чур-чур меня, страна и государство!
 Я мысленно очерчиваю круг,
 где мне привычно расточает дар свой
 домашний круг и круг любимых рук.

 Там чёрная нас не коснётся метка -
 укроет крыша, небо и листва,
 грудная клетка, из окошка ветка...
 Мой домик детства, радости, родства.


***
Наш дом огибают дожди и ветра,
а нам в нём тепло и спокойно.
Здесь нас не коснётся мирская мура,
вселенские бури и войны.

Пусть если вблизи — не увидеть лица,
мы помним, какими мы были.
Бесценные люди стучат нам в сердца
сказать, что ещё не забыли.

А если усталость наложит печать
на всё, что не знало затвора,
то есть нам с тобою о чём помолчать,
и это важней разговора.


***
Любовь — не когда прожигает огнём, -
когда проживают подолгу вдвоём,
когда унимается то, что трясло,
когда понимается всё с полусло...

Любовь - когда тапочки, чай и очки,
когда близко-близко родные зрачки.
Когда не срывают одежд, не крадут -
во сне укрывают теплей от простуд.

Когда замечаешь: белеет висок,
когда оставляешь получше кусок,
когда не стенанья, не розы к ногам,
а ловишь дыханье в ночи по губам.

Любовь — когда нету ни дня, чтобы врозь,
когда прорастаешь друг в друга насквозь,
когда оба слиты в один монолит,
и больно, когда у другого болит.


***
 Мы мечтаем о высоком
 и стремимся вдаль за ним.
 Ну а что всегда под боком –
 то не ценим, не храним. 

 Закружило в вихре вальса
 обручем любимых рук.
 Пробил час. Сцепились пальцы.
 На тебе замкнулся круг. 

 Отсверкали фейерверки.
 Мне уже не быть одной.
 Мерить мир иною меркой –
 самой верной и родной. 

 В тесноте, да не в обиде,
 вплоть до самого конца
 мчать в карете по орбите
 обручального кольца.


***
Манят миры заоконные,
только спешу я домой.
Ты — моё небо законное,
месяц подаренный мой.

В синих просторах горбится
профиль его земной.
Что без тебя мне город сей,
бог с нею, со страной!

Мир отделён портьерами.
Тихо свечу затуши...
Будешь кружить потерянно
в безднах моей души.

Шарик, который вертится,
нежен и невесом.
Мне до сих пор не верится,
что это всё не сон.


* * *

Всё перепуталось, и сладко повторять...

                О. Мандельштам


Я – спутница беспутная твоя,
путана для семейного житья.
Я – путаница слов своих и слёз,
и всех твоих морщинок и волос.

То под ногами, то в твоих руках
я путаюсь, в пространстве и веках
и в хаосе вселенской темноты
я путаю порой, где я, где ты.

Не знают и великие умы,
где я и ты переплетётся в мы,
связавши в узел наше естество,
так что лишь смерть распутает его.


 ***
 Отлетают котурны возышенных фраз.
 Остаётся лишь голая суть без прикрас.
 И в душе проясняется, как негатив,
 этой песенки полузабытый мотив. 

 Всё, что было во сне, нелюдимо, во мне,
 то теперь наяву, воедино, вдвойне.
 Наши тропы сплелись, замыкая концы.
 Мы, как ноты, слились, — двойники, близнецы. 

 Я узнала теперь, как планета звучит, —
 так, как сердце ночами о сердце стучит.
 Я узнала, как выглядит абрис души, —
 как лицо, что взошло надо мною в тиши. 

 Я люблю тебя, милый, — горячечным ртом...
 Я давно позабыла, что будет потом.
 Я — очаг твой, который согреет ладонь,
 твой сосудик, в котором мерцает огонь.


***
 О, сна потайные лестницы,
 в непознанное лазы.
 Душа в тихом свете месяца
 осваивает азы.

 Проснулась — и что-то важное
 упрятало тайный лик...
 Ноябрь губами влажными
 к окну моему приник.

 Ах, что-то до боли светлое
 скользнуло в туннели снов...
 Оно ли стучится ветками
 и любит меня без слов?

 Дождинки в ладони падают,
 зима ещё вдалеке.
 День снова меня порадует
 синицею в кулаке,

 где в доме — как будто в танке мы,
 плечо твоё — что броня,
 где вечно на страже ангелы,
 тепло как в печи храня.

 А ночью в уютной спальне я
 усну на твоих руках,
 и будут мне сниться дальние
 журавлики в облаках...


* * *
 Я споткнусь на каком-то слоге –
 ты продолжишь за мною фразу.
 Два медведя в одной берлоге,
 мы совпали с тобой по фазам. 

 Словно выплатили налоги –
 беспробудочно мы сонливы*.
 Два медведя в одной берлоге –
 невелик же мир у счастливых! 

 Вопиюще не одиноки
 в закутке домашнего круга,
 два медведя в одной берлоге –
 мы немыслимы друг без друга.


* «заплати налоги и спи спокойно» (из рекламы)



 * * *
 Как бы вы вашу душу в страстях ни метелили,
 как бы ваша мечта ни витала воздушно –
 настоящее счастье всегда незатейливо:
 тесный столик на кухне, ночник над подушкой.

 Проторёнными тропами жизнь устилается.
 Не беда, коль не хватит в ней соли и перца.
 Поцелуи чужих на губах могут плавиться,
 но они никогда не доходят до сердца.

 Настоящее счастье – простое, но прочное,
 познаётся бок о бок, в обнимку, впритирку.
 Ты один настоящий, все бывшие, прочие –
 только бледные оттиски через копирку.


***
 Лохматое, неприбранное счастье
 без серенад, сонетов и свечей.
 Браслеты не теснят ему запястья,
 не режет слух возвышенность речей.

 Домашний круг. Уютный отсвет лампы.
 Банальнее картины не найти.
 Но в личной жизни нам милее штампы
 и низких истин торные пути.


***
 Мы как будто плывём и плывём по реке...
 Сонно вод колыханье.
 Так, рукою в руке, и щекою к щеке,
 и дыханье к дыханью 

 мы плывём вдалеке от безумных вестей.
 Наши сны — как новелла.
 И качает, как двух беззащитных детей,
 нас кровать-каравелла. 

 А река далека, а река широка,
 сонно вод колыханье...
 На соседней подушке родная щека
 и родное дыханье.


***
 Этой песни колыбельной
 я не знаю слов.
 Звон венчальный, стон метельный,
 лепет сладких снов, 

 гул за стенкою ремонтный,
 тиканье в тиши —
 всё сливается в дремотной
 музыке души. 

 Я прижму тебя, как сына,
 стану напевать.
 Пусть плывёт, как бригантина,
 старая кровать. 

 Пусть текут года, как реки,
 ровной чередой.
 Спи, сомкнув устало веки,
 мальчик мой седой.


* * *
Проснулась: слава богу, сон!
Прильну к тебе, нырнув под мышку.
Укрой меня своим крылом,
Согрей скорей свою глупышку.

Мне снилось: буря, ночь в огне.
Бежала я, куда не зная.
Деревья рушились во мгле,
Всё под собою подминая.

Но тут меня рука твоя
К груди надежно прижимала,
Разжав тиски небытия,
И вырывала из кошмара.

Благословенные часы.
Мы дремлем под крылом вселенной.
Мы дики, наги и босы,
Бессмертны в этой жизни тленной.

Дыханья наши в унисон.
Привычно родственны объятья.
Когда-нибудь, как сладкий сон,
Всё это буду вспоминать я.


***
– Я руку тебе отлежала?
 Твоё неизменное: – Нет.
 Сквозь щёлочку штор обветшалых
 просачивается рассвет. 

 – Другая завидует этой.
 – А я – так самой себе...
 Рождение тихого света.
 Обычное утро в судьбе. 

 Жемчужное и голубое
 сквозь прорезь неплотных завес…
 Мне всё доставалось с бою,
 лишь это – подарок небес. 

 Мы спрячемся вместе от мира,
 его командорских шагов.
 Не будем дразнить своим видом
 гусей, быков и богов.


***
 Взвалю на чашу левую весов
 весь хлам впустую прожитых часов,
 обломки от разбитого корыта,
 весь кислород, до смерти перекрытый,
 все двери, что закрыты на засов,

 вселенское засилье дураков,
 следы в душе от грязных сапогов,
 предательства друзей моих заветных,
 и липкий дёготь клеветы газетной,
 и верность неотступную врагов.

 А на другую чашу? Лишь слегка
 ее коснётся тёплая щека,
 к которой прижимаюсь еженощно,
 и так она к земле потянет мощно,
 что первая взлетит под облака.


* * *
 Всего лишь жизнь отдать тебе хочу.
 Пред вечности жерлом не так уж много.
 Я от себя тебя не отличу,
 как собственную руку или ногу. 

 Прошу взамен лишь одного: живи.
 Живи во мне, живи вовне, повсюду.
 Стихов не буду стряпать о любви,
 а буду просто стряпать, мыть посуду. 

 Любовь? Но это больше чем. Родство.
 И даже больше. Магия привычки.
 Как детства ощущая баловство,
 в твоих объятий заключусь кавычки. 

 Освобождая сердце от оков,
 я рву стихи на мелкие кусочки.
 Как перистые клочья облаков,
 они летят, легки и худосочны. 

 Прошу, судьба, не мучь и не страши,
 не потуши неловкими устами.
 В распахнутом окне моей души
 стоит любовь с наивными цветами.


***
 Бумажный ангел на стене
 и деревянный чёрт.
 Они хранят нас в каждом дне
 от образин и морд.

 Один похож на профиль твой,
 другая — на меня.
 Пока висят — и ты живой,
 и я, тоску гоня.

 А рядом уж который год —
 индийский амулет.
 Игрушка пса — усатый кот,
 кого давно уж нет.

 Пусть суеверие всего,
 не вера, ну и пусть,
 лишь бы подальше от того,
 что причиняет грусть,

 лишь бы подальше те края,
 где темнота и лёд,
 где расстояния змея
 меж нами проскользнёт,

 где я опять никто, ничья,
 и ты неразличим,
 где ивы плачут в три ручья
 без видимых причин...

 И вот уже который год
 как мантру я твержу:
 храни нас, ангел или чёрт,
 и всё, чем дорожу,

 храни нас, ангел, чёрт и кот,
 индийский амулет,
 на этот день, на этот год,
 на много-много лет...


* * *
 Нам вечность не грозит.
 Без нимба, ореола
 лицо твоё вблизи
 отчетливо и голо.

 Всё меньше виражей
 в смертельном нашем ралли.
 Всё больше миражей
 развеяно ветрами.

 И деревянный чёрт –
 смешное воплощенье
 твоих семитских черт –
 потупился в смущенье.

 Уж сколько лет и зим
 висит он в изголовье,
 твоим зрачком косит
 с укором и любовью.

 Меняются черты,
 мелькают дни и даты,
 но вечно моё Ты,
 незыблемо и свято.

 Ты выхватил меня
 из пустоты вселенной,
 из тьмы небытия,
 из водной дрожи пенной.

 Обвёл защитный круг.
 Лежу, как в колыбели,
 в тепле сплетённых рук,
 в твоём горячем теле.

 Храни меня, храни,
 мой ангел с ликом чёрта!
 Мне кажется, что нимб
 венчает лоб твой чёткий.

 И отступают прочь
 кладбищенские плиты.
 И дольше века – ночь,
 где наши лица слиты.


***
  Ангел мой с профилем чёрта,
  ангел мой с прядью седой.
  Сладко сквозь годы без счёта
  быть для тебя молодой.

  Нас не настигнет бедою,
  нас ей не взять на излом.
  Ты у меня под пятою.
  Я у тебя под крылом.

  Варим картошку в мундире,
  яблоки сорта ранет.
  И никого в целом мире
  нас ненасытнее нет.


***
 С тобою мне и стариться не страшно,
 альбомы пожелтевшие листать.
 И каждый миг сегодняшний, вчерашний -
 готов воспоминаньем лучшим стать.

 Тепло плиты, домашнего халата.
 Покой и ясность вместо прежних смут.
 Так хорошо, что я боюсь расплаты,
 и неизвестно, что ещё возьмут.

 Так хорошо, что сердце не вмещает...
 И я рукой держусь за амулет.
 А может, то судьба мне возвращает -
 что задолжала за десятки лет?


***
  Утро. Разинуты горлышки птиц.
  Хлебные крошки небесною манной.
  Солнце без края. Любовь без границ.
  Взор высоты голубой, безобманный.

  Душем прохладным смываю следы
  ночи. (Поэзия - «простыни смяты»!)
  Маслом янтарным политы плоды.
  Каша поспела. Заварена мята.

  Губы цветам увлажняю слегка.
  Над разноцветным салатом колдую.
  Сырникам свежим румяню бока,
  и у них вкус твоего поцелуя.

  Пикает компик. Письмо от друзей.
  Чайник бурлит. Телевизор бормочет.
  Господи! Дай мне прожить этот день
  так, как нога моя левая хочет.

  Ветка в окошке кивнёт на ветру.
  Ты улыбнёшься, как в прежние годы.
  Вот и собака — живая, не «ру» -
  в полной готовности мнётся у входа.

  Доброе утро. Ни ссор, ни измен.
  Цепь Гименея, где спаяны звенья.
  Я не хочу никаких перемен.
  Пусть остановится это мгновенье.


* * *
 Под аркой радуги, в кольце обнявших рук
 Так ярки радости, не ведавшие мук.
 И жизнь домашняя, ручная, как зверёк...
 Любовь вчерашняя, я слышу твой упрёк.

 Как мы под ливнями бежали под плащом,
 Как счастье пили мы и жаждали ещё...
 Осенним золотом закрыло вышину.
 Прости мне, молодость, покой и тишину.


 ***
 «Не выходи из комнаты» - век бы не выходила.
  Мой обитаемый остров — остов, костяк души.
  Я уже всех забыла. Я уже всех простила.
  Мне хорошо в уютной тёплой её тиши.

  Там, за дверями — холод, голод сердечной стужи.
  «Быть иль не быть», гадая, или «была - не была» -
  выберу нечто третье, словно десерт на ужин.
  Здесь мы вдвоём надышим снова себе тепла.


***
 Не пыль вытираю — пылинки  сдуваю
 с того, что люблю, перед чем трепещу.
 Из этих пылинок слагаю слова я
 и большего счастья себе не ищу.

 Мы все в этом мире дрожим как былинки,
 подвластные грозам, ветрам и волнам.
 Любите, храните, сдувайте пылинки
 с того, что любимо, что дорого нам!


***
Мой дом, мой кров, моя пещера,
убежище от суеты,
Моя любовь, надежда, вера-
все это ты, все это ты.

Душа тепла уже не прячет
и встрепенется - только тронь,
когда в руке своей горячей
твою почувствую ладонь.

Ах, только б этот взгляд любимый,
Посеребрившийся висок.
Мой давний, неискоренимый,
Осуществившийся мой сон!

Услышать голос твой спросонок,
Не расставаться до зари.
Я твой прирученный лисенок
Из "Принца" Сент-Экзюпери.

Когда погаснувшей зарницей
Уйду в нездешние края,
О чем пригрезится, приснится
В последнем шуме бытия?

О чем-нибудь совсем домашнем:
Как мы играли с нашим псом,
Какой-нибудь обед вчерашний,
Как говорили обо всем.

И мне откроется воочью,
Что это, в сущности, был рай.
Свети, мой тихий огонечек.
Живи, душа, не умирай!


***
 Прочь, печаль, кончай грызть мне душу, грусть.
 Надо проще быть, как река и роща.
 И к тебе навстречу я — наизусть,
 постигая сердце твоё наощупь.

 Пусть не замки из кости или песка,
 пусть не крылья, а просто крыльцо и кринка.
 Мне дороже один волосок с виска
 твоего, чем птицы всех Метерлинков.

 Я тебя люблю, замедляя, для
 наши дни, свивая в их теле гнёзда.
 Как стихи на строфы свои деля,
 боль делю на звуки и ночь — на звёзды...


  ***
 Солнце июля в субботней тиши.
 Город разъехался на огороды.
 В браузер утра что хочешь впиши:
 «Книги». «Уборка». «Вдвоём на природу».

 В тёплых ладонях упрячется прядь,
 нос обоснуется в ямке ключицы.
 Нам уже нечего больше терять.
 С нами уже ничего не случится.

 Утро — такое богатство дано!
 Мы выпиваем его по глоточку.
 Счастье вдвойне, оттого, что оно,
 как предложение, близится к точке.

 Тянется, как Ариаднина нить...
 О, занести его в буфер программы
 и сохранить! Сохранить! Сохранить!
 Вырвать из будущей траурной рамы!

 Круг абажура и блик фонаря,
 солнечный зайчик над нашей кроватью...
 Лишь бы тот свет не рассеялся зря,
 лишь бы хватило подольше объятья!

 Стражник-торшер над твоей головой.
 В веках прикрытых скопилась усталость.
 Свет мой в окошке до тьмы гробовой!
 Сколько тебя и себя мне осталось?


***
Я помню все слова, что ты мне говорил.
Они занесены на тайные скрижали.
Когда-то озарив и щедро одарив,
лежат на дне души, с годами дорожая.

Сокровищами душ — засушенных цветов,
записочек твоих — не устаю владеть я.
Я помню все места на картах городов,
куда, сбежав от всех, мы прятались, как дети.

Моя душа с тобой в надежде и в беде,
завися от тебя, блажит иль занеможет.
А если нет тебя — то нет её нигде.
Ведь без тебя она существовать не может.

Чураясь пышных фраз, всего, что напоказ,
моя любовь проста, мудра и старомодна.
Так впору мне она, просторна и легка,
как в тапочке мне в ней, разношенной, свободно.

Но до сих пор пьянит твоей любви вино.
И ты моим теплом до донышка просвечен.
Держусь за это дно, последнее звено,
связавшее меня с присутствием на свете.


***
 На стене висела карта мира,
 закрывая старые обои.
 Сколько мест для зрелищного пира,
 где ещё мы не были с тобою!

 И уже, наверное, не будем...
 Нам не плыть по тем морям и рекам.
 Карта наших праздников и буден
 на стене застыла оберегом.

 Карта улиц первых поцелуев,
 перекрёстков рук переплетённых...
 Может быть, когда в минуту злую
 мне укажут путь они в потёмках.

 Комната парит над спящим миром.
 У неё в ночи своя орбита...
 И пока живём родным и милым,
 наша карта всё ещё не бита!


***
 Подальше, подальше, подальше
 от кланов и избранных каст,
 от глянцевой славы и фальши,
 от тех, кто с улыбкой предаст.

 Поближе, поближе, поближе
 к тому, кто под боком живёт,
 к тому, кто поймёт и услышит,
 кто сердце тебе отдаёт.

 Покрепче, покрепче, покрепче
 прижми к себе родину, дом,
 и станет воистину легче
 на этом, а может, на Том.
 

* * *
 Вся суета, вся злость и грязь
 Бессильно выпадет в осадок.
 Очищенный от пут и дрязг,
 Вкус жизни первозданно сладок.

 Как песня из небесных уст,
 Нам эта мудрость вековая.
 Вот ты. Вот я. Вот наш союз.
 И просто жизнь как таковая.


***
Раны зарубцованы, зашиты.
Трещины срастаются веков.
Ты – моя великая Защита
от вселенских чёрных сквозняков.

Как же я давно тебя искала
и в упор не видела лица,
разбиваясь, как волна о скалы,
о чужие твёрдые сердца.

Ты моя отрада и забота.
Жизнь, как мячик, кину – на, лови!
С легкостью отдам души свободу
я за плен пленительный любви.

И с годами все неугасимей
свет из-под состарившихся век.
Этот бесконечный стих во Имя
я не допишу тебе вовек.

***

Кому есть дело до меня,
до сердца моего,
когда забвенья полынья
поглотит и его?

Вон где-то вижу домик мой,
и мама из окна
устала звать меня домой,
но я ей не видна.

Я здесь! – машу я ей в ответ,
мне просто много лет...
Кричу, кричу – а звука нет.
И мамы больше нет...

Мне хочется вернуться в дом –
я дверь не заперла,
но вспоминаю я с трудом,
что тоже умерла.

Но как же – вот он, свет в окне,
забыла погасить.
И чайник выкипел на дне,
уставший голосить.

Чур-чур, я в домике, друзья,
за вас мой первый тост!
Теперь меня уже нельзя
на холод, на погост.

Кто за чертою – тот спасён…
Но чёрт, за столько лет
тот домик уж давно снесён,
друзей простыл и след.

А ты – не просто человек,
растаявший вдали, 
ты – свет из-под прикрытых век
и повод для любви.

Ты только голос, тень и дух,
напиток ледяной,
и сладко думать мне о двух,
пожизненно одной.


***

С тобой неразлучны всегда,
один без другого – как гномик.
Казалось, отнимет беда –
всё рухнет, как карточный домик.

Но я и сейчас не одна,
внутри того нашего круга,
и так же, как в те времена,
всё держимся мы друг за друга.

Поэтому не упаду –
я знаю, держаться за что мне.
Поэтому не пропаду,
пока каждой клеточкой помню.

Мой путь за твоею душой –
она в небесах, не в могиле.
Никто нам не нужен чужой.
И номер твой жив на мобиле.

Поставлю-ка чайничек я,
открою любимый свой томик...
Наш дом – это крепость моя,
а вовсе не карточный домик.