Апостолы гименея

Поэма в сонетах

I.
Весёлой розе грустная не вторит,
И в зеркале чужие голоса,
Не откупорена ещё роса
В чулане завалявшихся историй.

В партикулярном бродит Гименей
Дорогами затравленных губерний,
Как пёс некормленый за то, что верный,
Иль пьяный шут, что егеря умней.

За ним дорога даже не пылится.
Уставшие разглаживают лица,
Глядя в колчан, счастливый талисман.

Стрела к стреле, его деянья броски:
Там веник, тут венок, а завтра розги.
Цвет полевой над садом, как туман.

II. Лель.
Цвет полевой над садом, как туман.
В тумане этом, что в снегу за хатой.
Его вкусить, не подавиться б ватой.
Снегурку тает юный Лель-шаман.

С Морозом он знаком не понаслышке,
С Весною вместе ловит певчих птиц.
Из вымысла выходит без границ,
А после суть покинет, будто лишний.

Всего семь нот, но сколько уже бреда
Откушено взамен хмельного меда.
Флейтист, известный миру меломан:

То посрывает тонкие одежды,
То леденец подарит кротко-нежно,
То явью аромата бьёт обман.

III. Нерон.
То явью аромата бьёт обман,
Собою же воздвигнутый в безумстве,
То латников рассадит по капусте.
Нерон – и Бог, и образец ума.

В романе с властью лавр неповторимый,
Подобно кепке, вешает на гвоздь,
Когда в котурнах, вскидывая трость,
В последнем акте прожигает Римы.

Пусть в нём стрела застрянет навсегда,
Себя любя – он Августа среда –
Бурлит из вены в ванну спеси море.

И день в его феерии за год,
И в злато декларирует отход,
И ботаничеству подпишет горе.

IV. Хуан.
И ботаничеству подпишет горе,
Коль встанет на пути его коня,
И рад жениться, шпорами звеня,
И спать в седле, и подчиниться в споре.

Хуан, Жуан, Гуан, Святой Йоанн,
Иван Иваныч, Джон, Джованни, Йовка –
И многолик, и однозначен ловко.
Опасен, как для Нюр, так и для Анн.

Друг Моцарта и Пушкина, и Байрон
Им восхищался – в сущности бездарен,
Поверхностен, позёр и паразит.

То тратит драгоценный пыл на камень,
То мёртв, но жив в слезах чужих веками,
То раньше всех проснётся и не спит.

V. Одиссей.
То раньше всех проснётся и не спит,
То притворится вдруг глухим матросом,
Но все пять чувств присутствуют и о;стры,
Плюс интуиция и локоть-щит.

Каких кампаний только Одиссею
Ни приходилось завершать живым!
На палубе, как и на теле, швы,
И на роду ещё поход в Россею.

Напомнит он всегда вернуть обет,
Из двух блондинок выберет обед,
В прямом пути ему быстрей кривая.

И борода седа, и в рёбрах мозг,
Для новой Пенелопы топит воск –
И не парной, и ветром обдуваем.

VI. Казанова.
И не парной, и ветром обдуваем
Им съеденный на завтрак огурец.
Не муж, не брат, не дед и не отец,
Болезнь его сугубо бытовая.

И Казанова, кстати – псевдоним.
Он – фантазёр, своих же книг загадка,
И в славе мировой всё шито гладко.
Затем и нет запретов перед ним.

Кто с ним знаком был, в свете все скучны
И Папою давно уж прощены,
Но авантюру всё же навевают.

Он безопасен и склерозно мил.
Его цветы имеют цвет чернил –
Лишь этот цвет уже умом скрываем.

VII. Ромео.
Лишь этот цвет уже умом скрываем.
Его не буду даже называть.
Совет вам сам Ромео может дать,
В который раз колет свой одевая.

Несчастный так привык, что обречён,
Что в склеп уже идёт, как на работу.
Уже внушает он себе охоту
С очередной Джульеттой на балкон.

Откуда в парне вековые силы?
Пытался текст менять – не веселило.
О, сколько ж мокрых глаз и мокрых ныт!

Язык опухнет, скажет пантомимой
И проследит, чтоб яд уже не мимо.
Ушами любим, если взгляд замыт.

VIII. Вальмонт.
Ушами любим, если взгляд замыт,
Поэтому прошу поменьше света,
И в письма упакуйте мне сонеты,
Когда Вальмонт очередную злит.

Его камзол не стиран и в помаде
Затем, чтоб это бросилось на взгляд.
Лобзанье тщетно выпросить назад,
О повторенье речь, как о награде.

Любить всегда, везде любить, пусть край,
На этот край, блефуя и играй.
Укол и тот ты получаешь первый.

Пусть Вьюн в окно дотянется рукой,
Пусть и Левкой какой-то не такой,
Пусть Роза весела, но это нервы.

IX. Печорин.
Пусть Роза весела, но это нервы.
Пусть девушка мила, но он ушёл.
И в дневнике достанется ужо,
И это только мизерный меры,

Чтоб верности неверью сохранить,
Надеяться на безнадежья чудо,
Любовь почуяв, обернуться круто,
И не пытаться это изменить.

Упрямо напрямую – что за блажь?
Вот, где нельзя и глупо, там кураж,
От правого направиться налево.

Увидев, что везенье – тоже зло,
Он бросит туз в рассеянности слов:
«Мой путь к ромашке – лепесток пусть первый...»

X. Жофрей.
- Мой путь к ромашке – лепесток пусть первый
Останется убором для волос,
Второй от солнца сберегает нос,
И прочие повиснут, словно перлы.

Какая речь! А после запоёт!
И хромоты ты долго не заметишь.
Коль вдохновительницей в сердце метишь,
Про шрам забудешь за каскадом нот.

Все неприязни старого Жофрея
Давно уже развешаны на реях,
Приязни ж он в наложницах томит.

Он вечно хочет долгого полёта,
Вина и слёз, и влаг любви, и пота.
Начнёт полёт, когда в туман укрыт.

XI. Квазимодо.
Начнёт полёт, когда в туман укрыт
Весь Нотр-Дам, любой, кого он сбросит.
И выяснений перед тем не спросит.
Звонарь – в иную жизнь достойный гид.

Страну шутов он переходит бродом,
Без посоха, терпя своим горбом
Всё, и гордясь за это, как гербом,
Нелицевидной кличкой – Квазимодо.

Ну, а в душе томится среди мук
Журавль, извечно рвущийся на юг,
Чтобы оттуда слать любви приветы.

Однажды он покинет парапет,
Соборных вдруг не убоясь примет.
И вслед за ним вся стая через лето.

XII. Сорель.
И вслед за ним вся стая через лето,
И караван  сквозь зимний полумрак...
О ком же вы теперь-то уж вот так?
О Гименее! О другом и нету.

Не то, что там Сорель, любой бездумно –
И в монастырь, и в заговор, и в пыль
Готов за чувства крест менять и стиль.
Пусть Рубинштейном лишь слегка подует.

Жульен так строг, что лестниц не жалел,
Преграды в ноль сводить легко умел –
Без удержу, а значит, без завета.

Рубил он древо жизни на корню,
И в библии читалось, как в меню:
«Росу на стебель свежего рассвета!»

XIII. Треплев.
Росу на стебель свежего рассвета
Садовник-декоратор разнесёт.
На весь спектакль должно хватить двухсот
Рублей и жизни птицы. Много ль это?

И чехарда характеров, и текст
Даются Треплеву легко и быстро,
Как одинокий долгожданный выстрел,
Скандально неуслышанный окрест.

Он выживет и будет почитаем.
Такая, вот, у драмы запятая.
Безмолвие – Хаоса фаворит.

Убита чайка – не летит, не дышит.
Пусть первый зритель слова не услышит.
Последний же, что первый, повторит.

XIV. От себя.
Последний же, что первый, повторит
И в жизни, и в стихах, и на венчанье:
Я вас люблю, и это означает,
Что каждый лишний будет вновь убит.

Убит Хуаном и распят Нероном,
Пейраком беспощадно побеждён,
И чеховским искусством убеждён,
И горбуну язык отдаст со стоном,

С Печориным сойдётся на дуэль,
Зачахнет быстро, коли сглазит Лель...
Мне подтвердит и Одиссей на море:

Влюблён любой во мне сидящий нрав.
Сорель без головы, но я то здрав.
Весёлой розе грустная не вторит!

XV.
Весёлой розе грустная не вторит.
Цвет полевой над садом, как туман:
То явью аромата бьёт обман
И ботаничеству подпишет горе,

То раньше всех проснётся и не спит,
И не парной, и ветром обдуваем.
Лишь этот цвет уже умом скрываем,
Ушами любим, если взгляд замыт.

Пусть Роза весела, но это нервы.
Мой путь к ромашке – лепесток пусть первый
Начнёт полёт, когда в туман укрыт.

И вслед за ним вся стая через лето.
Росу на стебель свежего рассвета!
Последний же, что первый, повторит.