Глава десятая. Движенье юности упрямой

ГЛАВА  ДЕСЯТАЯ.

                Движенье юности упрямой…
                Ему ли в прочем интерес?


                1.

Лицей помалу превращался
В бельмо вельможного Села.
Сим делом много кто смущался,
И. наконец, пора пришла
Найти директора Лицею,
Чтоб разгильдяйства эпопею
Утихомирить, прекратить,
Но никому при этом шею
Рукою твердой не скрутить.
Такой директор отыскался, -
Из прибалтийских лютеран,
Из Энгельгардтов, - не тиран,
Не всепрощенец, – он старался
Облагородить с первых дней
Слегка разболтанных парней.


                2.

Одни с контактом не спешили,
Другие – вмиг отозвались,
Но в Энгельгардте – все решили –
Лицею Бог послал сюрприз,
Лишь Пушкин с тем не соглашался.
Директор много раз пытался
Найти с  ним некий общий взгляд,
Но – сочинитель уклонялся.
Лицейской миссии закат
Он  ощущал, и с наслажденьем
В столице время проводил,
Стихи писал, гулял и пил,
И к поучениям прекрасным
Из самых добрых в мире слов
Он был в то время не готов.


                3.

Трудна задача педагога –
Всем нужен славный ученик,
С талантом, посланным от Бога,
Чтоб ум, и чувства, и язык
В нем безупречно сочетались,
Чтоб трудолюбием питались
Дела простых его начал,
Чтоб все, над чем вы постарались,
Он сердцем легким привечал!
Да только где же их набраться,
Скажите, мальчиков таких?
Конечно, коль среди святых
Весьма усердно покопаться –
Десятка два таких найдешь,
Но наш-то мир – не мир святош…


                4.

Кто Саша Пушкин был в семнадцать,
Пускай еще не полных лет?
Он был поэтом! – С ним встречаться
Для первых дружеских бесед
Из Петербурга приезжали
Творцы, которых люди знали –
Жуковский, мудрый Карамзин,
И за мальчишкой признавали
Не по летам высокий чин
В занятьях рифмою прекрасной,
К тому же, песни наш пострел
Свободной русской речью пел –
За это в члены «Арзамаса»
Юнца ввели, как в сонм богов –
Заочно! – В честь его трудов!


                5.

Замечу – он тогда оставил
Дух древних северных баллад,
А вместе с ними – старых правил
Почти что весь замшелый ряд.
Цезура, правда, временами
В средине строк с его стихами
Играла каверзную роль,
Еще капризной этой даме
Сказать, смеясь: «Позволь, позволь!»,
И приказать ей повернуться,
Он не умел, еще длиннот
Бывал стих полон, но оплот
Он мог заставить подтянуться,
И в сокращенном виде дать
Творенье свежее в печать.


                6.

К любви девичьей, непорочной
Герой наш не был устремлен,
И, повторюсь, не знаю точно,
Когда познал девицу он,
Но лет в семнадцать – без сомненья! –
Опять сошлемся на творенья, -
Возьмите их, прочтите их, -
Телесной страстью в это время
Уж он питал любовный стих…
И вновь вернемся к педагогу:
Чему директор мог учить
Того, кто знал, как в мире жить,
Кто ощутил свою дорогу…
Не будем здесь о правоте,
И о духовной чистоте…


                7.

Мудрец директор, понимая,
Что в сердце юношей как раз
В такое время кровь играет,
Им разрешил не только класс,
Библиотеку и общенье
В пределах места обученья
(Я по казенному сказал) –
К себе на вечер с угощеньем
Он лицеистов часто звал
За тем, чтоб люди молодые
Увидеть девушку смогли,
Чтоб разговоры с ней вели,
Смотрясь в глаза ее живые,
Вникая в значимый предмет –
Симпатий первых этикет.


                8.

На одного студента даром
Мечты директор возлагал –
Взамен наивных встреч к гусарам
На встречи Пушкин убегал,  –
Там все забористо шутили,
Играли в карты, много пили
(Не водку, кстати, а вино),
Девиц веселых находили,
И с ними, как заведено,
Когда не слышен рокот битвы,
У всех военных на земле,
Без томной думы на челе,
И уж конечно, без молитвы,
Пускались с ними, так сказать,
Совместных радостей искать.


                9.

Кто Пушкин в этом был собраньи?
Мальчишка с бойким языком. –
Он обратить умел вниманье
Там на себя смешным стихом,
Мог эпиграммой разразиться,
Мог от души разгорячиться,
По-детски удаль проявить,
Мог просто выпить, иль напиться.
Мог даже трубку покурить…
Гусар, конечно, забавляло
Явленье юноши меж них,
Но мальчик был умен и лих,
А это значило не мало
В глазах гусар, и потому
Они мирволили ему.


                10.

Но точкой пиковой походов
К гусарам было не вино –
В познании иного рода
Там было главное зерно, -
Ведь есть особое познанье –
Ты можешь ведать мирозданье,
Ты что угодно  можешь знать,
Но если женского лобзанья
Ты не изведал благодать,
Когда ты плоти сокровенной
Своею плотью не познал, -
О чем бы ты не возвещал,
Почтенно, или не почтенно,
К тебе, как к равному стрелку
Не подойдут в мужском полку.


                11.

Конечно, есть приоритеты
У всех – не каждый человек,
К примеру, может быть поэтом,
Иль виды гор и бурных рек
Писать, к примеру, акварелью,
Не всем дано, задавшись целью,
Понять, что значит интеграл,
Но ребус с женскою постелью
Почти что каждый разгадал
В ему назначенные сроки!..
И как легко тогда смотреть
На тех, в ком рвется сердца клеть,
И в ком страстей бушуют токи!
И как легко тогда острить,
И тем к поступку поощрить!


                12.

Так русоусые рубаки,
Умом – простые мужики,
Не раз вздымавшие в атаке
Свои булатные клинки,
Теперь вздымали вечерами
Валетов вместе с королями,
И каждый свой вздымал бокал,
И чуть не каждый в гости к даме
Юнца-поэта направлял,
А тот уж вскоре мог ответить
На шутки – пусть не наравне,
Зато уверенно вполне,
И мог такое вдруг приметить,
Куда военной головой
Не вникнуть с меркой строевой.


                13.

Когда гусары выпивали,
Они, как водится у нас,
Порядки русские ругали.
О том, что царь Европу спас
Никто не мог без возмущенья
Неугомонные сужденья
Тогда высказывать свои,
И в очень едких выраженьях
Царя дворцовые бои.
Включая нежные свиданья
Умели кратко оценить.
Речей гусарских злая нить
Героя нашего вниманье
К себе, конечно, привлекла,
И в дерзкий ум его вошла.


                14.

Да, государь себе в то время
Еще порою позволял
Минуты сладких искушений –
В местах укромных он встречал
То дочь придворного банкира
(Об этом пушкинская лира
Не преминула прозвенеть),
То с кем-нибудь еще  из мира,
На все способного смотреть
Сквозь призму правильных сношений,
И, пусть лукавого весьма,
Но утонченного ума –
Мир этот требует решений,
В которых выгода одна
При взгляде пристальном видна.


                15.

Законодатель духа света,
Кто, как не он об этом знал?
И лицемерия приметы
Кто, как не он легко читал?
Хотел ли он любви взаимной?
Хотел! Судьбой своей интимной
Доволен был? Конечно нет!
Уже с Нарышкиною дивной
Он не встречался пару лет –
Давно друг другу изменили
Они не раз…  На адюльтер
Не льется свет из Высших сфер…
Да, дети были…  Дети были,
Но – не наследники! – закон
Им не давал права на трон.


                16.

А что ж законная царица?
Как обстояло дело с ней?
Почти никак…  С женой явиться
В кругу каких-нибудь гостей
Царь, как и прежде, не стремился,
Хотя душой давно томился,
И все, как надо, понимал –
Ему тогда уже открылся
Любви и счастья идеал –
Он понял тайный смысл венчанья,
И понял, что могла б жена
Ему до смерти быть верна,
Храни он цельными желанья,
А вместе с ними в те же дни
Себя и дом в любви храни…


                17.

Но – не сложилось, к сожаленью,
И император находил
Теперь простое утешенье
В объятьях тех, кто очень мил
Ему на время показался. –
Он в них нисколько не влюблялся.
И стал все чаще замечать,
Что дух его не облегчался
От этих встреч, и отдыхать
Он перестал в часы свиданий.
Минута сладости несла
Вослед себе оттенок зла,
Он в исполнении желаний
Во тьме алькова ощутил
Теперь пустую трату сил.


                18.

В делах державных утомленье
Ему приписывали те,
Кто проявлял теперь стремленье
На европейской высоте
С Россией вместе очутиться.
Таких сначала в двух столицах
Нашлось немало чудаков.
Они смогли объединиться.
Масонский виден был остов
В союзах этих от начала –
Там не вели худую речь,
Не обнажали грозно меч,
Там слово умное звучало,
И справедливости закон
Там в абсолют был возведен.


                19.

Царь о союзах знал немало,
Но дела их не пресекал,
Поскольку в юности с накалом
Не меньшим мир воспринимал,
Чем якобинцы молодые,
Вдруг пожелавшие Россию
В короткий срок переменить,
И заблуждения людские
Судом решительным судить
Царь не хотел, и он молился
О том, чтоб бурные умы
Господь избавил от чумы
Порывов злых, чтоб просветился
Любой из них, и подобрел,
И чтоб до мудрости дозрел.


                20.

Сам государь теперь подолгу
Сидеть в столице перестал,
Он видел Дон, Десну и Волгу,
Он постепенно постигал
Страну, и мир, которым правил.
Своим помощником поставил
Он Аракчеева, а тот
Был – человек суровых правил.
И не пройдоха, и не мот,
И,  находясь в великой силе,
Сам граф  нигде не воровал,
И прочим спуску не давал,
Когда кого-нибудь ловили
На том, что он казенный счет
В свой обратить сумел доход.


                21.

И как же графа не взлюбили!
И как его до наших дней
Повсюду только не хулили
Все, кто считал себя умней
Простого русского трудяги,
Без лести верного, на флаге
Свой написавшего девиз,
И не желавшего в бумаги
Вносить неправду иль каприз!
Да, он под Кульмом не сражался,
И до Москвы не отступал,
Но он подрядов не давал
Всем тем, кто красть на них пытался,
А гниль родную подавлять
У нас трудней, чем воевать.


                22.

Насчет ума! – Ну да, конечно
Вокруг умнее кто-то был,
Чем Аракчеев, и потешным
Его, и глупым находил,
Но скольких умников видала
Земля родная, и страдала
Как от бесчисленных умов,
Которым вечно не хватало
Имений, взяток и даров!
И мы – свидетелями ныне
Деяний умников таких,
Которым жизнь людей иных –
Ничем не важная пустыня,
И есть в пустыне той вода,
Иль нету – это ерунда!


                23.

А наш поэт не мог дождаться,
Когда закончится Лицей,
Чтоб наконец совсем расстаться
Со школой нудною своей.
Все размышляли над карьерой,
И он искал, какою мерой
К грядущей жизни подойти:
Дано ли подвиг офицера
Ему в сражениях нести,
А может, черные чернила,
Перо и белые листы,
А с ними – статские посты
Ему Фортуна подарила?
Об этом думал он не раз,
В постели не смыкая глаз.