Н. Благов. Лирика. Лирический субъект

Субъектная организация лирики Николая Благова

В последний прижизненно изданный сборник Н. Н. Благова «Жар-слово», вобравший все лучшее из созданного поэтом (поэмы в том числе), вошло 165 стихотворений, что составляет три четвертых объема книги. Некоторые из сборников вообще состоят только из стихотворений («Денница», «Просыпаются яблони», «Створы»). Все это говорит о том, что лирика занимает основное место в творческом наследии автора. Своеобразие лирики Благова наглядно просматривается при анализе ее субъектной, сюжетной и пространственно-временной организации.
Своеобразие субъектной структуры лирики Благова характеризуется сосуществованием в ней различных субъектных форм выражения авторской позиции: автора-повествователя, «собственно автора», героя ролевой лирики. Доминирующей формой поэтического мышления в лирике Н.Н. Благова является лирический субъект. Порой он обнаруживает себя в большей или меньшей степени даже в стихотворениях, где заглавное место принадлежит традиционным формам авторского самовыражения.
Нет его, пожалуй, лишь в стихотворениях с автором-повествователем, господствующим, как правило, в произведениях с ведущей темой природы. Среди таких произведений – стихотворение «Сроки». В нем автором проводится ключевая, как уже было отмечено, для его пейзажной лирики мысль о единоплотии человека и природы. Человек в этих произведениях не отделяет себя от природы, ощущает себя ее частицей. В стихотворении «Сроки» все изображение дано от 3-го лица. В нем нет ни одного местоимения 1-го лица или соответствующей ему глагольной формы. На переднем плане оказывается природа, заполняющая собой всю поэтическую картину. Автор рисует весенний пейзаж: прилетевших грачей, осевшие сугробы, ручьи, талые воды, цветущие деревья. Сам он формально – вне поэтического текста, и судить о нем мы можем по тому, как он смотрит на природу и воспринимает ее.
В стихотворении описана пора самой ранней весны, пора первых толчков жизни в природе. Со свойственным поэту метафоризмом мышления здесь выражается «сквозная» для пейзажной лирики Благова мысль о единстве всего сущего, что прежде всего заметно в одухотворении природы. Это обнаруживается в «сквозном» олицетворении, очеловечивании природы: сугробы «пролежали бока», «Им до слез захотелось // Весне отозваться задорней»; у тополя «заломит <…> старые корни // От снежницы – воды холодней янтаря»; река «лишь солнце увидела, // Радостно ахнула: // «А-а-ах!»; ива «проснулась… заневестилась… и все шепчет, // Хмелея от душного цвета: // «Ничего не хочу я – // Хочу я цвести!». Природа не просто отождествлена с человеческим миром по принципу внешнего сходства. Она дана изнутри. Действия природных образов психологически мотивированы. Конечно же, их внутреннее состояние передает полноту чувств, переполняющих самого автора. Он воссоздает красоту весенней природы посредством различных стилистических и ритмико-композиционных приемов и средств. Все они направлены на выражение мысли поэта о взаимосвязи жизненных процессов в природе, о ее единстве с человеком.
Если в стихотворениях с автором-повествователем автор «вненаходим» изображенному, то в стихотворениях с «собственно автором» его присутствие явлено в различных компонентах текста. Оно наиболее наглядно в заглавии стихотворения – «Люди моей стороны», в личных местоимениях и согласованных с ними личных формах глаголов. Субъект речи обращается к себе в форме 2-го лица в строках «Уже и не знаешь, // Где был ты, где не был». Но этой грамматической формой его присутствие в тексте не исчерпывается. В конце первого эпизода автор употребляет местоимение «мы» (которое включает в себя и субъекта речи, и его спутника) и согласованные с ним глаголы 1 лица множественного числа (пролетаем, глядим, подъезжаем, стучим и другие). Так внимание акцентируется на субъекте речи и его спутнике и на происходящем с ними.
С первых же строк мы узнаем о субъекте речи – это путник, которому не впервые доводится оказаться в дороге в зимнюю метель: «Надежен тулуп мой, // В метелях испытан, // Привычен непрочный дорожный уют». Далее представление о нем расширяется. Мы видим его как рефлектирующего героя, погруженного в свой внутренний мир:

Неси меня, ветер,
Дорогой такой,
Где думам есть отдых,
Есть чувствам покой…

Несмотря на сосредоточенность на субъекте речи в начальных строфах стихотворения, которые условно можно выделить в часть «в дороге», он вместе со своим спутником все же не является центром изображения, его «самостоятельной темой», о чем свидетельствует заглавие: стихотворение именно о «людях моей стороны».
Речь о них заходит во втором условно выделенном нами эпизоде стихотворения. Он является его основной частью. Действие его разворачивается «в избе». Начинается эта часть со слов «И помню…». То есть автор дает понять, что дальнейшее повествование – воспоминание субъекта речи.
Мотив памяти – один из структурообразующих компонентов поэтического мира Благова. Этот мотив организует многие произведения поэта. Практически во всех них память является пространством, включающим в себя идеальные представления автора о жизненных ценностях. В стихотворении «Люди моей стороны» таковыми являются семья, домашний уют, мать.
Мать оказывается центральным персонажем второй части. Она – одна из «людей моей стороны», носитель их лучших духовных качеств, среди которых человеколюбие, доброта, душевная открытость. Об этих качествах ведется речь в эпизоде «в избе». Память субъекта речи хранит вроде бы незначительные, но очень дорогие сердцу детали «избы»: ее «дремлющий <…> вздыхающий запах», образ «пышущей летом» печки, «голос над зыбкой». Автор до подробностей помнит вид хозяйки избы, встречающей гостей: ее смущение («Краснеет, платок поправляя рукой»), ее беспричинную вину перед ними. Эпизод в избе – ключевой в стихотворении, и автор насыщает его экспрессией, выраженной посредством восклицательных предложений, несобственно прямой речи («вон непорядок какой») и целого ряда тропов. 
Важность эпизода в избе подчеркивается тем, что увиденное здесь повествователем повторяется затем в его «грезах»:

Было ли это? –
Живой согревающий запах избы,
Из печки румяное пыхает лето,
И голос над зыбкой:
«Спи, доченька, спи!..»

Это не единственный повтор в стихотворении. Весь третий эпизод, который тоже происходит в дороге, соткан из множества повторов. Повторяется сюжетная ситуация: субъект речи и его спутник едут по вьюжной дороге. Повторяется воспоминание: «Лишь помнится, грезится». Спутники вновь оказываются в «заезжей, натопленной, как по заказу» избе и их также встречают как «родных и желанных» гостей. И:

…снова в дороге полозья поют,
Вьюжит под копыта сугроб за сугробом,
И сладок непрочный дорожный уют.

И с теми же словами, может быть, давно ставшими дорожной песней, субъект речи обращается к ветру. В последних строках стихотворения повторяется самое его начало – заглавие: «В далекой путине согреют, как брата, // Хорошие люди моей стороны». С помощью многочисленных повторов происходит сопряжение первого и второго частей произведения («дороги» и «избы»), а стало быть, и их центральных персонажей – субъекта речи (и, конечно же, автора) и «людей его стороны». Поэт – один из них, и судить о нем можно и по тому, каковы они. Так проявляет себя лирический субъект в случае с «собственно автором».
Благов относится к поэтам, по большей части предпочитающим не говорить напрямую от своего имени. Ему важно раскрыть не сокровенный мир своей личности с ее противоречиями, а показать свое отношение, понимание окружающего его мира людей. «Я» поэта включено в «мы» себе подобных. И хотя дыхание автора ощущается в каждой строке его произведений, самим собой он мало интересуется, у него на первом месте – личностное познание окружающего мира и уже через него – самого себя. Может быть, поэтому поэтическому миру Благова оказался принципиально чуждым лирический герой. Он, как известно, возникает тогда, когда личность поэта и героя поэзии, лирическое «я» перестают совпадать и появляется «объективированный образ» автора (Л. К. Долгополов). Но субъект речи в лирике Благова характеризуется именно совпадением точек зрения автора и героя.
Возьмем, например, стихотворение «Хоть нет войны». Ведение поэтической речи здесь целиком передоверено ролевому герою – персонажу, открыто выступающему по отношению к автору в качестве «другого». Это «мать», лексика и фразеология которой не оставляют сомнений в ее социальной принадлежности. Эпитеты, например, которыми уснащена речь матери, носят народнопоэтический, постоянный характер: враг – «проклятый», даль – «непроглядная». Такого же рода – устойчивые обороты речи: «думы сердце рвут на части», «наделен счастьем», «знать нужду». Сравнение «как бересту на огне» не оставляет сомнения, что перед нами крестьянка, для которой растапливание печки с помощью бересты – одна из повседневных работ по дому. Слова и обороты «народной» окраски задают повествованию интонацию открытости, интимности. Героиня просто говорит о наболевшем. Поэтому так близко сказанное ею. Многочисленные повторы («тоскует сердце матери, болит»; «лишь ты бы жил без горя, без тревоги»; «далекий мой, единственный сынок»; «живой, здоровый возвратился ты») на контекстуальном уровне кажутся заклинанием, молитвой за сына. Они носят уточняющий, а в некоторых случаях градационный характер: мать с первого раза как бы не может найти точного выражения своим мыслям, чувствам, что, конечно же, говорит о ее предельной взволнованности.
Сказовая форма повествования, к которой прибегнул Благов в стихотворении, вроде бы совершенно не оставляет в нем места для автора.  Но первая же строфа указывает на межличностный характер всего высказывания:

Хоть нет войны,
Но если сын в солдатах,
Тоскует сердце матери, болит:
Кто знает, что затеет враг проклятый,
Когда войной он так и норовит.

О «принадлежности» этих слов автору или персонажу судить трудно. Здесь представлена ситуация их «нераздельности и неслиянности» (М. М. Бахтин). Затем она, в связи с включенностью строфы в общий речевой контекст, распространяется на весь стихотворный текст, обнажая авторскую позицию в произведении: соучастие к судьбе персонажа, сопереживание его боли.
Близость автора и героя в лирике Благова, их совпадение даже в случае с ролевым героем, казалось бы, совершенно не допускающим никаких сближений и совпадений между ними, заставляет обратиться к так называемому лирическому субъекту. Впервые употребленное Андреем Белым, это понятие было развито С. Н. Бройтманом, указавшим на межличностный характер лирического субъекта как принципиальное его качество. Эта черта лирического субъекта позволяет Благову во многих стихотворениях прибегать  к таким формам высказывания, при которых практически стираются границы между автором и субъектом речи, порой даже персонажем произведения.
В стихотворении «Тряхни вожжой…» (1959) трудно определить, к кому направлена речь: то ли субъект речи обращается к себе, видя себя как бы со стороны, как «другого», то ли высказывание устремлено к действительно «другому». Такое впечатление возникает потому, что в стихотворении употребляются глаголы и местоимения 2-го лица. Но само лицо, к которому они относятся, не названо. Так, на наш взгляд, подчеркивается «важность», общезначимость состояния субъекта речи. Обращаясь к себе, он в то же время обращается к «другому», как бы приглашая стать соучастником его раздумий. Это актуализирует лирическое переживание, приближает его к «другому». Он, «другой», тоже становится носителем этого переживания. Так акцентируется внимание на стремлении субъекта речи слиться со всем миром. В этом и состоит пафос стихотворения. Оно и заканчивается, достигает своего эмоционального предела тогда, когда это слияние происходит: «все – к тебе».
В «Безбилетнике» (1955) лирический субъект включает и повествователя, рассказывающего о покидающем родное гнездо «пареньке», и самого этого персонажа. Поначалу речь ведется от 3-го лица – от имени повествователя, вроде бы долженствующего быть вне изображенного им. Но в его речь постоянно вкрапливаются слова, о принадлежности которых повествователю или персонажу судить трудно: «На восток, на восток!», «Где там край? Где там край?!», «Сколько звезд!». В конце концов, происходит полное слияние «голосов»: «Мама, ты не ругай, что уехал украдкой, // Я боялся сказать –       не пустила б меня». В этих строках как раз та ситуация, когда «я» и «другой» разыграны в их «нераздельности и неслиянности». Повествователь включен в рассказываемое им, и это позволяет ему в дальнейшем по ходу рассказа обратиться к другому персонажу – контролеру – от имени своего «я»:

Контролер, не стращай!
Не поверю, что лестно
Перед ним («пареньком» – Р. С.)
излагать высоту своих прав.
И твое и мое промелькнувшее детство
Вместе с ним полетело б, встречая ветра.

Здесь, как видно, происходит полное включение повествователя в сюжетную ситуацию. Такое его положение раскрывает позицию автора – человека, восприимчивого к болям и радостям своих современников.
В стихотворении «Ровесники» межличностность лирического субъекта находит свое выражение в местоимении «мы». Приведем несколько отрывков из этого произведения:

В войну в тыловой опустевшей России
Мальчишкам оставили труд мужики.
Земля захлестнула нам ноги босые –
По рамы в нее мы пускали плуги.
……………………………………………
И только дохнуло затишье по странам,
Россию – в руинах, в могилах, в дыму, –
Из пепла Россию вручила война нам,
Какой не вручали ее никому.
……………………………………………
И мы за нее становились в ответе,
За солнце с рассвета,
За звезды в ночах…
И как-то в заботах никто не заметил,
Когда это мы развернулись в плечах.
К земле прикипели,
Втянулись трудиться.
И вдруг удивились, когда ковыли
На диких степях обернулись пшеницей
Да к звездам рванулись в полет корабли…

Мы слушали кроткие их позывные,
Мы слышали – мир удивленно притих…

Так вот она стала какою, Россия,
Россия ровесников дельных моих!

Очевидно, что одним и тем же местоимением «мы» здесь обозначены разные субъекты. Вначале «мы» – это «мальчишки» военного времени. Затем – «развернувшееся в плечах» послевоенное поколение вчерашних «мальчишек». Но здесь уже намечается, а в последних строках происходит расширение «мы» до масштабов всего народа, всей страны. Лирический субъект сопрягает, таким образом, то, что было в детстве в деревне, и то, что было после войны и что есть в настоящем во всей России.
Очень важным представляется вопрос о том, что же вызвало появление лирического субъекта в поэзии Благова, каков его глубинный исток, основа. Он не дался поэту в процессе долгих и упорных поисков, а был присущ ему изначально. Лирический субъект обнаружил себя уже в ранних стихотворениях Благова. Таково, например, «Двое» (1954). По замечанию А. П. Рассадина, здесь «воображение поэта сталкивает двух героев – взрослого ;…; и его двойника, alter ego, шестнадцатилетнего мальчишку «с необузданной мечтою», перед которым взрослый герой испытывает чувство вины». По определению, данному в «Толковом словаре» С. И. Ожегова, двойник – это человек, имеющий полное сходство с другим. При «двойническом» восприятии стихотворения «Двое» можно говорить о том, что в «дяде» объективировался образ автора, стало быть, следует вести речь о лирическом герое, а «мальчишка» – ролевой, «другой», герой. Но дело как раз в том, что ни о каком «другом» в стихотворении «Двое» не может быть и речи, так как «дядя» и «мальчишка» здесь – одно и то же лицо:

Когда все чувства отстоялись в сердце
И прошагалось жизнью полпути,
Давалось бы вернуться, осмотреться,
На час к себе в шестнадцать лет прийти.
…………………………………………………….
…я, суровый с виду дядя,
Перед собой, мальчишкой, покраснел.
(Выделено нами – Р. С.)
   
«Умудренный» жизнью «дядя», исполняющий в стихотворении роль лирического «я» поэта, в сравнении с собой в детстве кажется другим, тем более что Благов даже акцентирует на этом внимание читателя: «Совсем чужие. // Незнакомых двое». Взрослому перед собой-мальчишкой стыдно

За годы,
Не узнавшие отрады
Любимого, бессонного труда;
За позабытое решенье драться,
Где, предавая, правда лжет сама;
За мысль,
Что не гнушалась побираться
Подачкой небогатого ума;
За совесть,
Часто бывшую нестрогой;
За чувства –
Сбережения души, –
Растерянные жизненной дорогой,
Разменянные с форсом на гроши…

Поэтому вполне понятно «покраснение» «дяди», его «боль и досада». Но почему же и мальчишка

… позабытый, лишний,
Не поднимая красного лица,
Со мной стоял бы,
Сгорбленный, приникший,
У школьного веселого крыльца?

Почему ему-то стыдно? Если воспринимать мальчишку как «двойника», «другого», то ответить на этот вопрос будет довольно-таки проблематично, если вообще возможно.
Но стоит только прибегнуть к лирическому субъекту, все встанет на свое место. Именно лирический субъект дает возможность не только сблизить позиции «дяди» и «мальчишки», но и обнаружить их полное тождество:

Но та,
За кем следишь ты взглядом робким,
О ком таишь тетрадь стыдливых строк,
Та девочка,
Бегущая по тропке
На школьный созывающий звонок, –
Спроси у дней,
Любовь тебе расскажет,
Что и за далью лет она близка!
Любовь моя твоей нежнее даже
Цветет,
Не обронив ни лепестка!
Молчанья первой тайны не нарушу.
Пусть год за годом,
Как сейчас, всегда
Та девочка стоит у входа в душу,
Не пропуская никого,
Одна!
Рукой прощанья, памятно тяжелой,
Мне глаз ее не заслонили свет.
С родной деревней,
С улицей,
Со школой,
Встречаюсь, как с собой, в шестнадцать лет.

Как видно, позиции «дяди» и «мальчишки» относительно таких ценностных понятий, как любовь, родина, ничуть не расходятся. «Свести» на первый взгляд разных субъектов стало возможно в едином пространстве памяти, бережно хранящей идеалы поэта. И в анализируемом стихотворении, и в выше рассмотренных именно память выступает первоосновой бытования лирического субъекта в благовской поэзии, сопрягая все его пространственно-временные «лики». В этом и только в этом сопряжении, взаимосвязи обнаруживаются, на наш взгляд, своеобразие и полнота поэтической личности Благова.