Глава третья. Уж не порывы это были...

          ГЛАВА   ТРЕТЬЯ.

                Уж не порывы это были –
                Уж это жизнь его была…


              1.

Старик Инзов в Одессу вскоре
Героя нашего пустил,
Чтоб там поэт увидел море,
И о столице не грустил…
Я тут Инзова называю
«Старик», а правильно ль – не знаю, -
Ему едва за пятьдесят
Тогда зашло…  Моя кривая
Теперь вступила в тот же ряд…
И я – старик?.. Но не об этом
Хочу сказать. Инзов – масон?
Строг, честен, правилен, умен,
И мудр, и добр – муж дня и света!
Ну, ладно – те…  А этот как
В масонский всунулся бивак?


                2.

Что ж государь? Масштаб напасти
И он серьезно представлял.
Когда ему по этой части
Доклад гвардейский генерал
Во всех подробностях представил,
Царь генерала не отправил
С приказом ясным и простым,
Царь генералу против правил
Сказал: «Не я – каратель им.
Ведь Вы от самого начала
Со мною были, генерал, -
Я их идеи разделял,
Их раздраженье поощряла
Моя рука!.. А коль моя –
Могу ль судить их ныне я?»


                3.

Пока правитель сомневался
Насчет правленья, наш герой
Побыл в Одессе, покупался
В воде солёненькой морской,
И в Кишинёв назад вернулся.
Там в скором времени втянулся
Он в круг армейцев молодых,
Ну, и конечно не замкнулся
В своих делах на них одних.
Что ж за дела, теперь спросите?
Бильярд, картежная игра,
Стрельба на спор внутри двора
Иль там, где лишним будет зритель,
Прогулки в разные места,
И… зов бумажного листа.


                4.

Бильярд и карты… Больше – карты!
Зачем он так тянулся к ним?
Одним он движим был азартом
В занятьях этих, иль каким
Другим был тоже чувством схвачен,
Когда ловил момент удачи
У вожделенного стола?
Да! Денег, денег недостача
Причиной вечною была –
Ведь никакой казенной платы
Он так ещё и не имел,
Порой нужду тайком терпел,
Порой брал в долг, и делал траты,
И стол картёжный, как исток
Желанных сумм поэта влек.


                5.

Без денег, должности, без связей,
Лишь с «репутацией» одной –
В глазах одних  он был заразен
Какой-то пакостью дрянной,
Другие – гений признавали,
Но с интересом наблюдали
За нравом гения в быту,
И все чего-то ожидали,
От всех он как-то на лету
Обязан был, смеясь, отбиться –,
А честь он ставил высоко,
И потому дерзил легко,
И не взирал при том на лица,
И очень часто отступал
Пред ним тогда провинциал.


                6.

Не зря твердят, что смелость может
Брать штурмом даже города –
Когда тебя ничто не гложет,
Когда возможная беда
Тебе мозги не затмевает,
Противник часто отступает,
Будь он и выше, и сильней.
В победах этаких страдает
Порой душа, но дело ль в ней,
Когда тебе едва за двадцать,
И ты достоинством своим,
Понятьем чести родовым
Решил нигде не поступаться…
Тут совесть – масть второй руки,
Права её  - не велики.


                7.

А там где честь – всегда дуэли –
Тогда бывало только так.
Нередко пули вверх летели,
Но иногда кровавый знак
На чьем-то теле оставался.
Еще в столице Пушкин дрался,
Иль драться пробовал не раз,
Но сам и жив, и цел остался,
И никому не выбил глаз,
Хотя стрелял довольно метко –
Убийств он, все же, не хотел,
А на дуэль еще смотрел,
Как на горячую соседку,
С которой должно флиртовать,
Чтоб кровь живую волновать.


                8.

Дуэльным стычкам в Кишинёве
Начало дал один француз, -
Ему герой наш приготовил
Дуэль на необычный вкус –
Он предложил на саблях биться!
Француз надумал уклониться,
А Пушкин высмеял сей шаг,
И стал носителем традиций,
Взял, так сказать, почетный знак,
И с офицерами стрелялся
Он из-за карт и лишних слов
(За них его призвал Старов,
Когда герой наш чуть зарвался),
А вот под пулями поэт
Стоять умел – тут спору нет!


                9.

Без женщин долго обходиться
Герой не мог, иль не хотел,
А обхожденью научиться
Уже он здорово сумел,
И в Кишинёве дамам местным
Он смог представить интересный
И очень редкостный набор,
Соединяя светский лестный,
Почти салонный разговор
С таким желаньем связи страстной,
С желаньем дерзостным таким,
Что дамы местные пред ним
Теряли часто разум ясный,
И наш искатель вольно брал
У них всё то, чего желал.


                10.

Не все там были слишком строги –
Вы это поняли уже,
Конечно, гостя на пороге
Встречать с улыбкой «в неглиже» -
Там век такого не бывало,
Но если женщина искала
Себе от мужа тайных встреч,
Жизнь кишинёвская давала
Ей много способов разжечь
В себе огонь любви сначала,
Потом кого-то накалить,
И жар взаимный утолить…
А муж? А муж под одеялом
Почти всё то же без забот
В иное время обретёт…


                11.

Поэту связь с мадам Аглаей
Дала урок, и он его,
Нисколько сердцем не страдая,
Легко усвоил: баловство
Распространил он без стесненья
С девиц свободного движенья
На молодых красивых жен,
В которых он почуял рвенье
Идти, простите, на рожон
В прямом и переносном смысле…
Успех поэта был велик,
Он даже лишнего достиг –
Когда могли - на нём бы висли
Красотки парами…  Пустяк?
Навряд ли так... Навряд ли так!


                12.

А Кишинёв был город малый,
Хоть не деревня, не село,
Но без какого-то скандала
Пройти гулянье не могло,
Герой наш шума понаделал! –
Инглези, словно угорелый,
Его везде, где мог искал,
А Пушкин сладостное тело
Его жены тогда ласкал,
И всё бы кончилось печально,
Да вновь Инзов пронёс свой крест –
Поэта взяли под арест,
Инглези в край уехал дальний -
Уехал с пылкою женой,
А Пушкин спорт продолжил свой.


                13.

Я просто этих всех историй
Вам не успею обсказать,
Которых он себе на горе
Успел тогда насобирать. –
Душа безумная мятется,
За нею следом тело рвется,
Начало взявши с языка,
Но ведь ответ держать придется
За всё, и, может быть, века,
Века пройдут во тьме кромешной,
Покуда милостивый Бог
Не возведёт к себе в чертог
Прощённых им страдальцев грешных!..
А тот, кто это все презрел?
Горит ли? Или догорел?


                14.

Пишу я вам о чем угодно –
О блудных пушкинских грехах,
И о поступках сумасбродных,
Но маловато – о стихах,
А он их делать наловчился!
Талант, пожалуй что, раскрылся
Уже едва ль не в полноте –
Тут  он обычно не ленился.
Стремясь к предельной чистоте,
И метод он уже усвоил –
Уж Таню, Маню он не пел, -
Из общих с Таней, Маней дел
Он чувство верное, живое
В своем сознаньи выделял,
И рифмой верной облекал.


                15.

И вот уже не только Таня
Могла стихи его читать,
И восхищаться ими втайне –
Стихи такие можно дать
В журнал редактору для чтенья,
А уж редактор, без сомненья
Теперь стихи поэта брал...
Далековато, к сожаленью,
Теперь он, правда, восседал,
Но ссылка кончится когда-то,
Стихи отправятся в печать,
И можно будет получать
За них иль славу, или плату,
А лучше – если бы они
Сошлись, как встречные огни.


                16.

Четыре-пять идей роились
В его уме, и вид поэм
Принять как будто бы стремились,
И хороши, как будто всем
Идеи были, он пытался
Начать поэмы, он старался
Идеи как-то развернуть,
Но путь  один не развивался,
Второй – заглох, и третий путь
Явил какие-то ухабы -
Там север был… Там Русь была…
Работа, все-таки, не шла,
Стихи, пожалуй, были слабы,
И он решил оставить их
Для строк прочувственных других.


                17.

И новый замысел явился:
Бахчисарай…  Татарский хан
К полячке сердцем устремился,
Любви таинственный дурман
Впервые, может быть, глотая…
Его наложница, страдая,
Полячку хочет погубить…
Завязка жаркая такая
Давала чувствам повод жить,
И не себя писал он в хане,
И не придумал двух девиц –
Из трех-пяти знакомых лиц
Он, как поэт, был в состояньи
Троих героев изваять,
И дать им жить, а не стоять.


                18.

В какой-то миг страданья хана
Поэта стали утомлять,
Посколь гуляний непрестанных
Он и не думал оставлять,
А значит, это развлеченьем
Быть не могло в делах творенья. -
Пришлось на хитрости пойти,
И чтобы чувствам дать движенье,
На свет пришлось произвести
Сюжет о жизни буйных братьев,
Двух лиходеев записных. –
Побегу дерзостному их
Дивился юг – они в объятьях
Днепра в цепи одной найти
Смогли спасения пути.


                19.

Но описать побег отважный,
И этим кончить разговор
Не мог поэт – на лист бумажный
Он вынес совести укор,
И даже вставил поученье.
Но вскоре, после размышленья
Конец моральный удалил.
Учитель школьный за решенье
Его б такое не хвалил,
Зато художник, даже строгий
Его б не вздумал укорить
За то, что бросил он творить,
И будто б встал на пол-дороге –
Мораль и так была видна
Всем, кому надобна она.


                20.

Чуть позже сказкой разбитною
Он позабавиться решил,
Царя, лишенного покоя
Пристрастно в ней изобразил.
Царь был показан так, по ходу,
Но все ж намёк на несвободу
Слепому даже виден был.
Сюжет игривый на природу
Натуры женской наводил,
Но что-то в чувстве изменило
Герою нашему – сюжет
Был скроен ловко – спору нет,
А строчкой, строчкой легкокрылой
Сюжет заполнить он не смог,
И просто слаб был эпилог.


                21.

Но если сказку неудачей
Возможно было посчитать,
Есть вещь, которую иначе,
Чем гениальной я назвать
И не могу, и не желаю –
«Олегу вещему» внимая
Поёт душа моя, поёт! –
Какая сила! Вещь какая!
Какой блистательный полёт!
А коль подумать -  что в основе?
Три летописные строки,
Но там, где силы велики,
Где дух и разум наготове –
Там и ничтожная строка
Даст силам место для толчка!


                22.

Вольнолюбивые творенья
Писать он тоже продолжал.
Известным самым, без сомненья.
В то время стал его «Кинжал»,
И в городишках полусонных
Меж офицеров гарнизонных
Ходили списки по рукам,
И кто-нибудь неугомонный
Из молодых  по вечерам
Читал друзьям то «Вольность» - оду,
Потом – «Noel» какой-нибудь,
И проникал при этом в суть
Извечной русской несвободы,
И тут же сразу мог понять,
Что дальше стоит предпринять.


                23.

Но не в одних полках в ту пору
Читали «Вольность» и «Кинжал», -
О власти низменной с задором
И возмущеньем рассуждал
Любой, живущий в двух столицах
Из тех, кому не вышло тридцать,
Кто не добыл серьезный чин,
Имел возможность не трудиться.
А в меры следствий и причин
Вникать в раздумьи благодушном,
Когда игривый аппетит
Был утолён, а общий вид
Земли вокруг казался скучным,
К тому же – грязь везде у нас,
Что раздражает мысль и глаз.


                24.

Простой вопрос: хотел ли славы
Поэт добыть себе пером?
И понимал ли, что кровавый
Охватит Родину погром,
Когда на деле воплощаться
Начнут мечты, когда сражаться
Пойдут два брата меж собой,
И будут женщины терзаться,
И будут ранней сединой
В безмерном горе покрываться?
Конечно, славы он хотел –
Кто жажды славы не имел,
Тот за перо не должен браться…
Без славы кто тебя прочтёт?
Кто ты тогда, и что твой плод?


                25.

Но слава славе – рознь, ребята!
И средства все – не хороши,
И в идеале то, что свято,
Что драгоценно для души,
Оставить надобно в покое,
А лучше – звонко петь святое,
Иль святость как-то защитить,
Чтоб где-то в будущем с судьбою
Своею бед не натворить. –
Тут всё и всем нам будет ясно,
Но дела нет без закавык –
Теперь любой из нас привык
Служить своим желаньям страстным,
И страсти этой идеал
Ну кто из нас не воспевал?


                26.

Да… Если силу буйной страсти
Поет глупец наедине –
В том нет особого несчастья, -
Понятно это вам и мне.
Не так исход благополучен,
Когда кого-то кто-то учит
В кругу приятном не тому,
Что для судьбы грядущей лучше,
И не Священному Письму,
А, скажем, сладкому разврату…
Его немало видов есть,
И можно запросто привесть
На скользкий путь меньшого брата,
Но отрезвится старший брат,
А младший двинется ль назад?


                27.

Дано ль ему покинуть сети,
В которых крепко он увяз?
В каком же все-таки ответе
За речь свою любой из нас! 
Как надо чувствовать влиянье
Своё на чьё-то пониманье!
Как мы способны изменить
Чужое чуткое сознанье,
Вино в мехи пустые влить!
А вдруг окажется отравой
Вина завидного букет?
Что ты поешь, младой поэт,
Бегущий за великой славой,
Ты в состояньи наперёд
Себе представить через год?


                28.

Герой наш дерзким устремленьем
Был безусловно увлечён,
И если к тайному движенью
Он был друзьями не причтён
По языкатости незрелой,
По неуменью делать дело.
И по тщеславию (да-да! –
В свет высший, в сферу кости белой
Его влекло, влекло всегда!)
Он понимал свое значенье,
Как роль огнива, иль кремня –
Он поддавал, как мог, огня,
Разогревал умов движенье,
И, безусловно, твердо знал,
К чему стихами призывал.


                29.

Размеры славы и влиянья
Он с удивленьем мог понять,
Когда ему зимою ранней
С Липранди вышло побывать
В Бендерах, Яссах, Измаиле –
Какое б место ни почтили
Они присутствием своим,
Повсюду Пушкина ценили,
И завести знакомство с ним
Считали честью. Я замечу,
Что лишь военною средой
В поездке заурядной той
Он на «ура» был часто встречен –
И нету странности тут, нет –
Он не молдавский был поэт.


                30.

Хотел ли Пушкин возвратиться
Из мест Таврических назад,
На место прежнее, в столицу?
И на Неву направить взгляд?
Да кто бы в этом сомневался!
Душою он все время рвался
Туда, где прежде рос, где жил,
Где целый мир его остался –
Источник радостей и сил,
Но с тою мыслью согласиться,
Что возвращенье – это путь,
Где он обязан не чуть-чуть,
И не случайно измениться,
И царь об этом должен знать –
Он не хотел того принять.


                31.

С упорством, может быть, завидным
В делах каких-нибудь иных
Он о вещах, царю обидных
Писал в посланиях своих.
Посланья шли друзьям в столицу,
Друзья вестями не делиться,
Я полагаю, не могли.
Весть часто слухом стать стремится.
А слухам что? Они ползли,
Ползли в гостиные, в салоны,
Приобретали форму, вес,
И вызывали интерес
И во дворце, и возле трона…
И о прощеньи смельчака
Никто не мог просить пока.


                32.

А что за речи он в собраньях
Почти любых все время вел!
С каким воинственным желаньем
Громил чиновный произвол,
Громил суды, громил поборы.
Царя пустые разговоры
О конституции громил,
И беспощадные укоры
В глаза любому говорил,
Кто оправдать пред ним пытался
Иль учрежденье, или строй,
Однажды даже наш герой
Совсем, совсем перестарался –
«Дворянам всем, - так он сказал, -
На шеи петли б я вязал!»


                33.

Нам всем даны черты живые,
Без них и нет у нас лица,
Но есть печати роковые,
Печати горького конца
В чертах у всех без исключенья,
И у меня есть. Без сомненья,
Есть, без сомненья, и у вас –
Признать придется с сожаленьем,
Что их обычно видит глаз,
Враждебный нашему сознанью,
Мы ж для себя всегда правы,
И чьей-то каверзной молвы
Переносить не в состояньи.
А жаль! – ведь тут посыл врага
Сильней удара сапога.


                34.

Когда поэт бывал в запале
(А кто в запале прав бывал?)
Неправоты своей вначале
Он никогда не признавал.
«В начале» - я в виду имею
Смириться с дерзостью своею,
А то – и с глупостью своей,
И подклонить немного шею,
И сделать это чуть скорей,
Чем в мысли той же утвердится
Противник ваш…  А если он
Ещё немного возбуждён –
Быть может он тогда смягчится,
И дух прощенья растворит
Дух полемических обид.


                35.

Да, наш герой в делах прощенья
Был очень скуп на первый шаг,
Но если первое движенье
Способен был вчерашний враг
Вдруг совершить, и извиниться,
Тут Пушкин уж не мог чиниться,
Великодушен и открыт,
Он всей душой спешил мириться.
И обретал счастливый вид.
При этом он любил добавить,
Что первым спор не начинал,
И что всего лишь отвечал,
Но миром дело рад исправить,
И тут душою не кривил,
И впредь уж злобы не таил.


                36.

Долгов ему мы с вами тоже
Принуждены  коснуться тут –
Поэт напрасно их не множил,
Но помнить все за лишний труд
Не почитал, писал пометы –
Мол, должен тот, и должен этот,
И те  пометы истреблял,
Тогда лишь, если вдруг ответы
Ему должник потом давал.
Особый счет долгам картёжным
Он вёл – и сам долги платил,
И никого не отпустил
Из-за стола с надеждой ложной
На то, что проигрыш сойдёт
Как шутка  - не кий глупый ход.


                37.

Итак, герой наш был привычен
Прощенья первым не просить,
Высоким мненьем был отличен,
Любил смеяться, мог дерзить,
Любил закончить речи шпицем,
На пистолетах мог сразиться,
Не верил в Бога, пил, гулял,
И одновременно в столицу
Войти с прощением желал.
Что ж государь? Ужель прощенья
Он не хотел поэту дать?
Хотел…  Но только как  прощать,
Того, в ком нет к любви стремленья,
В ком нет желанья взять урок
Познанья истинных дорог?