Вместо счастья безмятежного...

В один из январских вечеров 1920 года Анна Андреевна открыла старый европейский журнал по искусству и увидела маленький некролог, где сообщалось о невозвратимой потере для живописи — скончался хороший художник.
Это был А.Модильяни

------------

"Мне с тобою пьяным весело.
 Смысла нет в твоих рассказах,
 Осень ранняя развесила
 Флаги желтые на вязах.

 Мы хотели муки жалящей
 Вместо счастья безмятежного...
 Не покину я товарища
 И беспутного и нежного."
 А.Ахматова 1911, Париж.


=А.Ахматова познакомилась с Амедео Модильяни в 1910 году в Париже,  во время свадебного путешествия.
 Знакомство ее с А.Модильяни продолжилось в 1911 году, тогда же художник создал 16 рисунков - портретов А.Ахматовой=



       С 21 марта  по  19 сентября 2004 года в Еврейском  музея Нью-Йорка, посвященной его столетию, на выставке была представлена   экспозиция:  «Модильяни. По ту сторону мифа»
Более 80 картин, скульптур и рисунков Модильяни из коллекций, находящихся в США, Европе, Южной Америке, Японии, Израиле и Австралии.
Вот как об этом вспоминает Александр Александрович Генис  — русский писатель, эссеист, литературовед, критик,  проживающий в США,  в Нью-Джерси:
«Надо сказать, что для меня, как и для всего выросшего в 60-е поколения, знакомство с Модильяни началось с Ахматовой. Первый раз мы увидели его работу на суперобложке ее знаменитого сборника «Бег времени», который с благоговением хранили все, кто мог достать эту книгу.
        Неудивительно, что, попав на выставку, я вместе с многочисленными посетителями-соотечественниками первым делом бросился к рисункам Модильяни — свидетелям отношений молодого итальянского художника с молодой русской поэтессой. В мемуарах Эренбурга, другой культовой книге нашего поколения, об этом эпизоде говорится коротко и сдержанно: «Анна Андреевна рассказывала мне, как она в Париже познакомилась с молодым чрезвычайно скромным итальянским юношей, который попросил разрешения ее нарисовать».
        Три рисунка, выставленные в Еврейском музее, не оставляют сомнений в характере их отношений. Обнаженная Ахматова с ее неповторимым горбоносым профилем прекрасна, как дриада. Это, конечно, рисунок влюбленного. Испытывая при виде голого классика понятное смущение, я не мог стереть с лица улыбку:  какой все-таки красивой была эта пара гениев.»
 
                Анна Андреевна Ахматова  не любила рассказывать о своей личной жизни.  О  её  романах нам известно со слов друзей, близких, знакомых.   Иногда,  в стихах приоткрывались  тайны  её  чувств  к любимым мужчинам. И лишь одна история, которая случилась с ней в молодости, когда поэтессе едва исполнилось двадцать лет, породила немало загадок, разгадать которые до конца не удается до сих пор. Ахматова тщательно скрывала историю этой любви и лишь в конце жизни слегка приоткрыла завесу над ее теплым чувством к итальянскому художнику Амедео Модильяни.
В то время Модильяни был неизвестен и очень беден.  Изящный,аристократичный, чувствительный, Амедео отличался особой экстравагантностью, которая сразу бросилась в глаза русской девушке. По её воспоминаниям в первую их встречу Модильяни был одет в желтые вельветовые брюки и яркую, такого же цвета, куртку. Вид у него был нелепый, однако художник так изящно мог преподать себя, что казался элегантным красавцем, словно одетым в самые дорогие наряды по последней парижской моде.   Модильяни  двадцать шесть лет, Анне Андреевне  двадцать один. За месяц до этой встречи, весной 1910 года, она обручилась с поэтом Николаем Гумилевым, и влюбленные отправились в Париж. Модильяни встретил Ахматову в самом центре французской столицы. Говорили, что поэтесса была так красива, что на улицах все заглядывались на нее, а незнакомые мужчины без стеснения вслух восхищались eё очарованием. «Я была просто чужая, — вспоминала Анна Андреевна, — вероятно, не очень понятная... женщина, иностранка». Художник осторожно попросил у Ахматовой разрешение написать ее портрет. Она согласилась. Так началась история страстной, но недолгой   любви.
После возвращения в Петербург Ахматова продолжала писать стихи и поступила на историко-литературные курсы, а ее супруг, Николай Гумилев  уехал в начале сентября в Африку, пообещав вернуться только к следующей весне.
Молодой жене, которую все  чаше называли «соломенной вдовой», было очень  одиноко. И будто бы читая ее мысли, парижский красавец вдруг прислал пылкое письмо, в котором признался, что не может забыть ее и мечтает о новой встрече. Письма стали частыми, и в каждом из них Модильяни признавался в любви.
Однако от друзей, побывавших в Париже, Ахматова знала, что  Модильяни, пристрастился к вину и наркотикам. Художника угнетали нищета и безнадежность. А русская девушка, которая так стремительно влетела в его жизнь, оставалась далеко в чужой, непонятной стране.
В марте 1911 года Гумилев вернулся из Африки. И почти сразу у супругов произошла крупная ссора. Обиженная Ахматова, вспомнив о парижском поклоннике, внезапно уехала во Францию, где провела долгих три месяца.
Амедео увидела она совершенно иным. Худой, бледный, осунувшийся от пьянства и бессонных ночей в кругу своих любимых натурщиц,  он  резко постарел сразу на много лет. Он отрастил бороду и казался теперь почти стариком. Однако для Ахматовой ее страстный итальянец оставался самым красивым на свете. Он, как и раньше, обжигал ее таинственным, пронзительным взглядом.
Это были незабываемые дни, которые остались с ней на всю жизнь.
Спустя много лет она напишет о нём:  «В 10-м году я видела его чрезвычайно редко, всего несколько раз. Тем не менее он всю зиму писал мне. Что он сочинял стихи, он мне не сказал.
Как я теперь понимаю, его больше всего поразило во мне свойство угадывать мысли, видеть чужие сны и прочие мелочи, к которым знающие меня давно привыкли. Он все повторял: "On communique". Часто говорил: "Il n'у a que vous pour realiser cela".
Вероятно, мы оба не понимали одну существенную вещь:  все, что происходило, было для нас обоих предысторией нашей жизни: его - очень короткой, моей - очень длинной. Дыхание искусства еще не обуглило, не преобразило эти два существования, это должен был быть светлый легкий предрассветный час. Но будущее, которое, как известно, бросает свою тень задолго перед тем, как войти, стучало в окно, пряталось за фонарями, пересекало сны и пугало страшным бодлеровским Парижем, который притаился где-то рядом. И все божественное в Модильяни только искрилось сквозь какой-то мрак. Он был совсем не похож ни на кого на свете. Голос его как-то навсегда остался в памяти. Я знала его нищим, и было непонятно, чем он живет. Как художник он не имел и тени признания…
Он казался мне окруженным плотным кольцом одиночества. Не помню, чтобы он с кем-нибудь раскланивался в Люксембургском саду или в Латинском квартале, где все более или менее знали друг друга. Я не слышала от него ни одного имени знакомого, друга или художника, и я не слышала от него ни одной шутки. Я ни разу не видела его пьяным, и от него не пахло вином. Очевидно, он стал пить позже, но гашиш уже как-то фигурировал в его рассказах. Очевидной подруги жизни у него тогда не было. Он никогда не рассказывал новелл о предыдущей влюбленности (что, увы, делают все). Со мной он не говорил ни о чем земном. Он был учтив, но это было не следствием домашнего воспитания, а высоты его духа…
Модильяни очень жалел, что не может понимать мои стихи, и подозревал, что в них таятся какие-то чудеса, а это были только первые робкие попытки (например, в "Аполлоне" 1911 г.). Над "аполлоновской" живописью ("Мир искусства") Модильяни откровенно смеялся.
Меня поразило, как Модильяни нашел красивым одного заведомо некрасивого человека и очень настаивал на этом. Я уже тогда подумала: он, наверно, видит все не так, как мы.
В следующие годы, когда я, уверенная, что такой человек должен просиять, спрашивала о Модильяни у приезжающих из Парижа, ответ был всегда одним и тем же: не знаем, не слыхали.
Только раз Н.С.Гумилев, когда мы в последний раз вместе ехали к сыну в Бежецк (в мае 1918 г.) и я упомянула имя Модильяни, назвал его "пьяным чудовищем" или чем-то в этом роде и сказал, что в Париже у них было столкновение из-за того, что Гумилев в какой-то компании говорил по-русски, а Модильяни протестовал. А жить им обоим оставалось примерно по три года, и обоих ждала громкая посмертная слава…»
Когда Ахматова, покидая Париж, прощалась с художником, тот отдал ей на вокзале свертки рисунков...

Дочь Амедео Модильяни, став взрослой, написала книгу о своем отце, в котором описала его жизнь и десятки романов с самыми разными женщинами. Она упомянула всех — и тех, к кому ее отец испытывал сильные чувства, и тех, связь с которыми была непродолжительной. И только об Ахматовой в этой книге не сказано ни слова.
Возможно, итальянский художник, так же как и поэтесса, не желал разглашать их взаимную, казавшуюся необыкновенной любовь.

 "Тяжела ты, любовная память!
Мне в дыму твоем петь и гореть,
А другим — это только пламя,
Чтоб остывшую душу греть".
А. Ахматова.






Ссылки:

http://2004.novayagazeta.ru/nomer/2004/53n/n53n-s32.shtml
Иллюстрация:
Наталия Третьякова "Ахматова и Модильяни. У неоконченного портрета"