Июля жёлтые чернила...

Колючки игл обугленных акаций
и множественность точек бифуркаций
над в зное изнывающей травой;
идёшь налево, но плывёт навстречу
амфибия, клюющая на гречу,
за жабрами вживившая привой

и головой кивающая вяло;
повапленного охрою подвала
достаточно для розог галерей,
в которых пяткам предлагают пытки
и льются нелегальные напитки
на редкий мех смиряемых зверей.

Кустарная картина вымиранья,
висит руно и барственность баранья
притёрлась к выгорающей стене;
от зноя пыль, легчайшая как пудра,
парит в луче, излечена лахудра
худым, но мудрым и почти при мне.

При сорока немых красноречивей
любой глухой, слепой лелеет чирей,
фурункул на наречье латинян;
в чернильнице гнездо свивают мухи,
наследник фабрикантов бормотухи
смертельно пьян, но жизнью обуян.

Его жестикуляция взрывная
кривые чертит, виза выездная
на сессии даётся выездной,
на битый молью шёлк судейских мантий
кладут мазки по вкусу и команде
таксаторы, кокеткой записной

Фемида выступает под повязкой,
течёт вердикт риторикою вязкой
и вяжущее средство вносит в зал
провизор в прорезиненной визитке,
судья в цилиндр сворачивает свитки,
роняя: “Dixi...”, дескать, всё сказал.

В почтовый день растянутым визитом
взывает посетитель к Немезидам
и полчищам голодных комаров,
сто хоботков, дрожа, из русла Нила
перекачали жёлтые чернила
в изложницы прожаренных дворов.

На ложе жёлтом в плящущем июле
все перья неожиданно уснули,
изнемогая, голою ногой
помахивает юная соседка,
на жёлтый мяч всегда найдётся сетка,
а для беседы говорливый гой.

Давая шанс подкрасться загорелым,
мы понижаем котировки белым
и выцветшим, обласкан альбинос
полдневным солнцем, только шанс утерян,
о скользкий лаз скребётся сивый мерин,
пытаясь скрыть под маской сизый нос.

Текут июля сладкие чернила,
когда меня монашка обвинила
в неверии, я понял, что не зря
в тягучий зной и середину лета
меня внедрила дальновидно Грета,
католиков до колик обозля.


Soundtrack: Erroll Garner, G. Gershwin, Summertime.