Волька. ч. 3. Лаврова Светлана

Из цикла "Память. Владимиру Лаврову"

Это небольшая автобиографическая повесть старшей сестры Владимира,
в которой большое место отведено и ему под именем ВОЛЬКА.
Для того, чтобы легче было читать, повесть разделена на несколько частей.


ЛАВРОВА СВЕТЛАНА ВЛАДИМИРОВНА

                НОВОСЕЛЬЕ

                часть третья

Был ещё забавный случай, но уже в Фергане. Во время преддипломной практики меня с Аглаей и Ларисой послали  на сбор коконов тутового шелкопряда в шелководческий совхоз. Мы сидели в большом сарае и из больших лотков со срезанными ветками тутовника, и расставленных на топчане, выбирали белые коконы. Среди листьев ползали толстые, рогатые гусеницы и белые бабочки. Собранные в коробки коконы увозили на шелковую фабрику, где из них ткали шелк. Как всегда, в компании нашелся свой Ходжа Насреддин – совхозный бухгалтер. Чтобы не было скучно работать, он травил байки. Юмор его, конечно, был, как говорится, «ниже пояса». Кто-то из нас спросил его, где находится туалет.
- Везде, хоть посреди дороги, - отвечает он.
- Серьезно?
- А, что естественно, то не безобразно. Видели, что местные узбечки в парандже ходят?
- Ну?!
- Вот, тебе, и  ну!  Им нельзя показывать лицо чужому человеку, а задницу можно. Вот идёт узбечка по дороге, вдруг приспичило ей по малой нужде. Она – подол на голову, и все дела... А вы говорите – туалет! Вот прошлый раз девушки тоже помогали, так одна чихнула двойным.

- Как это – двойным? – тихо спрашиваю Аглаю.
Она громко повторяет вопрос.
- А обыкновенно, и сверху, и снизу, усмехается бухгалтер.
Маришка, стесняясь, хихикает, а Волька хохочет.
- Хватит болтать глупости, спать пора, - нарочито сердитым тоном говорит мама.
- А кто такой Туйчи? – ждет продолжения Маришка.
- Да, ты не знаешь. Недавно к нашей маме приезжал друг юности полковник Николай Максимович. Туйчи служил в его полку. Полковник был добрый и справедливый, не позволял обижать выходцев из республик, плохо владеющих русским языком, поэтому бывшими объектами насмешек со стороны «дедов». Солдаты очень любили Николая Максимовича. Туйчи после армии переписывался с ним. Узнав, что Николай Максимович приехал в Ташкент, пришел со своим однокурсником навестить его. К приходу гостей я сварила плов, испекла свой фирменный торт. Студенты принесли гранаты и виноград. Николай Максимович привез с собой две скрипки. Одна из скрипок прошла с ним всю войну.

- Николай был разведчиком, еще до войны был заслан в Германию, - вставила, слушавшая наш разговор мама, а после войны служил в Лениграде.
-  После обеда он импровизировал на скрипках, продолжила рассказ я. – Студенты увидели мою гитару и спросили, кто играет. Пришлось и мне сыграть и спеть, вот друзья и очаровались.
- Ну, разумеется, как не очароваться: «Подведу брови усьмой, а глаза сурьмою, на тебя не посмотрю, сам пойдешь за мною...» - фальцетом пропел Волька строки из популярной песни «Наманганские яблоки».
Таким образом, до поздней ночи веселились Маришка с мамой, слушая нашу словесную чепуху.
Мы молча лежали на маминой кровати, невольно подслушивая, размышляя и вспоминая. Вдруг, отодвинув занавесь, вошла высокая полная блондинка. Это наша тётя Лиза, мамина младшая сестра.

- Ланка, Маришка, вы, что лежите? А, где же Нина? Машина приехала. Быстро грузите вещи.
 Мы, конечно, знали, что мама получает от завода новую квартиру, даже ездили её смотреть, но не ожидали, что переезжать будем сегодня. Быстро вскочили и вышли в прихожую смывать маску с лиц под рукомойником.
- Это, что же, ничего не собрано?! – протиснулся в комнату тетин муж.
 В семье все звали его Павлик, а тётя Лиза – Милашкой. Павел – осетин, уроженец города Орджоникидзе. После окончания службы на Балтийском флоте по воле матери он приехал в Ташкент. Представляю, как он был красив в морской форме. Внешне он очень похож на киноартиста Юрия Яковлева – зеленоглазый кудрявый брюнет. Тетя Лиза, засидевшаяся в «девках» до двадцати семи лет, разумеется, не могла отказать такому видному жениху. Казалось странным, что осетинка сватала своего сына к русской девушке, да еще на 6 лет старше его. Но такова была благодарность кавказской женщины за добро.

Нам рассказывала мама, что Софико, мать Павлика, работая в колхозе бригадиром, разрешила, голодающим в послевоенные годы селянам собирать, оставшиеся в поле, после уборки, колоски. Кто-то из селян написал на неё донос. Её арестовали и осудили на 10 лет тюремного заключения, почему-то в Ташкенте. Софико была баптистской. Сектанты всегда шли на помощь своим «сестрам и братьям во Христе», поэтому Пресвитер Ташкентского баптистского собрания поручил тете Лизе навещать Софико. Наш дедушка, бабушка и тетя Лиза принадлежали к баптистской церкви. После освобождения Софико несколько дней гостила у нашего дедушки с бабушкой. В то время, как говорила бабушка, она и «просватала» Лизу. Лиза произвела на Павлика должное впечатление. Она была высокой статной голубоглазой натуральной блондинкой. Лиза очень одаренная девушка, пела серебряным голосом в церковном хоре, играла на многих клавишных и струнных инструментах. Она работала бригадиром на фармацевтической фабрике, кроме того хорошая портниха и отлично готовила еду. У тети храняться газеты «Комсомольская правда» и «Ташкентская правда», в которых опубликованы статьи с фотографиями о ней. Там писалось, что она передовик производства, комсорг цеха, хотя она, как верущая, не вступала в комсомол. Она посмеивалась над этой маленькой ложью, но газеты хранила.
В семье Павлика и Лизы подрастало четыре сына и дочка. Когда мы жили у дедушки, мне приходилось много времени уделять своим двоюродным братишкам и сестренке. А теперь тетя с дядей прибыли нам на помощь.

Мы с Маришкой были в коротеньких домашних платьях, надетых на голое тело, но переодеваться некогда, да и негде. С какой скоростью, стараясь не наклоняться, упаковывали вещи трудно передать словами. Павлик отвинтил спинки кровати, разобрал на составные части буфет, чтобы легче было его выносить, и вышел во двор. Волька с приятелями Женей, Владиком и Игорем таскали мебель, узлы, чемоданы и подавали стоящим в кузове Павлику и водителю.

Опустела наша квартирка. Восемь лет жили мы здесь в угловой однокомнатной с удобствами во дворе квартирке на первом этаже двухэтажного каркасного дома, построенном в 1946 году пленными японцами. В палисаднике я развела небольшой сад, посадив вишню, персик, куст розы «Президент», оранжевые лилии, ромашки и золотые шары. За штакетником разноцветье мальв. Я их не люблю за шершавость, поэтому постоянно выгоняла их из сада, вот они и разрослись за забором. Под самым окном на асфальтированной дорожке стояла койка. В жаркие ночи я спала на ней. Частенько друзья и родственники, приезжали к нам погостить. И, что удивительно, нам никогда не было тесно, и всегда находилось, чем угостить дорогих гостей, хотя мы вели полуголодный образ жизни. Традиционно на завтрак пили чай с хлебом или вообще не завтракали, обеда тоже не было, а на ужин – пол-литровая банка кислого молока, зачастую купленная «в кредит» у знакомой молочницы и ломоть серого хлеба. Но по выходным дням варился борщ или пельмени из полуфабрикатов. Моя подруга Ольга называла их «мышиными хвостиками». Стоила пачка пельменей всего 1 рубль, а сыты 4 человека. Летом присутствовала отварная картошка и салат из помидоров с огурцами и луком. Но гостей встречали хлебосольно. Мама влезала в долги, чтобы не ударить в грязь лицом.

Здесь, в этом доме, в ночь на 26 апреля 1966 года пережили мы девятибалльное землетрясение. Я тогда болела,  преследующей меня  с раннего детства ангиной, и из-за высокой температуры и боли в горле не могла спать. Лежавший у меня на шее, вместо компресса, котёнок Юю, вдруг вскочил и выпрыгнул в открытое окно. Я посмотрела ему вслед и увидела, что небо окрасилось заревом, завыли собаки, и вдруг со страшной силой и грохотом затрясло.
- Волька, война! – закричала спросонок мама, быстро накинула домашний фланелевый халат, схватила с дивана сына вместе с одеялом в охапку и потащила его к выходу.

Дом ходил ходуном, звенела в буфете посуда. Моя кровать стояла в самом дальнем углу комнаты, дорогу преграждал круглый обеденный стол со стульями и диван. Лежала я, обвязавшись маминой пуховой шалью и завернувшись в одеяло, и никак не могла выпутаться из одеяла. Наконец выбралась, натянула на ночную рубашку юбку, сунула ноги в тапки и полезла через свалившиеся стулья, книги, посуду к выходу, прихватив по пути Волькины  тапки. Мама впопыхах вытащила его босиком.

- Это здорово, схватила Вольку и бежать, а больная дочь пусть себе погибает, - прохрипела с обидой я маме, разыскав её во дворе среди полураздетых соседей и отдавая Вольке тапки. Мощные толчки продолжались до утра, и никто не осмелился вернуться в дом. Утром по радио сообщили, что сила толчка была девять баллов. Трясло по нескольку раз в сутки. Люди выбегали на улицу, или вставали в дверные проемы, надеясь на спасение в случае обвала зданий. А город на глазах превращался в развалины. Гибли люди от страха и под завалами, но официально информировали, что пострадавших нет. Детей вывезли на все лето отдыхать в различные пионерские лагеря. Вольку отправили в пионерский лагерь на берегу озера Балхаш. Уезжал маленький худенький мальчишка, маменькин сыночек, а вернулся взрослый юноша. В лагере ему выдали тельняшку, брюки и сандалеты. Встречая, мама его  не узнала, настолько поразительная была перемена,  а мне пришлось садиться за швейную машину и шить ему к началу учебного года новый гардероб.

          До декабрьских холодов ташкентцы спали на раскладушках во дворах как одна семья. Жителям разрушенных домов поставили армейские палатки. Кругом работали полевые кухни, развозили в машинах воду.   Эпицентром землетрясения была Кажгарка, заселенная преимущественно еврейской диаспорой. Говорили, что более ста лет назад там также был эпицентр землетрясения, после которого остались лишь руины. Узбеки в этом микрорайоне больше не селились. Жители посмеивались, что великими грешниками оказались евреи, раз их сильнее всех растрясло. Рушились многоэтажные новостройки, а наши заводские ветхие дома выстояли. Но жизнь продолжалась на грани опасности.
Землетрясение продолжалось целый год. Скоро все научились определять силу толчков, спорили и сравнивали с официальными сообщениями. Вспомнился мне ещё трагикомический случай из жизни дрожащего и трясущегося города. Летом мы с Ритой работали в библиотеке медицинского училища. Это было начало моей трудовой деятельности. Заведующая библиотекой болела, и мы вдвоем отправились в библиотечный коллектор, чтобы выбрать учебную литературу. Выписав счет на литературу, мы пошли на троллейбусную остановку, чтобы вернуться на работу. Но тут Рите понадобилось посетить туалет. Мы спустились к выбеленному домику с сильным запахом хлорки. Рита вошла внутрь, а я, взяв ее сумку, отошла подальше на тропинку. Вдруг началось землетрясение, домик заходил ходуном.

- Рита, быстрее! – крикнула я, заглянув в помещение, и тут же выскочила на улицу. Мне стало стыдно, что покинула подругу в беде, и я вновь забежала в туалет. Рита прыгала на корточках со спущенными трусами и задранным подолом по полу, из нее струилась, разбрызгиваясь по полу и ногам, моча. Не переставая, сильно трясло. Ужас охватил меня. Этот глинобитный туалет мог в любую минуту обрушиться и завалить нас. Нет, мне не хотелось так бесславно погибать в общественной, провонявшей хлоркой уборной, и я снова выбежала, но страх за Риту гнал меня назад. Раза три бегала я туда-сюда. Наконец, Ритин пузырь освободился, и она смогла встать во весь рост. Быстро оправившись, выскочила на улицу. Впоследствии мы с ней до слез хохотали, вспоминая подробности этой ситуации.

        Я вновь отвлеклась на воспоминания, а вещи в грузовик уже сложены. Тетя Лиза распорядилась ехать. Павлик с мальчишками забрались в кузов, и машина тронулась, хотя точный адрес нашего нового жилья никто из присутствующих не знал.
Мы с Маришкой и Владиком, закадычным другом Вольки, остались приводить в порядок квартиру и ждать маму. Наконец в 9 часов вечера она вернулась.
- А где всё! – удивлённо озираясь, спросила она.
- Украли! – серьезно ответила я.
- Нет, Лана, правда, где? – повторила растерянно мама.
- Что же ты, договорилась о машине, а сама где-то бродишь?! – возмущенно спросила я. – Тетя Лиза с обеда караулит наши вещи у подъезда.
- Я в баню ходила, - залепетала виновато мама.
- Ну, конечно, в бане моются двенадцать часов подряд, - проворчала я. – Давайте быстрее поедем. Все с утра голодные и устали.
Маришка с Владиком стояли, отвернувшись к окну, и старательно делали вид, что ничего не видят и не слышат. Повернулись только, когда я скомандовала: «Выходите, я закрою дверь».

Вот и всё, прощай наше бедное жилище! Сколько раз ты будешь мне сниться!? Много лет во снах я возвращаюсь и продолжаю жить в этой квартире, но никак не могу ее закрыть, защититься от надвигающейся из темноты опасности. В суматохе переезда я забыла вытащить из подпола, оставленный мне дедом в наследство сундучок с сапожным инструментом, о чем до сих пор сожалею. Новые жильцы сказали, что в подполе ничего не было, кроме объеденной тараканами и мышами карточки. Но не только забытое «наследство» возвращает меня в эту квартиру на улице Измайлова, хотя это досадная для меня потеря. Наверное, во снах я ностальгирую по своей юности, прошедшей там, наполненной множеством ярких событий, счастливых мгновений, колоссальных планов и их свершений, взлетов и падений. Меня любили и были ко мне несправедливы, и я любила и страдала от непонимания. Там прошли студенческие годы, годы приобретения лучших друзей, подруг и недругов. Там начиналась и моя  крутая карьерная лестница, по которой я взлетела на вершины в своей профессии. Но это – другая история.

                (продолжение следует)