М. Горький. Песня о буревестнике - 2

Джырым о Баклане

Над пустынной бездной моря
                ветер туч не хомутает.
Между выспренью и морем
                понтовал Баклан оттяжкой,
                борзотою Зевса дышит.
То, над морем пролетая,
                видит в глади отраженье,
                то галопом в эмпиреи,
                чтоб почувствовать движенье
                как от ветра бурей веет;
                но выкатывает бельма –
                ни одной на небе тучки…
                и вальты накрыли шельму,
                от прикольной закорючки.
В этом зное – штиль бесовский!
В быкованье, в беспредельстве,
                а в не бульканье соплями
                отвязали уши тучи;
                их замУт бодяжный мучит
                со стэндальными солями.
Альбатросы конят штиля, –
                киснут, щемятся над морем,
                не говняются, не спорят,
                на просторе кайф не ловят,
                лыжи на фонарь готовят –
                их понты не остановят;
                их заклинило угаром,
                вкус – «карбидным» перегаром,
                и дана им мощь не даром,
                чтобы пропадать задаром;
                но они не хвастунишки,
                откусаются от вышки,
                обрубив хвосты от крышки,
                чтоб не заработать шишки;
                смоют шугань перед штилем
                без понтов в дешёвом стиле,
                И чтоб не загнуться в мыле, –
                под корягу все свинтили.
И фрегаты тоже киснут,
                от измены в ломке виснут;
                им не в жилу эйфория
                абстинентского синдрома:
                их срубила дистимия,
                и стащила в полудрёму.
В кайфе скопа жуканула
                своё тело под корягу.
                Ей пришлось варить бодягу,
                дербанув замут из шлака,
                забодяжить антифриз
                и бодягу вбить, как приз.
Лишь Баклан парит степенно
                между небом и флауте,
                догоняя, зАтишь – бренна,
                и конЕц наступит жути;
                на хлебах, по кайфу вольных,
                не верёвки, но прикольных,
                кочергой туннель не роет,
                бзика от грозы не строит,
                и концы не рубит с жару,
                хоть от штиля нет навару,
                он от диппера не сдулся,
                от золы не фраернулся,
                и коль нет резни серьёзной,
                он решил съе***баться к звёздам.
Нет конявых и зловещих
                облаков над морем синим!
                Не колбасится, не воет,
                не орёт, как потерпевший,
                не куражится, не ноет,
                словно с роликов слетевший,
                вал девятый не рисует,
                даже с децл в х***уй не дует
                грозный ветер на просторе.
                Вот невиданное горе!
Ветер прётся… Зевс кайфует: –
                от гранёного стакана,
                от слюнявого дурмана,
                массы пан или пропана,
                внутряка иль растамана,
                близнецов или насвана,
                от волыны иль корана,
                дурковатости Ивана,
                кайса, кайфа, чейфа, плана –
                пальцы гнёт на птицу воли,
                чтоб не радовался доли; –
                наконец кусок земчана
                отщипнул от Трамонтана,
                раскрутил фата-морганом
                и швырнул его в Баклана!
Бык Баклан крылами машет,
                морю градус поднимает,
                Зевса на х***уй посылает,
                ветер в помощь призывает.
Вот рысачит он, как дьявол, –
                ёрш, поклонник урагана;
                и стебается от славы,
                что с пшикухи в полстакана
                он собаками затравит
                в зной любого уркагана;
                и уж ветер в х***уй не ставит,
                не е***бёт, что он всем правит;
                и закинувшись подошвой,
                оборзев, внагляк, без спроса…
                разъе***бал чернухой пошлой
                Зевса в дым, без бзик вопроса!
В зное Зевса – птиц клювастый, – 
                он в клоках душняк симанит,
                на блатной педали чалит, –
                что проглотят тучи солнце,
                ждать не долго ей отсталось!
                Что навинтят ей верёвки,
                не подавятся от счастья,
                что законной грузом властью
                кайф не светит прошмандовке!
Ветер – в мясо… Зевс в кумаре.
                Голубой палитрой гаммы
                небо высоко над морем.
                У неё сейчас программа : –
                мы ни с кем, пока, не спорим.
Море мацается с небом
                как нарком с молодняком
                и отмазками дрейфует
                и кайфует крутняком;
                точно стрелки переводит,
                задербанить свояку,
                двинуть яду хороводит,
                как малинник дураку:
                сесть в систему плотняком
                и отъехать синяком.
– Урагана! В кипиш все хвосты подняли,
                ждут, как манну, – урагана!!
Этот шиба рда Бакланный
                барагозит тусованьем
                над спокойствием могильным
                раскумаренного моря;
                может просто рисованьем,
                или понтованьем пыльным,
                или просто с Зевсом споря,
                он орёт, как потерпевший,
                как от Солнца угоревший,
                не жалея силы тратит
                передать от уркаганов:
– Пусть скорее же к нам катит
                мощь и сила урагана!..