Гофман

ГОФМАН

ПЕСОЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Тот страх перед Песочным человеком
Непостижим. И мне не объяснить,
Как тянет он от века к веку
Души моей трепещущую нить.

Не убедить испуганное в детстве
Виденьем удручающим дитя:
Оно впитало с молоком наследство
И жить всерьез, и верить не шутя.

Мои пределы - грань его расчетов;
Моя болезнь - его коляски стук.
Спасенья нет, когда за поворотом
Увижу я гороховый сюртук.

И мир дурацкий поскорей зашторя,
Зову, закрыв глаза и сжав виски,
Безмерность солнца, безграничность моря,–
Все, что не смогут замести пески.

КРЕЙСЛЕР

- Что это, бред? Иль еженощных дум
Пророчества? Иль бормотанье горя?
Я тот последний потрясатель струн
Огромного невидимого моря.

О, как тонка мелодия души,
Когда душа на грани потрясений,
Когда ни ночь, ни музыка, ни гений
Не могут дать желанного в тиши.

Та тишина не парковым покоем,
Не мягким пледом, но жарою дня
Охватит сердце; новою тоскою,
Томленьем бессловесности дразня!

Мне скрипка шепчет на ухо пассажи,
А господа игривы и добры
Со мною. Их большие экипажи, 
Вандалы в Риме,- рвут мои миры!

И скрип рессор им так предельно ясен,
Так близок их владетельным умам.
Мой кот-хитрец им гимны петь согласен.
Философ он. И даже графоман.

ЖАЛОБЫ АНСЕЛЬМА

Что влечет к себе так страстно,
Что влечет неодолимо!
Сказка – сон, и сон, как сказка:
- Серпентина, Серпентина!

Изумрудный глаз лукавит,
И колпак стеклянный прочен.
Сердце давит тяжесть, давит
Игл незримых многоточье.

Изумрудный глаз желанный,
Льется зелень одеянья:
- О, избавь от пут стеклянных
Душу, дай глоток дыханья!

Унеси же, Серпентина,
Унеси меня в объятьях!
Все, что ниже, грязь и тина;
Все, что выше, вне понятья.