ЧЕРТ

ЗА СТЕНОЙ - ЧЕРТ!

Вгляжусь попристальнее и увижу за гнилыми досками, за щелями почти угольно-черное, глубокое пространство какого-то сарая, в чуть присыпанных слабым светом пыльных косых полосках... А там чертенок пузатый лакает молоко из деревянного корыта. Заметил, что я на него гляжу и осклабился. Нечистая, а все-таки сила! Ножки тонкие, шерстка клочковатая, копытца в навозе, но за существование держится и меня пересуществует. Чего он хочет, кроме молока? Наверное, любви и принятия. За что? Просто потому что он есть, что Бог его создал и выпустил свободно скакать по свету и тьме, творить зло, насколько выдумки хватит.
А нас-то что свело? То, что я его существования признавать не хочу - такой ответ, наверное.
Он мне язычек розовый свой показывает и улыбается почти поросячьим рыльцем, и я догадываюсь, что правил, по которым он живет и меня надувает, я не знаю. Захочет чертенок - проявится, захочет - исчезнет. А я у него весь как на ладони - такой важный, серьезный, положительный, здравомыслящий. И неуклюже-уязвимый. Он ни жалости ко мне не знает, ни сострадания. Совершенно свободен от таких чувств! Никаких обязательств ни перед кем у него нет, никаких обещаний, никаких забот! Не стареет он и бессонницей не мучается, и хорошим казаться не желает, легко и вольготно снует и кружится в самом запредельном для моих мозгов абсурде. И чужой он нам, людям, непонятный. Потому и страшен.

МЕЖДУ ЖАЛОСТЬЮ И ОТВРАЩЕНИЕМ...

Смотрю на него и не могу определиться, чего сейчас во мне больше - жалости, страха или отвращения. А он, ощерившись, дразнится - не нужна ему моя жалость, не верит он в мое сострадание! Он даже Божие сострадание отвергает - так мне кажется. Хаос - его стихия. Тело у него есть, мыслит он, а души нет. А что такое душа? Есть ли душа у черта?
Зачем ему молоко лакать? Зачем он в сарай этот замшелый, темный, гниловатый забрался, отыскал такой уголок в моем бессознательном, откуда таращится на меня злобно и торжествующе? Не целостен я по определению - ни в ненависти, ни в любви, потому что человек, и до самого дна в себя заглянуть не могу - сероватую клубящуюся бездну вижу - и только. А он, выходит, целостен - в ненависти и во зле, потому что не человек.
Смотрим друг на друга. Застыли в напряжении. Чего-то жду я от него, какого-то знака. Но не будет знака - исчезнет он не на всегда, спрячется в складках памяти, чтобы выглянуть когда-нибудь снова и рожицы корчить, и глумиться.
Ивану Карамазову умный черт попался, философ. А мой какой-то убогий, на зверька жадного похожий... Где твои папа и мама, чертик? Как ты возник, для чего? Чего рыщешь, чего ищешь на этой земле? Куда поспешаешь?
А он розовой пастью жадно заглатывает смыслы, как белое молоко, как туман, и молчит. Вылез из сарая и побрел, подергиваясь и озираясь, в сторону леса. Вон уж в тумане тает, темнея, движется медленно среди стволов, среди кустов, ступая козьими копытцами по жухлой листве, сутулясь, почти неслышно, одиноко. Зябко подергивает плечами - непонятный, всему чужой, почти вечный, почти бессмысленный, почти нереальный, почти... Почти его, несовершенного, как и все живое, почти за честь, что встречи с ним удостоен!.. Почти, почти!.. Все тут не до конца, все как бы, все между, все тут зыбко, все почти существует или не существует почти...
А, понял на что он намекает все время! Он говорит, что покуда внутри меня находится, то я над собой власти не имею! Меня разоблачить можно и его обнаружить! А он ни с кем, никогда, нигде, ни для чего, никому... Более одинокого существа просто не бывает! С обеих сторон от него глухая, безлюдная, вневременная бесконечность! И знает он о своем зле, а измениться не может, как вечная тень любого предмета под солнцем, которая лишь в полдень на короткое время исчезает. Потому черт и любит туман, и тьму, и сумерки, что тогда вся реальность сама тенью своей становится, и все в ней призрачно, все иллюзорно, все ненадежно, неразличимо - все как у людей.

БОЛОТО В ТУМАНЕ

Решил пойти за ним! Он петляет впереди по лесу, то пропадая за деревьями, то появляясь зыбким пульсирующим силуэтом. Порой кажется, что я потерял его совсем, но вот раздается далеко впереди треск надломленной ветки, и я понимаю, что он где-то рядом.
Он приводит меня к болоту. Туман плывет над зеленоватой бархатистой равниной. Завидев меня, заполошно срываются с чистой поверхности утки. Хлябь под ногами ходит, как батут. Пахнет болиголовом и глубинной гниловатой сыростью заповедной жизни. Пузырьки, отравляя воздух, восходят из непроглядного мрака и лопаются, как глаза раздавленных лягушек.
Иду дальше, оглядываясь на берег, поросший соснами. Он тает в тумане, кажется нарисованным на рисовой бумаге, нереальным, китайским, средневековым.
Я на болоте, потерял ориентиры. Два ворона, тяжко махая крыльями, пролетают над головой и переругиваются о чем-то.
Все, не знаю дороги назад, я обречен! Я сам этого хотел!
И тут слышу, как из тумана приближаются чавкающие, пенящиеся звуки - в колышущейся густой серо-зеленой паутине ряски появляются черные ямки. Это он, его козьи копытца! А сам не видим! Ходит кругами, то удаляясь, то приближаясь...
Надо забыть дорогу назад, надо совсем пропасть на болоте, чтобы он стал мне доверять, надо перестать бояться! Иначе его не поймешь, не поймаешь.
Вдруг поднимается ветер, и закатное солнце проглядывает сквозь тающие клочья тумана. Болото заливается кровью его прощальных лучей. Скоро наступят сумерки, а потом и ночь.

ПУСКАЙ ОПУСКАЕТСЯ НОЧЬ

Месяц бледный полупрозрачный льдистый повис в синеве, звезды первые проступили, их все больше с каждой минутой, и тишина на болоте изменилась, стала еще глубже и настороженнее. Где умиротворение ночи, где смирение перед сущим, откуда тревога? Черт приблизился и загустел, и два рубиновых глаза заморгали на фоне тьмы.
Иногда все равно кто - лишь бы был! Иногда все равно кто - лишь бы не было! А сейчас как?.. А сейчас самому хочется исчезнуть, а ночь оставить здесь, на земле, не тронутой собственным взглядом, не искаженной хрусталиком и сетчаткой, не запечатленной в мозгу, свободной от меня, как и большая часть мира и времени. Но я уже есть, и с этим что-то надо делать! Зачем? Потому что я вношу в мироздание страдание и сумятицу.
Он стоит напротив, как будто бы силясь понять, о чем я думаю, и не может. Устал, похоже, от несходства и необходимости быть вместе с человеком.
Лес по окраине болота темен и страшен, словно мне, однажды рожденному, что-то может в нем угрожать, словно я могу исчезнуть, однажды возникнув. Неужели такое возможно? Куда же я денусь? Как это - когда меня нет? Тот же лес, то же болото, тот же черт, жизнь та же самая, а меня нет! И не помнит уже никто, что я был! Какая свобода от посторонней, чужой, бессмысленной, бесполезной памяти!


2012 г.