Соприкасаясь с искусством...

- Из цикла «Об искусстве» -
___________________________
Соприкасаясь с искусством
(Фрагменты житейских будней. И праздников.)

Эти записи появились благодаря известному танцору Б.Моисееву. Сам он, конечно, и не подозревает о том, что имеет отношение к написательству какой-то незнакомой женщины, но это так.
А началось всё вчера, т.е. 12.11.1995г., когда по шестому каналу ТВ (утром, в воскресенье) показали передачу «Акулы пера», где отвечающим на вопросы, а точнее сказать  –  терзания «акулами» был именно Б.Моисеев.

Моё отношение к нему всегда было положительным: мне нравится эффект праздника, какой сотворяет на сцене этот человек. Он оригинален, красочен, таинствен, неутомим. Не перебарщивает, а значит – человек со вкусом, что первостепенно важно, с  моей т. зрения, в искусстве. (Уверена, и с  т. зр. самых высоких критериев тоже).
Замечу сразу, что на концертах Моисеева в Москве, в концертных залах – не бывала, и имею представление о его искусстве лишь по нескольким из телепередач.

Но что впечатляет, запоминается, не скучно – то и должно процветать на сцене. Во всяком случае, кто сумеет убедить нас, что такое искусство (театр Б.М.) не имеет права быть?
Но вернусь к «акулам пера». К сожалению, я включила телевизор не в момент начала передачи, а в разгар её, т.е. примерно в момент, когда отвечая на вопрос «акул», Борис демонстративно выпалил: -  Да, я показываю ж… Ну и что? Считаю её одной из самых красивых в СНГ. – (Привожу не дословно, по смыслу).
Ну, и далее из разговора было понятно, что Борис просто съёжился в этой передачке, как ёж в момент опасности – растопырил колючки, и т.п. признаюсь, было печально видеть всегда зрелищно настроенного, «завидно» экстравагантного, шикарного танцора в роли ежа. И вот эта печаль как-то так встревожила меня, обратив мои мысли в сторону переживаний самого Бориса и за Бориса, что вечером, улёгшись в постель, я долго не могла уснуть и мысленно стала писать дружеское письмо Б.М., касаясь в нём его одиночества, непонятости,  места на эстраде, и т.д., утешительного такого свойства.

Но так как за 44 года жизни в моей голове отложилось уже немало всего проанализированного, об искусствах разных видов, то всё это пережитое и невысказанное тоже лезло, лезло в это мысленное письмо, и я, в бессоннице, сказала себе: - Да что же это за письмо может быть? Это же целый трактат! – А тем более, что в него лезли куски из моей личной жизни, разных-всяких моментов столкновений с подлинным искусством сцены или экрана, и откровенной халтурой, подражательством, скучищей…  И я подумала:

-  Да нет, скорее всего, что никакого письма я не напишу.  –  И тут, в полудрёме, пришла эта самая идея: Господи, да вот же он сам идёт мне в руки, сборник фрагментов моих житейских соприкосновений с искусством. Вот они, живые главки книги: увлечение Пугачевой, встречи с Кобзоном, родственность с Серовым…  Всякие замечания и выводы; мои близкие родственники в музыке…  Почему бы не оставить свои наблюдения, восприятия, импульсы в виде фрагментарных заметок?

Здесь всплыла в памяти заинтересовавшая когда-то книжица Гоффредо Паризе «Букварь», где маститый итальянский романист собрал в сборник небольшие психологические зарисовочки, возможно, писанные из эпизодов личной жизни? Краткие, маленькие новеллы о встречах с людьми, личные размышления…  Я, когда прочла это, помню, обозначила кратко (в своём восприятии): старческие. Как у Тургенева «Sinilia», к примеру.

Нечто подобное о взаимосвязи (единстве?) жизни и искусства в задумке родилось у меня: моё субъективное восприятие искусства в жизни. Когда стала углублять размышления об этом, поняла, что вся человеческая жизнь, в принципе, и есть искусство. Но проявляется под самыми разными углами приложения. Об этом и захотелось поразмышлять.
Итак, фрагменты… (от 13.11.95.)


Искусство быть…
Уже с раннего возраста каждый идёт своей тропочкой. Ребяческая детская жизнь каждого, почти как на сцене, обусловлена какими-то обстоятельствами, которые останутся в памяти, сформируют мироощущения, отложатся в сознании или подсознании, и позднее сформируют тебя как личность, психологически сложную особь, разовьют (или усыпят, возможно?) какие-то твои качества.
Этот момент первейшего познания окружения, пространства  –  очень значим, и понимаешь это только с возрастом, с дистанции того пройденного пути (а, значит, и временного, и пространственного отдаления), который остался позади.

Мне было дадено судьбою произойти на свет под южным украинским, почти крымским, небом. И потому до сих пор мне кажется это воспоминанием – ну, самого раннего возраста – чистое, глубокое, бесконечное голубое небо над головой; редкие, причудливые, плывущие по небу ватные облака. Лёгкий, приятный, несущий лёгкость дыхания, ветерок. И простор земли – трава под ногами, сады, бесконечное количество дорог и тропочек, что ведут неведомо куда, зовут, призывают, требуют движения.
Думаю, вся эта простая, незамысловатая природа, в которой я росла и существовала в самом раннем детстве, наследовала – и наложила отпечаток на мой характер, а значит, и судьбу.

До сих пор помню отдельные из своих детских путешествий в пространстве окружающего.  Причём, была общительна, и в странствия свои втягивала и других, чаще – младших сестриц, позже – брата, соседских детей. 
Росла на попечении бабушки, отцовой матери. И она сбивалась с ног в поисках запропастившихся детей.  А нас, со временем, находил какой-нибудь  посторонний дядька, например, в поле во ржи, где мы издали любовались, как быстро, хотя и пыльно, работает комбайн. Или в глубокой яме, вырытой у железнодорожной насыпи для слива смолы (битума), где мы – ну чёрт его знает, чем занимались. Скорее всего, уже ревмя ревели, познав всё новое, все «прелести» этой ямы, и не умеючи до самых сумерек из неё выбраться…

Я знаю, знаю точно, что меня влекло в эти детские авантюрки: я всегда должна была познавать новое, порой шагая в рискованные вояжи, и невольно втягивая в них ещё и других.
Так, помнится случай, когда лежа на кровати на кухне (а кухня у нас в доме была большая, просторная, в ней всегда стояли две кровати у стен, близ окна), где бабушка хлопотала с обедом, я рассказывала ей какие-то небылицы, измышления, похожие на сказки.  И помню, закончила их призывом себя же – идти на встречу с тигром, и т.п. Бабушка, вероятно, и воспринимала всё не иначе, как сказки-побасенки, и не придала никакого значения моей воинственности.
Но не тут-то было. Я, конечно, вскочила с кровати, прихватила какую-то палку (путешественника, вероятно, в моём понимании) и в сопровождении сестриц побрела в соседний двор тёти Маши, которая только-только завела новую крупную дворовую собаку (теперь я понимаю – видимо породистую, рыжую). Как теперь помню её кличку – Рекс. Здоровый – что барс. Вот к нему-то и направилась я. Знакомиться, наверное. Сёстры, благо-дело, струсили, застыли  поодаль. Я же с палкой приблизилась к Рексу. А он, по всему видать, не имел тех же намерений, что я, не понимал законов добрососедства.

Опомнилась я намного позже, под грандиозный плач напуганных сестриц, причитания бабушки, смазывающей зелёнкой мои раны. Оказывается, тигр-Рекс  хватанул меня за бёдрышко и ещё целился в ушко, наверное, хотел перекусить им.  По-моему, это была наука обуздания авантюр и элементарной осторожности. Однако склонности к путешествиям и познанию нового она во мне, слава Богу, не остудила.
Ещё несколько слов о формировании характера, нервной системы в  условиях раннего детства. 

Мой родитель был весьма общительный в молодости человек. У него было полно друзей, родственников, которые запросто постоянно бывали в нашем доме. Это, в основном, были болгары, такие же потомки беженцев с  Балкан, как и мои предки, которые теперь компактно проживали в одном из населённых пунктов юга Украины, во всём поддерживая друг друга и помогая.
Т.к.  мой отчаянный, безудержный отец  эти качества характера неплохо проявлял ещё в период оккупации немцев, в подростковом, позднее - юношеском возрасте, как я догадаюсь впоследствии, – он был ватажок и любимец многих свои родственников, погодков и вообще мужской половины  своего круга.  Правда, вскоре после моего рождения, в начале пятидесятых, моего отца постигло несчастье:  вследствие не предусмотренной  техники безопасности на его рабочем месте он потерял руку, что было, конечно, и человеческой, и его личной трагедией на всю последующую жизнь.

Возможно, с целью поддержки его, или всё же влияния его общительного, разбитного характера, но в доме постоянно были посторонние люди, и это я хорошо помню из своего самого раннего детства. Как мне теперь кажется, я просто-таки выросла на руках некоторых дальних-дальних родственников моего папаши. Кажется из меня тогда, маленькой цокотухи, сделали предмет развлечения: до сих пор помню, как папаша хохотал и умилялся, когда я вслед за ним повторяла два дурацких (с нынешнего моего взгляда) слова: булявка и суржик.  Что означало – болгарка и национальная помесь. 

Только теперь, кажется, поняла, что так, видимо, мой папаша поддразнивал мою мать, русскую по происхождению и вскоре после свадьбы весьма невзлюбившую свою свекровь-болгарку, а также и всё, что с нею было связано. Соответственно, и папашу моего тоже; он это понял, самолюбие его страдало, и из меня, вероятно, он сделал эдакое живое орудие мести моей молодой, красивой, зазнававшейся матери…
По семейным преданиям знаю, что кое-кто из этих его родственников довольно долго был привязан ко мне, как резвому и непредсказуемому ребёнку, а я, в  свою очередь, теперь, предполагаю, что, видимо, благодаря именно этим разным дядькам-балагурам и выросла такой весьма общительной и весьма страдающей в моменты одиночества, особью.  С невероятной потребностью общаться, узнавать новых людей, да и вообще всё новое. Не отсюда ли и тяга к написательству? И какое-то, истинно святое, отношение к русскому слову? Ведь в моей семье говорили ещё и на болгарском языке (все, кроме матери)? Отец с бабкой, и они же со своими гостями.

Почему-то моя мать запретила им обучать нас своему наречью: никто из нас не знал и слова по-болгарски, за всё детство и юность я выспросила у бабушки лишь значение двух слов: су и бычак, что означало вода и нож. Всё. (Только мой брат, уже во взрослом возрасте, неожиданно проявив интерес к изучению очень многих языков, вплоть до японского, станет изучать и турецкий, и болгарский, и то наречье, на котором общались родственники отца).
Не из тех ли первых детских лет под «блакытным украинськым нэбом» родилась и развилась во мне тяга прислушиваться к природе, вбирать из неё в себя и, наоборот, выразить из себя, изнутри то, что синтезировалось внутри?

Человек – это ведь маленькая, но довольно энергичная, энергетическая лаборатория, которая всё время что-то  генерирует внутри себя, создаёт из всего того, что попадает в её «топку», то есть  - в круг его внимания, впечатлений;  чувств, переживаний; приливов эмоций, энтузиазма; творческих порывов…  Это такая же маленькая, живая и продуктивная лаборатория, как лист природы в сочетании с  его корнем, стеблем, которые в итоге дают цвет (цветок), завязь, плод.  Эта лаборатория, видимо, умеет выдавать многое из того, что осело внутри её ещё с первых моментов нашего познания земного мира, бытия, людей; уз дружбы ли, товарищества; понимания, внимания, любви…

Сложные вещи влияют на нашу психологию и самоощущение в реальном мире.
Недавно мне попала в руки книга с древними исландскими рунами, представляющая собой  систему гадания в отношении себя и складывающихся обстоятельств (в переработке Р. Блум). В одной из них (кстати, в первой руне, носящей краткое название «я») есть примечательная фраза, в сущности – совет, блеснувший, как мне кажется, просто бриллиантом среди нашей повседневности: «Старайтесь вести обычную жизнь необычным способом».

Думаю: каким необычным способом можно вести обычную жизнь? Только если впадать в область искусства. Творчеством, поиском чего-то, что, возможно, даже и не уловимо на первый и поверхностный взгляд.
И мои путешествия с ранних-ранних лет, пусть даже просто кружения в ограниченном пространстве – не было ли тем самым выражением внутреннего «я», которое хранилось где-то глубоко, однако же проторяло свою дорожку вперёд? К чему-то новому, ещё не ясному?  Но несущему идею познания, радости.
Назовём это искусством быть, самым, возможно, основополагающим из всех…


Искусство познания
Вероятно, столь же мощным и нужным для человека нормальной психики и нормального интеллекта является искусство познания окружающего. Познания уже не просто инстинктивного – вижу, слышу, вдыхаю, и т.п., -  но на уровне постижения выработанного человечеством, цивилизацией.
Ребёнок-мальчик уже потрошит игрушки, чтобы понять, а что внутри, как сконструированы, откуда раздаётся звон колокольчика, и т.д. Иные пацаны, постарше, зажимали в тиски найденные военные снаряды с тою же целью, и, случалось, платили своими детскими жизнями за эту тягу к познанию. Иные вживались в природу – их зачаровывали деревья, птицы, травы, цветы, сказки о небылях прошлого, и т.д.

Все шли разными дорожками, но вело вперёд – любопытство, интерес, потребность исследовать окружающую жизнь.
Во мне осознанное искусство познания пробудилось лет в пять, наверное. И первым жизненным пристрастием (если не брать во внимание описанные выше пристрастия бродить, бродяжить) стали книги, чтение, -  чтиво, словом. Конечно, первыми осознанно читанными были сказки, самые разные, с прекрасными рисунками на страницах больших изданий (сказки Ганса Фаллады, «Двенадцать месяцев»).  А также красочные книги о природе, животных, заботливо купленные, привезённые из соседнего городка матерью, которые она нам показывала, почитывала, комментировала. Небольшие издания книг «Золотой ключик», «Мифы Древней Греции», сказки братьев Гримм,  «Дюймовочка», «Гадкий утёнок» Андерсена - небольшой, в общем-то, набор книг имелся в  доме.

Даже наша малограмотная бабушка как-то побеспокоилась о нас: её племянники в многодетной семье с интересом штудировали «Приключения Незнайки», и она как-то принесла нам тоже это большое, с картинками, издание, и оно довольно долго провалялось в нашем доме, пока мы, три сестрицы, с горем пополам не прочитали его.  Позже у меня выработался приёмчик: бегать в библиотеку (которая находилась очень недалеко от моего дома) за каждой из книг, о которых я как-нибудь, где-нибудь могла услышать: от старшеклассниц, в компанию которых тогда входила, как подружка  детства; от взрослых  -  в случайных разговорах, и т.д.
Так в десять лет я прочла двухтомник Есенина, в одиннадцать сделала попытку прочитать Анну Каренину – не смогла, ничего не понимала, видимо, показалось скучно; но прочла роман «Земля» О. Кобылянской (слышала, как его порекомендовала моей малограмотной бабушке – другая, гостившая у нас «грамотная» бабушка…) Интересно, что уже в двенадцать лет  увлечённо прочла роман «Воскресение» Л.Толстого, хотя приступала к нему с  острасткой, помня опыт знакомства с другим романом этого знаменитого Льва…

Из детских книг в тот период запомнилась разве только книжка Гайдара «Тимур и его команда», прочитанная летом, в каникулы, после третьего класса, т.е. тоже в десять лет. Понравилась, увлекла, хотя была, конечно, полной чушью, сказкой-выдумкой, выдаваемой за быль. Уже в шестом классе кумиром стал Лермонтов-поэт. Ну, как  было не поддаться его настроению: «И скучно, и грустно, и некому руку подать…», да и обаянию многих других вызывающих строк? Вскоре пошло-поехало: Мериме, Золя, Тургенев, Цвейг, По, Бёлль, Драйзер, сказки Гофмана, несколько некрупных вещей Достоевского…  Да, пожалуй, всё, что появлялось (или – попадалось мне) в нашей маленькой ведомственной библиотеке.

Но если уж говорю о своём  молодёжно-юношеском чтении, ради полной правды нужно сказать, что была и ещё одна книга, которая не поддалась моему прочтению тогда, и взятая в библиотеке также понаслышке: где-то я -  то ли прочла о ней, то ли услышала;  может, по телевизору, в средине шестидесятых - только-только приобретённому моей семьёй,  наслышалась  хвалебных слов, что подогрели мой интерес. Это величайший, конечно, роман-поэма  «Дон-Кихот Ламанчский» уважаемого испанца Сервантеса. Пробовала-пробовала грызть,  но далее первых трёх страниц  читать не могла. Не видела, не понимала никакого смысла, ни занятности сюжета…  Словом, сдала обратно. Осилила, как и «Каренину», лишь по прошествии ещё энного количества лет…

Вероятно, в ту пору чтиво, отчасти, заслонило мне реальную жизнь. Но позднее я могла только радоваться этому: передо мной открывался необыкновенно разнообразный, сложный, удивительный мир. Малознакомый в реальности окружающего. Думаю, что уже тогда свойством моей психики, вероятно, была жажда к познанию  наиболее сложного, запутанного, трудного.  Лёгкое-то и давалось  легко – распознавалось, осваивалось. На свои плечи всегда хотела взвалить груз потяжелее, посложнее, позамысловатее. Справлюсь ли с ним, нет, - в момент освоения, познания казалось неважным. Главное, взвалить, согнуться под ним, испробовать.

Итак, второй вид искусства, которым вознаградила меня жизнь, который вёл вперёд, устремлял вверх, к каким-то едва-едва обозначенным вершинам, это искусство познания.


Искусство мечтать…
Вероятно, из второго, описанного выше, рождается в человеке и третье, необычайно важное, интересное, захватывающее, а то и всепоглощающее искусство – это мечтательность, мечтание или просто мечта  (названия – от степени поглощённости этим искусством).
Что это такое – мечта? Уловимое, или из столь утончённых сфер, что не каждому доступно, не каждым досягаемо? Да, досягаемо не каждым – но высшим особям доступно, присуще.

Во сколько лет я ощутила в себе мечту?  Примерно, лет в 12-13? Этому поспособствовали некоторые обстоятельства. В 5-7-х классах я делала некоторые успехи в филологических предметах в школе.  Моя классная руководительница, она же филолог Л.И.В.  была в восторге от моих самостоятельных работ, сочинений по литературе и возымела привычку мои работы зачитывать в других классах.  Я о том и не ведала, и не подозревала даже, что таким образом становлюсь человеком известным в школе. 

Лишь через несколько лет, из случайного разговора с младшей сестрицей, я узнала, почему в моей же школе меня – знают все, тогда как я – почти никого. Оказывается, Л.И.В., которая  даже не преподавала в классе сестры Д., а лишь изредка замещала  отсутствующую учительницу, всякий раз при этом старалась продемонстрировать мои успехи, зачитывая и расхваливая мои сочинения.  Вот так и оказалось, что моя учительница приблизила меня к некоторой славе в кругу сверстников и, видимо, вбросила какую-то искру в моё сознание, после чего я вообразила себя будущим писателем. А когда сообразила, что не имею представления – где учат этой профессии, то переключилась: стану журналистом, это же самый близкий путь  до писательской судьбы.

Это решение пришло в 13 лет, тогда же я приобрела в книжном магазине первую свою какую-то теоретическую книгу по журналистике, которую читала и перечитывала, мало что в ней понимая, но пытаясь постигнуть что-то новое. К сожалению, со временем эта книга где-то затерялась, теперь не помню даже её примерного названия, но она, казалось, как-то приближала меня к избранному пути (что было, конечно, весьма иллюзорно и несерьёзно). 
Но в правильности выбора будущей профессии позже меня убедило ещё и отношение ко мне, как способной, думающей ученице, новенькой учительницы украинского языка, Тамары Михайловны Чмырь (Базилевой, о которой  см. в  статье «Учитель? Только с большой буквы!»). Мне нравилась её  манера общения с нами как со взрослыми, и её мнение о моих же сочинениях, но теперь уже по украинской литературе, всегда казалось  мне очень искренним, доброжелательным и весьма ценным.

Кажется, больше всего мне в ту пору мечталось писать психологические, философские трактаты, увековечивать жизнь. Это и стало тем самым «яйцом», с которым я и носилась всю жизнь.
Мечта, вероятно, то же, что идея. И поскольку я подпала под её влияние, то как-то медленно, подспудно стала себя готовить к ней,  перечитывая ту самую непонятную теоретическую книгу, пишучи стихи (с 11 лет, о любви и школьной жизни), позже – печатая какие-то мелкие заметки в местной районной газете… Кроме всего прочего, в ту пору я вела ещё и личный дневник, вписывая в него разные-всякие события из своей жизни.

Правда, мне совершенно не давался иностранный, немецкий, язык, я помнила лишь то, что освоила на самой первой фазе изучения (в пятом классе), и далее, как баран, ни на йоту не продвинулась в нём. Вероятно, необходимо было владение какой-то методикой изучения, которой не было. Ведь первые два года нам преподавала сей предмет моя самая первая учительница по начальной школе, дальняя родственница моей бабушки, тоже болгарка,  М.И.Сярова, которая, со слов моей бабушки, изучила его в сороковые годы, работая (при оккупации Украины)  переводчицей у немцев.

Какая уж тут методика! Тем более, что Мария Андреевна вовсе не умела владеть классом: наши пацаны буквально стояли на ушах на её уроках, а мы, девчонки, подобно глупым обезьянкам, в ту пору были не прочь подражать этим дурачкам-безобразникам.  Так что иностранный страдал стопроцентно… Позднее этот изъян в учёбе станет определяющим для меня: он перекроет мне дорогу на стационарное обучение в МГУ, позднее – доступ в аспирантуру…
Итак, вы поддаётесь новому виду искусства – Мечте-Идее, которая овладевает вами, и вы стремитесь к ней, она ваша цель, маяк; и вы, не отдавая ещё себе отчёта в том, фактически уже оседлали того коня (конька), который и называется счастьем. Ибо, как известно, важна не сама вершина, сколько преодоление  трудного, трудоёмкого пути восхождения к ней.

Повторюсь: конечно, не всем по плечу (по мыслям, по масштабу дерзновения) Мечта, Идея, и многие не поддавались  на эту удочку, и седлали куда менее коварного конька.  Это подводит к выводу, что  возможен вариант искусства как желания, выбора. Это менее высоко и ответственно (и прекрасно, сказала бы я), чем искусство Мечты-Идеи, однако также ответственно и нужно в жизни (так что здесь мы это отдельно описывать не станем, условно их отождествив).
Но, может быть, здесь я поспешила обратиться к искусству мечты, упустив из виду тот вид его, который не менее совершенен, распространён, всеохватен? Это, конечно…


Искусство любви.
Да, оно более природно, более материально, наверное.  Ибо если исполнение Мечты-Идеи проистекает из воображения, интеллекта, то искусство любви рождается из какого-то иного «сосуда», более осязаемого и чувствительного – из сердца.
Если говорить обо мне, то в первый раз я влюбилась очень рано, в одиннадцать лет. Причём, чувство казалось мне очень серьёзным, мальчик -   близким по духу, где-то родным (по зову крови?).

Позже, что интересно, не до конца оттеснив это первое увлечение, словно новый слой краски на холст  –  поверх первого чувства наложилось новое, затем – волной – накатилось ещё одно, всё - к  юным мальчикам, на расстоянии,  на дистанции, так сказать.  Что-то в них казалось такое новое, загадочное, интересное.  (Как теперь понимаю – ничего там и не было-то, кроме личных комплексов каждого из них, но в юном возрасте - почему-то? – кажется нам, будто  что-то таится за завесой скромности ли, наигранности ли, позёрства наших ровесников). Словом, дурочки-то мы, дурочки, в том возрасте! – но для сердца, вероятно, важен этот период, как момент раскрытия чего-то особенного, пробуждения каких-то едва уловимых фибров-вибров, импульсов, струн чувствительности…

Вероятно, естественный (природный т.е.)  момент, и правильно, видимо, сдерживать свои первые чувства – но кто учит нас этому? Кто подсказывает? Кто останавливает в безудержности их проявления? (Да и остановит ли, если ваше сердце реально чувствительно, а то и сверхчувствительно, только вы сами о том не знаете – ещё, пока, - а другие – настолько равнодушные, нелюбопытные, да просто черствые (по своей необразованности) люди, что даже не считают нужным ни подмечать это, ни фиксировать, ни писать о том книг, чтобы передавать хотя бы как знание, наблюдение, совет своим подрастающим детям).

Ведь в реальности мы живём в период, ещё столь близкий к повальной безграмотности, черствости, грубости. И ведь совсем недавно ещё только вошли в наш обиход понятия о психологических началах в каждом из нас, и в подходах людей друг к другу, и к пониманию характеров друг друга...

Не знаю, как другие мои соотечественники и ровесники, но я с некоторых пор (давненько уже)  лишь поражаюсь этим качествам в своих современниках, и даже - в близких родственниках. Мне так и хочется спросить каждого из них: а что вы делали в жизни, если не шли и не пришли к собственному совершенству? К воспитанию собственной души, собственного гуманного мировоззрения? Не понимаю. Ещё вчера мы были все на равных – читали книги, учились в институтах, смотрели одни и те же фильмы и театральные пьесы, - так что же случилось? Когда, как, почему успели переродиться не в лучшую сторону?

Я вижу по своим знакомым  –  выстояли те, кто лелеял в душе мечту или любимое дело, кто не рвал связи с церковью, Богом, кто умел уважать людей и как-то (чаще – профессионально) служил им. Они и сохранили и дух свой, и сердца, и чувствительность сердец… Тогда как иные  – словно переродились в каких-то баранов, быков, козлов. 
С первого взгляда - и не подумаешь, а соприкоснёшься в реальности – Боже мой, да кроме оболочки человека – ничего-то человеческого и нет. И это – пожалуй, у большинства челолюдей, как я их называю.

Поэтому и смею говорить: любовь – это искусство, и как всякому иному искусству – ему нужно обучать с молодости. С помощью книг, учебников, уроков, бесед, умных советов и назиданий.  Да, да, и назиданий тоже. У нас ведь ныне принято думать, что дети нынешние уже сами по себе – умны, разборчивы, ибо вокруг полно разных примеров в бурляще-кипящих лавах дня. А это далеко не так.
Без внимания взрослых их дети – всего лишь беспомощны. Это губки, которые, не получая нужных примеров и наставлений от самых близких людей, впитывают отнюдь не самое лучшее из окружающего. Скорее, наоборот, они получают самые извращенные понятия о том, что хорошо и плохо. На их сердцах, скорее, рубцуются разные раны, чем в тончайших капиллярах и сосудиках развивается природная чувствительность, с её проявлениями в любви, внимании, увлеченности и желании сделать добро ближнему.

От природы любовь в сердцах – всего лишь в зародыше, она бутон, которому обстоятельствами дружбы, дружественности, доброжелательства нужно помочь раскрыться.
…Конечно, об описанных выше юных чувствах трудно сказать, что это любовь. Всё это были лишь предтечи, прелюдии настоящего чувства, однако же ощущались, вносили трепет и новизну в мою жизнь, значит, имеют право называться искусством трепетать, чувствовать, замечать, откликаться, жаждать зреть…  То есть - искусством любить.

Всё это разве не подтверждает моей первой мысли, что всё в жизни – искусство, во всех её формах и проявлениях?


Искусство дружбы
Я задумываюсь, как описать эту способность в человеке? И вдруг понимаю, что это совсем не такое простое искусство, как может показаться на первый взгляд.
Как и большое, сильное чувство – Любовь, дружба также, вероятно, должна проистекать из сердца. Потребность в дружбе также испытывается в детстве, как потребность общения, восприятия чужой души и, одновременно, раскрытия собственной навстречу этой другой.

В человеке нередко превалирует это качество – дружелюбие. В последнее время, встречая людей, которые без какой-либо причины, при твоём добром к ним отношении, проявляют к тебе (или другим окружающим)  явное нерасположение, недружелюбие, я окрестила их теми, кому явно неудобно лежалось в материнской утробе. От сих неудобств только и могло образоваться беспричинное недружелюбие натуры. К счастью, таких людей меньшинство, они всё-таки редкость.
Дружба бывает разной, и поверхностной, и более глубокой.
………………………………………………… (не дописано)
Ноябрь-1995.

P.S.* Полагаю, что продолжение этой статьи, более приближённое к первоначальному замыслу, где-то в моих черновиках есть. Делались мною какие-то записи, нужно будет отыскать их. Но, должна сказать, что,  будучи большой чудачкой ещё двадцать лет тому назад, письмо Б.М. я всё же тогда написала (естественно, не отправив адресату), которым ныне и завершу эту статью. В.Л./ 05.07.2014.)


Мнение из 90-х…
Борис, недавно мне довелось увидеть вас по ТВ, в одной из передач, где Вы произвели отличное впечатление. Прежде очень немного доводилось видеть ваши программы, но Вы всегда в них были достаточно симпатичны.
Ваше искусство интересно, красочно, оно дарит людям праздник, чего, видимо, Вы и добиваетесь в своей работе.
Правда, в этой передаче, о которой конкретно пишу, мне не понравилось Ваше настроение, я поняла, что Вы какими-то обстоятельствами доведены до вспыльчивости и гнева.

Мне припоминается случай из моей молодости. Я работала корреспондентом в одной из небольших газет, и был там сотрудник – парень, яркий, талант, со стороны казалось – везунчик. Несколько раз он меня буквально атаковал: - Не знаешь, как относится ко мне редактор? Я чувствую, чувствую, что тучи сгущаются. Что-то произойдёт…

Я ничего не знала о том, и ничем ему помочь не могла. Так тянулось с месяц. А 28 декабря, под самый Новый год, подлый лицемер-редактор преподнёс юноше подарочек: уволил, подыскав какую-то причину. (Теперь-то, с расстояния времени, я понимаю: редактор Шатов, пожилой, разжиревший, выживавший из ума старикашка-коммунистик, просто завидовал молодому, красивому, толковому, удачливому парню, искавшему применения своим ярко брызжущим талантам, и из зависти срезал его - буквально в полёте, а, может быть, и на взлёте, и лишь с одною целью - потешить собственное тщедушие, услышать довольное бульканье собственной желчи…)

И сколько их было, таких вот партийных паучков-редакторов на просторах огромного СССР!
Зато, как сейчас помню, в этой редакции уважали сереньких, малозаметных (молчалиных, как я тогда их называла про себя, и это – истинный типаж «глубинки» России, ибо история с моим коллегой происходила именно в одной из редакций такой вот местности).
…Человек спиной и затылком чувствовал приближение чего-то тягостного, трудного для себя. Ваше состояние, Борис, на телеэкране напомнило мне об этом, и я подумала, что, вероятно, Вы ощущаете нечто подобное в настоящее время.

Для чего я пишу это письмо?
Мне показалось, что Вы нуждаетесь в поддержке, и в порыве сочувственных мыслей захотелось приподнять Ваше творческое настроение, и пожелать новых, больших настоящих успехов на сцене, в жизни, в поисках того пути, по которому Вы шагаете независимо, твёрдо, сообразуясь с Вашим личным творческим чутьём, эстетическим вкусом. Успехов!
Валентина Л., 26.12.95./ Моск. обл.
______________________________

P.S.**Конечно, написать сие могла только слегка свихнувшаяся дурочка, и ею, оказалось, была я. Но тогдашнее моё отношение к его творчеству, думаю, было справедливо. Дело осложнилось позже. Когда Б.М., в силу возраста, не мог уже скакать по сцене, и вынужденно, думаю, избрал для себя амплуа поющего артиста. Не знаю, как другим, но мне на сцене он давно изрядно надоел с его подвываниями, безголосостью, и т.д.

Конечно, понимаю, это трагедия многих-многих поющих артистов: и что им потом делать, как  жить, на какие средства? Вот они и поют, и поют – до самой смерти, отравляя наши эстетические восприятия. Мы не против: пойте, ради Бога, но на каких-то второстепенных площадках! Что поделать, это профессиональное в искусстве: отдал своё – иди на покой, чего голову морочить публике, вызывая уже неприязнь к себе? Ан нет! Некоторые, в силу своих связей, естественно, ухитряются выть и выть на наших самых главных сценах, экранах, площадках. Абсурд какой-то!

Уважаемый г.Задорнов в своих передачах в начале нового тысячелетия ни раз пытался вытолкать со сцены нашу великую певицу Аллу Пугачёву. Так настойчиво прицепился к ней (может, тоже из зависти к её великой славе? не знаю), и всё же вытолкал, в пору, когда Пугачёва ещё умела и радовать, и удивлять. Кто смотрел, к примеру, концертик друзей М.Жванецкого к его семидесятилетию – мог оценить ещё энергетический и профессиональный потенциал Аллы: её незамысловатая песенка-подарок юбиляру стала единственным нескучным и эстетически приятным сюрпризом всего этого парадного мероприятия.

Вот Аллу, истинного мэтра эстрады – вытолкать смогли, а Моисеева, и с десяток похожих на него, обветшалых, давно потерявших способность петь (а не хрипеть или сопеть, вопеть) терпели, терпим и, похоже, будем терпеть, даже понимая, что эти «старпёры» заслоняют, оттесняют многие и многие новые, молодые, настоящие таланты. Эта аномалия стала вроде бы как нормой на нашей столичной сцене! Думаю, это наш маленький позор,  в каких-то концертно-организационных структурах.

Это циничное неуважение к российской публике, которой отказывают, фактически, и в эстетическом вкусе, и в понимании настоящего эстрадного искусства.

Думаю, опять кто-то относит всё это к разряду мелочей, а в искусстве, как известно, мелочей не бывает. Нигде, никогда, ни в каком! Здесь мелочи, детали – это то, что играет либо на успех, либо на поражение в восприятии публики. Неужели кому-то из специалистов в области культуры нужно это объяснять??

Я очень трепетно всегда относилась и отношусь к А.Б.Пугачёвой, в том числе и к тому, что она не только пела и поёт, но и к тому, что ей приходилось не раз говорить, комментировать, провозглашать на сцене или телеэкране. Но её недавнее восклицание в телепередаче «Точь в точь» (на первом канале), куда она была приглашена в качестве судьи-арбитра, повергло меня в глубокое разочарование. Оценивая чью-то имитацию  Б.Моисеева (в отсутствие, слава Богу, самого Моисеева на сцене), примадонна вдруг воскликнула: - Боря Моисеев – это вообще гениальный человек!

Не знаю, как другие, но я почувствовала явную неловкость за нашу примадонну. Ребята, нам надоели навязываемые вами оценки! Дайте-ка нам судить самим! Хватит превозносить друг друга, особенно за былые успехи. Мы помним их, ценим, не хуже, кстати, вас самих. Но если в пушке больше нет снарядов – какого чёрта ей делать на поле брани? Может, сначала пушечку-то надо перезарядить? (Кстати, Пугачёва это прекрасно знает, потому что сама неоднократно так разнообразила свою творческую стезю, что другим можно лишь поучиться у неё!)

Но Пугачёва слишком любит своих старых друзей. Слишком привыкла их пропихивать, где только можно, поддерживать своим веским словом (зная при этом, что слово её реально веско). Но иногда она всё же играет, переигрывает в этом, перебарщивает в похвалах своих близких друзей. Как и в описанном конкретном случае. «Гениальность» Вашего Бориса мы знаем, не надо нам впаривать эти, как бы вскользь сказанные, компанейские штучки.

Конечно, они рассчитаны не на таких, как я, а на сидящую в зале молодёжь. С целью вбить им в мозги гвоздик-мнение  о гениальности посредственного, никудышного певца, молодящегося старикана. Аллочка иногда и ранее злоупотребляла вот так же доверием своей публики, бывало. Но так явно, в отношении того, кто давно только замусоливает сцену столичной эстрады…
Я поражаюсь: кто вообще давал и даёт вам всем право быть оракулами там, где от вас требуется всего лишь лицедейство и высокая степень искусства?
Мне вообще не понятно сверх эмоциональное малаховское всхлипывание возле каждого плохо устроенного актёришки. А как Вы хотели, друзья? Всегда, все годы, и в нашей благополучной советской стране, шла борьба за выживание. Особенно – в творческой среде.

Когда какой-то мерзкообразный советский редактор-коммуняка давал тебе понять, что с тобою ему не сработаться – мы не шли в программки типа «Пусть говорят… пусть защитят…» - бесполезно было, мы шли, вопреки своим талантам, в секретарши, библиотекари, кассиры, а мужики – в электрики иль грузчики. Шли, не бросая своей основной профессии – продолжали писать, думать, мыслить и анализировать. Это была наша стезя. Наш путь – в беспутьи окружающего. Мы – выживали. А не ныли публично, а не выпрашивали протекций у тех, кто осел в кабинетах райкомов, горкомов или псевдотворческих разных союзов.

Как видим, кому-то везёт больше. Одной, как бы полуслучайной фразкой кукушка – превозносит петушка. И на какие заоблачные высоты! Вот уж, поистине, благополучная жизнь кое-кому сыплется на макушку непридуманной манной небесной!
Скажем откровенно – нам это не нравится. (Мы могли бы завершить описанное и более выразительной фразой, но, кажется, понятно и так…)
06.07.2014.
Валентина Лефтерова
_____________________

P.S.***Не хотела б, чтобы на меня обиделись все пожилые певцы современной эстрады: очень многие из них сегодня ещё – большие молодцы. Это кому как повезёт ведь, голос-то – вещь не заказная. Прекрасно ведь поёт Сенчина, радует А.Вески, до последнего старается держать голос Кобзон… Пока ты умеешь «держать голос» - ты певец, безусловно. Недавно, впервые за много лет, услышала Ж.Бичевскую – как трудно ей было держать голос, но она делала такое усилие, понимая, видимо, что иначе – зачем выходить на сцену с гитарой?
Не обижайтесь. Мне, как слушателю, всего лишь хочется быть справедливой…