Мужчины Света

                Без драм, без драм!
                М. Булгаков.


- А тебя бросал кто-нибудь?..

Светка сидит на подоконнике и допивает остывающий чай. Я за столом, в стотыщный раз изучаю ее профиль. У нас впереди вагон времени, не меньше двадцати минут, и мы тратим его на роскошь простого общения: мы говорим со Светкой о её мужиках. Ну, не о моих же девушках с ней говорить, действительно! Чего еще почти не было – и о чем вспоминать почти нечего… А тут романы, драмы, комедии, маски и карнавалы. При том, что я не умираю от ревности, при том, что я знаю, что слышу только правду, пусть правду частичную, лишь кусочек бесконечно большой жизненной правды, но я очень хорошо чувствую, что мне не врут. И от этого слова, простые, привычные и обыденные, обретают объем и шероховатость настоящей, состоявшейся достоверности.

- Конечно, бросали! – её реакция отличается от стандартов телевизора и классической литературы. Такое впечатление, что я спрашивал о самой большой удаче в жизни, поди ж ты…

- А ты любила их?.. его?.. ты страдала? – ну что же это, в ответ на мои «неудобные вопросы» сидеть с мечтательной улыбкой, где у нее совесть? Ох, а мне вроде бы ревновать положено, или нет?

- Любила, конечно… Но вот как тебе это рассказать так, чтобы ты увидел это – не как в кино? Бывает, встречаются люди...

- Женятся?

- Ага. Живут всю жизнь вместе, дети там, внуки, детсады, школы. Плохо ли, хорошо ли, но каждый из них выбрал для себя быть на этом месте и жить вот так. По большой любви или по любви небольшой.

- Или не по любви?…

- Или так. То, что стерпливается, бывает, что и слюбливается. Бывает, что и нет, но сейчас я не о том… Бывает просто по-другому: когда люди встретились на какое-то время, а потом им надо идти, причем каждому в свою сторону. При этом они вполне могут любить друг друга, могут не любить, это уже как получится, но вот тянет их уже – дальше, и связь истончается, истончается, пока не рвется окончательно… И это иногда бывает больно, но вдруг становится понятно, что как раз эта боль и приносит облегчение… Просто кто-то видит первым.

- Что он видит? - ох, любит Светка мудрить. А я, как маленький, ведусь, похоже.И зачем я затеял этот разговор в принципе?

Вообще иногда, мне вдруг становится не по себе от невыносимости вот этого случившегося со мной счастья, когда мне кажется, что все это лишь моя фантазия, карточный домик, который развалится от первого же сквозняка, и в эти моменты я пытаюсь быть «реальным пацаном». Задавать «неудобные вопросы». Чтобы первым увидеть, как тает фантазия. Как овеществленная мечта превращается в обычную скандальную бабу. Кажется, это похоже на поиск шипов у самой красивой розы. Или на отращивание шипов?..

- Что – всё. И даже неважно, хочет ли этот первый уходить, или нет, может быть как раз этот первый мечтал и надеялся в этот раз соединиться со своей половинкой, ага… Чтобы и детей пять штук и внуки на золотую свадьбу пачками. А тут вдруг увидел так ясно, что не будет ни внуков, ни золотой свадьбы, ни вообще ничего. А поди объясни это тому, второму, который пока ничего не видит! И вот от этого ужаса, как и от любого другого, впрочем, взрослый человек вполне способен удрать на край света, не отвечать на письма, не брать телефон, соглашаться, что он подлец и сволочь.

- А что, не сволочь?.. - ну чему можно сейчас вот так улыбаться?

- Знаешь, я ведь им благодарна – тем, кто меня бросил… Они избавили меня от необходимости от них уходить. Быть брошенной страшно, страшнее не придумать: все эти безответные звонки и письма, слезы в подушку неделями и месяцами… Но когда приходится уходить самому(а я знаю, как это бывает и с другой стороны), то приходится обычно уходить просто с пустотой на том месте, где раньше в твоей жизни был живой человек. Ему теперь не стоит звонить, с ним не стоит вообще никак связываться, а если он вдруг захочет пообщаться – дать понять, что это не самая удачная идея. И надо штопать свою жизнь, зашивать все дыры, закрывать все пустоты… И идти дальше. И, знаешь, всегда есть что-то, что особенно важно. Когда рвутся связи и цепи, ты получаешь свободу, о которой, возможно, даже не догадывался… И дальше идешь с этой новой свободой.

- Нет, совсем не то.. Ты вообще любила кого-нибудь? Так, чтобы по-настоящему? – вся эта философия какая-то неубедительная, так в жизни не бывает, чтобы «любила-бросили-забыла», что же это за любовь тогда – конфета, которую съели, а фантик выбросили, так, получается?

- А зачем мне фантик? Ты же не маленький, верить чужим словам, посмотри на свою жизнь: чем любовь отличается от конфеты? Пусть у тебя будет самая большая в мире конфета, и при этом она будет помещаться на твоем языке, пусть она будет даже бесконечно тающей, чтобы никогда, никогда не кончаться и никогда, никогда не надоесть тебе своей сладостью – но зачем тебе фантик? А если конфета таки растаяла и пора чистить зубы, неужели каждый вечер перед сном я должна рассматривать свою коллекцию фантиков и желать каждому из них спокойной ночи?..

Я курю. Научился год назад, от мамы прячусь до сих пор, проветриваясь перед приходом в дом, жую целыми днями жвачку… но я явно с сигаретой выгляжу намного старше. Взрослее. Рядом со Светкой этот аргумент особенно… Важен… Кажется. Она смотрит как-то не так. По-матерински, что ли? Ой.

Не смотрит. Отвернулась, я увидел ее отражение в пузатом чайнике: смеется.

- А я для тебя кто? – хочется говорить по-взрослому, но голос срывается… не получилось по-взрослому, что же все собирается-то, одно к одному… - Зачем я тебе? Ты меня вообще хоть любишь? – э, нет. Последняя фраза лишняя. Кажется, её я только подумал, не говорил. Или говорил. Буду думать, что не говорил. Вот. Так и буду. Думать.

Медленно, очень медленно поворачивается и нежно, очень нежно, смотрит. Подходит, берет за руку. Молчит. Думает?

- Ты? Мужчина, конечно. Любимый, конечно. А зачем бы ты тут находился еще, если бы не так?..

Мужчина. Ну, спасибо. Это мне за сигарету подфартило, кажется. Или еще за какой подвиг. За какой?

- Знаешь,когда-то я очень хотела стать взрослой. Для девочек способы быть взрослой немного похожи на мальчишеские, но не совсем. Можно, конечно, пить-курить и громко шуметь в компании, но если девочка не компанейская, то для солидности она может хотя бы накраситься. И чем ярче, тем взрослее, само собой. Ты таких видел?

Видел. Я других давно не видел, ага. Где они такие рецепты находят, зашибись веником… А потом пытаться угадать, чье лицо скрывается под слоем краски. Дали отдыхает, чессло! Ну да, теперь понятно, почему Светка не красится: ей быть солиднее, чем есть, уже нафик неинтересно. И так солиднее некуда. Что же это получается?

- Что же это получается? Это я не увижу у девчонки нормального лица, пока она не постареет? – ссстоп… блин. Язык мой, кусать тебя теперь, не откусить. Была бы совесть, покраснел бы хотя бы, да вот с рожей незадача, не краснею, что бы ни случилось. Мужчина. Да уж, самый настоящий… Ну хоть что-то скажи, а?..

***

Я пришел к Светке по совету мамы, когда я очередной раз поднял вопрос о том, сколько мне надо карманных денег. «Если у тебя растут запросы, постарайся их обеспечивать самостоятельно» - с этим напутствием я отправился подхалтурить репетитором к её подруге, точнее, к сыну подруги... Ничего особо страшного я не ожидал, подсказывать на уроках и объяснять на переменах было привычным делом, а здесь мне за это должны были заплатить – заманчиво! Со старым учебником подмышкой я отправился «в люди».

Все и в самом деле оказалось несложно. Пятиклассник Вовка учил немецкий «для себя», «по велению своей души», как выразилась его мама Светлана Ивановна. Так что никаких проверок, никаких контрольных и прочих стрессов, которые портят кровь и ученику, и тому, кто его учит, нам не грозило. А рассказывать пацану про склонения артиклей и существительных, рассматривать реликтовые(позапрошный век!) книги на немецком и любоваться изящными готическими завитушками – я бы за это и сам платил, если бы было чем… А еще меня поили чаем со всякими плюшками и вареньями и всякий раз пытались подкормить, а я всякий раз отнекивался и сбегал: надо было готовиться к коллоквиуму, или выбраться с Сашкой на теннис, или покататься с ней на велосипедах, или сходить в кино, или… А потом я как-то получил пару ни за что, и это было самое обидное. И к тому же накануне мы поссорились с Сашкой. И мне вдруг никуда не захотелось убегать, и я согласился на горячий борщ, селедку и картошку. Давился каждым куском: хлеба, борщевой капусты, капли сметаны норовили затвердеть и устроить пробку прямо в горле. Светлана Ивановна терпеливо наблюдала мои мучения, хмыкнула и поставила на стол чай с плюшками, а мои тарелки были отправлены в мойку. Неожиданно для себя я шумно выдохнул: отобранный борщ оказался тем самым подарком судьбы, который меня смог примирить с действительностью. Тем более, что после него был чай! И теплые, свежие ватрушки, и абрикосовое варенье с ядрышками из косточек. Что может быть плохого в жизни, в которой есть такое варенье? Правильно: ни-че-го. В завершение я долго любовался фарфоровой балериной(немецкой, разумеется! Из тех еще, трофейных запасов времен второй мировой): изящество фигуры, нежность лица и какое-то сумасшедшее кокетство позы, улыбки и взгляда, и пена фарфоровых оборочек – погружали меня в другой мир. Где не было ни ссор, ни двоек, где был чай, ватрушки, смех и вихрь, в котором кружится балерина, и я, и Сашка, в котором кружится планета и все, кто живет на ней, и звезды, и кометы, и галактики.

С Сашкой мы потом помирились. А пара.. ну, бывает. Пройдет.

Волшебство абрикосового варенья и фарфоровой балерины продолжалось пару месяцев… А потом Сашка перестала со мной разговаривать, приближающаяся сессия сдавила меня кольцом, из которого было не вырваться, я учил, писал, зубрил, читал, зубрил, немного спал, немного ел и снова писал, читал и зубрил. Единственной возможностью вырваться из этого круга был поход к Вовке. Он был смешной и задорный, забавно коверкал слова и очень старался не ошибаться, удивительное дело, но у него почти всегда это получалось. А потом я сидел и пил чай.

- Варенье?
- Абрикосовое?

- Абрикосовое кончилось, черную смородину будешь? – экая незадача! Я ведь за абрикосами и шел, не признаваясь даже себе, что отчаянно надеюсь на повторение чуда: абрикосы с ядрышками, балерина в оборочках, чай, и всё станет таким, как НАДО. Не получилось. – Угу.

Я молчал, пил чай со смородиновым вареньем и молчал, и тишина облепила меня, как мокрый снег, забираясь в уши, в нос, в глаза, мешая дышать.

- Неужели всё так плохо? Знаешь, мне не верится, что у кого-то, тем более у тебя, может быть всё совсем уж «не так»… - Светлана Ивановна присела напротив и смотрела, как я старательно пережевываю косточки от смородины. Мелкие, многочисленные, все варенье было, кажется, из одних косточек – еще одно наказание! Или невезение. Какой мне нынче фиг.

- А почему «именно у меня»?

- Знаешь, у тебя обычно взгляд очень живой… Ты всегда такой счастливый, что все вокруг тебя наполняется твоим счастьем. А сегодня ты такой пасмурный, что все вокруг с тобой загрустило. Ты середины не знаешь, да? – середины? У меня что-то подступает к горлу, глаза, которые были только что сухими, начинают.. начинают. Да или нет? Сжимаю зубы, молчу, по телу проходит дрожь.

Светлана Ивановна берет меня за руку, гладит, как мама, когда я был совсем маленьким.. Но я уже большой. И я не знаю…

- Да. Нет. Я не знаю середины. – я закрываю ее рукой свое лицо, чтобы она не видела, что я, как маленький, умею плакать. Она и не увидела. А потом было ЭТО… Она пыталась меня успокоить, гладила руку, подошла, чтобы погладить по голове, осторожно прикоснулась, а потом я повернулся на табурете к ней. И как-то сразу всё изменилось. Вовка резался в стрелялки в своей комнате, я слышал треск очередей и его вопли, и прижимал к себе его маму, и вдруг это стало самым важным. Она целовала мое мокрое от слез лицо, а я все пытался втиснуться в нее, как будто хотел жить с ней в одном теле, одну жизнь на двоих. А потом мы снова пили чай и смотрели друг на друга. А потом я пошел домой.

***

Потом я сдал все зачеты и готовился к Новому Году. Каждые два или три дня я бежал к Вовке – и Светлане. Пока Вовка после немецкого расстреливал очередных террористов, у нас со Светкой было полчаса, а потом мы вместе с Вовкой пили чай и ели плюшки. Как-то очень быстро, почти моментально, она превратилась в Светку, и только при Вовке я обращался к ней по-прежнему. Она и была Светкой – легкая, тонкая, большеглазая, с пушистыми светлыми волосами. Красивее любой из моих сокурсниц. И умнее, разумеется. Я не представлял, что мне может так когда-нибудь повезти: с ней можно было болтать о чем угодно, как со старым приятелем, она прочла такую кучу книг, что я просто тихо попискивал от восторга, не видя даже смысла завидовать, а всего лишь составляя план чтения на всю оставшуюся жизнь; с ней можно было советоваться и спорить, брать почитать совершенно невероятные книжки, пробовать играть на ее стареньком пианино(и она не ругалась!), ее даже можно было спрашивать, почему Сашка со мной иногда ссорится и как с ней помириться. А еще можно было смотреть телевизор и держать ее за руку. И целоваться. И делать всё, что захочется. Не вредная, как Сашка, не нудная, как мама, бывает же и такое, оказывается.

Новый Год пролетел, как и сессия, и каникулы, как и не было. Как во сне, я учил, готовился и сдавал экзамены первым, чтобы скорее освободиться, чтобы скорее оказаться со Светкой… Дома я говорил, что сижу в библиотеке, изучаю старых немцев в читальном зале.

***

Май почти сразу начался с дикой жары. Народ стонал, изнывал и раздевался. Все городские и окрестные водоемы были забиты быстро загорающими телами, ныряющими в мутную воду, температурой(и консистенцией) напоминающую то ли суп, то ли борщ, в общем что-то «горячее»…

Вовка впервые за время наших занятий стал отмазываться, и я забеспокоился. Все оказалось проще некуда: жара действовала и на школьников, и на более солидных взрослых дядек и тетек одинаково, ни учиться, ни работать – только под пальму к морю, поближе к прохладному ветерку! Не имея ни моря, ни пальмы, я предложил съездить на пляж в ближайшую пятницу. Вовка отправился за разрешением к матери, и в результате наших переговоров мы собрались на пикник втроем.

Поехали на ближайшую к окраине речку, уселись на берегу. Тень, слабый ветерок, Вовка влез в воду и машет руками, Светка смотрит на воду, и я понимаю, что вот уже почти год живу в состоянии абсолютного счастья. И не хочу, чтобы менялось хоть что-то. Пусть вечное студенчество, пусть Вовка никогда не перестанет учиться в школе и всегда будет брать у меня уроки немецкого, пусть Светка всегда будет такой, как сейчас. В общем, мгновение, стоп!..

Светка долго плавала, а я никак не мог влезть в воду… смотрел… смотрел… и таял, как мороженое, под солнцем. Потом мы гонялись друг за другом, пока нас окончательно не разморило в теплой воде. Лежали, едва шевеля руками и ногами. Солнце светило сквозь закрытые веки.

Когда мы собрались уходить, Светка попросила проходящих мимо пляжников щелкнуть нас троих. Мы с Вовкой стояли, взявшись за руки, а она обнимала нас за плечи. Потом она мне подарила эту фотографию, подписав «Мужчины+Света». То ли когда-то на плюс капал клей, то ли просто я случайно прошелся ластиком, но плюс стерся, перестав отделять нас друг от друга.

***

...Заболела мать, я носился по врачам и аптекам, а она лежала в больнице — бледная, с бледной уставшей улыбкой и бледным голосом. Врач говорил, что все будет хорошо, но о дате выписки «ничего не мог сказать». Сессия летела ко всем чертям, а я все носился и боялся остановиться, боялся неизвестности, боялся, боялся, боялся...


Когда я пил чай у Светки — молча, без сладостей, которые мне в горло не лезли, давясь горячей жидкостью, обжигаясь, наливая еще, разливая моря и океаны чая по всей кухне — Светка спросила:

- А ты пробовал жить по-другому?

- По-другому?

- Чтобы не бояться, и чтобы все было хорошо...

- И что для этого нужно? Поститься-молиться? «Иже вси на небеси?»

Вот что у тебя всегда работает — это интуиция. Ты ведь сказал почти правильно. Почти.

- А как правильно?

Она подошла ко мне, обняла сзади за плечи, прижалась к моей голове: слушай, доктор дело говорит!

- Да святится Имя Моё. Да будет воля МОЯ. Да создастся царство — МОЁ, МОЯ реальность, та, которую я люблю и в которой хочу жить вечно!

Я сглотнул. Легко ей рассуждать. Её воля и так исполняется. Она же — Света...

- Ты же Света, у тебя и воля... и имя... а я?

- Посмотри, Миш. В зеркало посмотри! Ну какая между нами разница??? Ну, чем мы отличаемся настолько, чтобы у тебя это не получилось?

- Да будет воля моя...

- Не так! Скажи — по-НАСТОЯЩЕМУ!!

- ДА БУДЕТ! ВОЛЯ!! МОЯ!!!...

Мир расплывался радужными пятнами. Мир оранжево светился, как абрикосовое варенье, то, что с сердцевинками. Мир смеялся Светкиным смехом, переливался всеми красками и менялся, как меняется вылепленный из дрожжевого теста пирог — начиняясь, украшаясь, поднимаясь, наливаясь горячим румянцкм...

Мать выписали. Слабую, прозрачную, но улыбающуюся. Теперь отсыпаться, отъедаться и выгуливаться — рекомендации на вольную жизнь. Сессию я сдавал по частям, пару хвостов мне согласились придержать до осени, за былые заслуги.



- А почему ты не вышла замуж больше, мам?

- Да вот как-то так... закрутилась с тобой, с работой, время и пролетело... Знаешь, оно ведь пролетело хорошо, правда?

- Правда. Но ведь оно могло пролететь хорошо и по-другому?(Да Будет! Воля! Моя!!!)

- Не знаю, Миш. Могло по-другому хорошо, могло нет...


У матери появился кавалер. С ее какой-то бывшей работы, она долго объясняла, с какой, но я так и не разобрался. Соответственно, мамин «выгул» и «выпас» производился в ресторанах и увеселительных местах города, маман расцвела, потихоньку набирая живость и краски. Ну и хорошо, мне было радостно смотреть на нее и знать, что происходящее дело моих рук и на благо всем.

***

...Я пришел, как всегда, заниматься с Вовкой. Последнее время я, чтобы прибавить еще немного времени, приходил до условленного времени, и пока Вовка досиживал до семнядцати ноль ноль за компом или уроками, а я сидел за чаем и болтал со Светкой. Ну или не болтал... В этот раз Вовка задержался в школе: классный час плюс лекция приезжих то ли политических, то ли культурных деятелей перед подрастающим поколением, кажется, с последующим просмотром каких-то фильмов. В принципе, я был не против подождать Вовку дольше, чем всегда. Пусть еще после лекции парень нагуляется, не все с книжкой репетировать. Но прошел еще час, и еще, и школьный телефон сердито сказал, что «в школе давно никого нет!», за окном уже вовсю темнело, и мы со Светкой вдруг одновременно замолчали, пытаясь услышать шаги перед дверью. Было очень тихо. Я пил чай, Светка мне все наливала добавки, и мы молчали. Когда я в очередной раз поднял глаза на нее, я ее почти не смог узнать, настолько она показалась мне маленькой и испуганной.

- Свет, ну чего ты?

- Где он может быть, как ты думаешь? - неестественно спокойно, с такой застывшей улыбкой, что хочется закрыть глаза и убежать.

- Заигрался с друзьями, что тут такого?

- У него нет друзей. Где он может быть??! - она упала на табуретку и застыла. Мне стало страшно даже не за Вовку. Я не представлял, что Светка, моя Светка, Вовкина мать, может вдруг вот так застыть. Замерзнуть и не оттаять во веки веков. Мне вдруг стало холодно.

- Свет, ты чего? Ну что ты, Свет, ну перестань, что ты как маленькая! - она и правда показалась мне сейчас совсем маленькой и беззащитной, а от кого ее надо защищать, я не знал. Но уже начал догадываться.

- Свет, а ты помнишь, как НАДО говорить? Помнишь, а? - я держал ее маленькие ладони в своих, я старался ее расшевелить, плел, сам не зная что, лишь бы только она ожила. - Ты помнишь, как ты меня учила? Свеет?

- Ну? - ее ладони были холодными, она сидела, глядя в никуда. Будь я старше, я бы мог ей как-то помочь. А сейчас... - Свет, ну давай, ну пожалуйста! Вспомни! Пожалуйста!!

- Что?

- Да Святится Имя Твоё. Да Будет Воля Твоя. Свет, повторяй!! Да. Святится. Имя.. Твоё. Да. Будет. Воля. Твоя! - я говорил, то шепотом, то почти крича на весь дом, гладил ее по лицу и волосам, говорил и говорил снова. Когда я решился на нее посмотреть, это уже была та же Светка, которую я хорошо знал. Слегка блестевшее от слез лицо не в счет. Она повторила:

- Да Будет! ВОЛЯ! МОЯ!! Да. Спасибо, Миш. Теперь все будет хорошо. - ее руки наконец согрелись. Я кивнул. И мы услышали, как в замке повернулся ключ. Вовка, непривычно краснощекий(похоже, нагулялся), ввалился в квартиру, размахивая руками и извергая не меньше сотни слов в минуту. Единственное, что я понял из этой речи — что у него все в порядке. А остальное он мне расскажет потом, в следующий раз. Я пошел к выходу.

- Спасибо, Миш! - Светка стояла, глядя как я одеваюсь. На секунду мне еще раз стало страшно: если бы Вовка не вернулся, если бы с ним что-то случилось, я бы вряд ли услышал Светкин живой голос. Голос и сейчас слегка дрожал, но это не в счет, все не в счет, потому что... потому что в этом мире будет... нет, все-таки БУДЕТ. ВОЛЯ. МОЯ: Светка не должна плакать, мама не должна болеть, и все должны быть счастливы. Вот так.

***

- А почему ты не вышла больше замуж, Свет?

- Да как-то вот... Знаешь, мне все время было так интересно и здорово, всё само как-то складывалось, и никогда не приходило в голову задуматься, что что-то у меня не так. А что, что-то не так?

- Ннууу... Если ты так говоришь...

- Знаешь, а я вот задумалась сейчас, да. Пожалуй, для разнообразия мне стоит что-то изменить в своей жизни. Замуж? Может быть, не знаю... И где ты тогда будешь пить чай?..



Дома я нынче старался только ночевать, материн роман набирал обороты, и эти обороты уже независимо от моих желаний захватывали ее время и наше пространство. Не скажу, что мне это нравилось, но отказывать матери в ее женском счастье «был бы милый рядом» казалось, по меньшей мере, странно. Это уже была «совсем другая история», не моя, а у меня пока еще не было своей истории, разве так, совсем немножко. Поэтому я так часто последне время пил чай у Светки. И гулял с Сашкой... Я любил гулять, но Светка всегда отказывалась появляться со мной «на улице» - а с Сашкой мы гуляли вместе, наверное, лет сто.


Наступила очередная весна. Цветочный марафон вовсю набирал обороты — только отцвела черемуха, ее догнала сирень, и вот уже весь город плавает в облаках цветущего жасмина. Не люблю стихи, они обычно кажутся мне лишними, но от запаха жасмина, пожалуй, я бы навеки перестал говорить, если бы не .. чьи-то ритмичные строки, которые, кажется сами поселились в моей голове:

И в крови моей слышится долгая песня дождя.
Сладкий запах жасмина порывистый ветер принес...

Весенние дожди и весенние запахи кружили голову, с каждым годом все больше. Я уже начал думать, что в нынешнем сезоне она непременно оторвется и улетит, настолько я внюхался в молодую зелень, мокрые, распускающиеся цветы и этот особый, неповторимый весенний воздух.

Как-то раз перед прогулкой я не удержался и наломал охапку расцветающих жасминовых веток. Не знаю, для кого я на самом деле старался: ветки ломались легко, я зарывался в куст, как голодный медведь, насыщаясь и пьянея от сладкого запаха, а когда нес по улице, зарылся носом в цветы, чтобы надышаться на всю жизнь, которая мне останется, со всеми ее летами, осенями, зимами, и веснами, со всеми запахами, встречами и событиями; пусть они произойдут со мной, пропитанным жасминными чарами, и всё тогда будет хорошо. Сашка открыла дверь, увидела меня под грудой жасминовых веток и долго молчала. Потом все-таки впустила меня в квартиру, наполнила водой ведро и мы поставили рукодельный куст посреди комнаты.

- Михаил, вы больны! - объявила Сашка, поправив на носу воображаемые очки. - Здоровые люди не ломают кусты в таких количествах!

- Доктор! - я включился в игру, и скорчил страдальческую рожу. - какой у меня диагноз?

- Хронический спермотоксикоз, юноша. Случай запущенный, но помочь можно. - Дурачась, она сложила губы бантиком для поцелуя, дурачась я слегка коснулся ее губ своими, и вдруг, неожиданно для нас обоих, всё заверте...

***

Почти неделю я не знал, что делать. Выходил из дома только в универ, после универа — домой. Не звонил, не гулял, не разговаривал, и старался не думать вообще ни о чем. Меня тянуло сразу в две стороны, и отталкивало от обеих почти с такой же силой. Пару раз позвонил Вовке, сказал, что не могу прийти, сидел дома, над коспектами, почти не выходя из своей комнаты. Когда выходил, сияющая мать вихрем проносилась по квартире в поисках туфель и расчески и, чмокнув меня на прощание, исчезала за дверью. Это-то хоть хорошо, и хоть с этим всё понятно. А что делать мне?

Сашка взяла трубку почти сразу, и мы пошли гулять, как раньше. Почти как раньше, точнее. В первой же подворотне прятались в тень и целовались, как сумасшедшие. Когда кто-то, проходя мимо, замечал нас, мы бежали дальше. До следующего угла или следующей подворотни...

А еще мне очень хотелось чая с абрикосовым вареньем, и Сашка в этом мне помочь не могла.

...Когда я все-таки прибежал к Светке в гости, оказалось, что я успеваю только попрощаться: они с Вовкой собралась на юг, в отпуск, билеты были куплены, чемоданы уложены, бутерброды нарезаны, такси вызвано. Вот в ожидании такси мы и пили чай, догрызая оставленные на всякий случай бублики. Такси приехало, мы побежали с чемоданами на улицу, уложили их в багажник, захлопнули крышку, и остановились на минуту — попрощаться.

Потом я постоял немного, глядя им вслед. Солнце светило в глаза, долго так не простоишь. Да будет Воля Твоя, Светка. Ныне, и во веки веков, здесь и всюду, куда бы ты ни направилась. Я постоял немного, глядя им вслед... Повернулся и пошел к Сашке, сегодня мы собирались в кино.

Сессия пролетела почти по касательной: подготовка, экзамен, Сашка, Сашка, подготовка, Сашка, экзамен, экзамен, Сашка, Сашка, Сашка... Потом мы поехали в студотряд подзаработать. Потом мы поехали в лагерь, отдохнуть и потратить заработанные честным студенческим потом бешеные деньги. Когда в августе, приведя себя в порядок после буйного отдыха, я сел за телефон, чтобы договориться с Вовкой о расписании занятий на сентябрь, трубку взял незнакомый мне человек. От неожиданности я нажал на рычаг.

- Вовке звонишь? Так уехали они, совсем уехали, - мама вышла из комнаты.

- Куда? Когда? - а я, лопух, так долго собирался и так долго откладывал...

- Да тогда же, ты же их и проводил. Ну да, сначала в отпуск в Сочи; там же Светлана встретила мужика, почти в один момент вышла замуж. и приехала за остальным барахлом. Пока ты по лагерям катался, заскочила, выложила свои новости, да и уехала. Загорела она, как цыганка, довольная вся была, аж подпрыгивала. И тебе привет передавала. И банку абрикосового варенья, твоего любимого, представляешь?

- Угу, спасибо. И ей привет. Тоже.

Я пил чай, смотрел на абрикосовые дольки в банке и пытался понять, что я чувствую. Хорошо, конечно, что Светка не будет на меня обижаться, да и Сашка тоже. Это, конечно, хорошо, но... Меня, кажется, бросили. С другой стороны, вроде бы и нет. Кажется, мне должно быть плохо.

Я медленно, почти взаправду страдая, разжевывал абрикосовое ядрышко, когда пришла Сашка. Загорелая, с выгоревшими растрепанными кудряшками, в невыразимо коротких шортах, открывающих две неотразимо прекрасные мисс Ноги, в разлетайке сверху, с ракеткой наперевес. Ну да, у нас по плану сегодня значился теннис. Значит, поскорее дожевываем, запиваем и заедаем: Сашка не любит долго ждать. Даже прихлебывая чай с вареньем, она ухитрялась трещать сразу три разговора: со мной, с моей мамой и по телефону, и каждую минуту показывала мне на часы и грозила ракеткой.

***

Универ закончился, как чужой сон.

Сашка, сессии, свадьба, общага, диплом. Мамина новая семейная жизнь началась почти одновременно с моей. И, конечно, работа: собирался-то я, само собой, в журналисты, в переводчики. Но пока Сашка заканчивала свой диплом(академ ей давали, когда родился малой, на четвертом курсе), семью одними переводами не прокормишь. С работой в городе вообще было негусто, но(Да Будет!.. Воля! Моя!) мне почти случайно выпал довольно жирный кусок: я торговал книгами на рынке. Не какими-нибудь неопрятными портянками, испачканными в левой типографии, а действительно стоящей литературой. Русской, иностранной, в переводах и в оригинале(иняз мне тут немного и пригодился). Я научился общаться с покупателями, находить и советовать книги на любой вкус, цвет, национальность, вес, группу крови и темперамент. Книги привозил Сенька-Семен Семеныч, бывший сокурсник, и он обещал вскорости, как только чуть заработаем, взять меня в долю. Когда покупателей не было(это случалось нечасто), я читал или делал переводы на иногда перепадавшие заказы. Или отсыпался: сын рос болезненным и крикливым, и по вечерам, чтобы дать Сашке передохнуть, я вставал на ночную вахту.



***



Несколько последующих лет я вертелся, как белка в колесе. Мы с Семенычем таки начали сколачивать свой книжный бизнес, и наши первые шаги на тропе предпринимательства никто не спешил украсить цветами. Учились искать и доставать из-под земли место для магазина, поставщиков, компаньонов, кредиты, деньги на отдачу кредитов, деньги на зарплату, деньги на развитие, деньги на себя. Учиться пришлось многому, без учебного плана, все постигалось на ходу, без зачетов, лекций и занятий с преподавателями. Время растворялось в деньгах и делах, но, приходя домой, я видел Сашку и Данилку, который быстро рос и менялся, и дома меня всё-таки отпускало. Рядом с ними было хорошо... Но как же этого «хорошо» было мало! А на следующий день всё начиналось заново.

Последние четыре года у меня не было отпуска. Странное дело, пока я работал продавцом, я мог договориться на неделю съездить к морю, а стоило стать директором и владельцем, отпроситься стало уже не у кого. Сашку с пацаном я обязательно гонял в санаторий, а пока их не было, практически жил на работе и чувствовал себя кочегаром у паровозного котла. И не мог отойти в сторону, потому что паровоз без меня остановится.

***

- Бдымс! - мяч летел прямо мне в лицо, а я, задумавшись, увидел его только в последнюю секунду. В прыжке боднув мяч головой, я стряхнул с себя сонную доотпускную одурь, а мяч полетел куда-то далеко, к паре купальщиков в другой части дикого(полудикого, если честно) пляжа.

Сашка поставила меня перед фактом: Семеныч, с которым она втихую почти год вела переговоры, однажды под вечер не очень тяжелой пятницы, когда мы присели немного расслабиться и решить, что будем делать дальше, сказал, что меня ждет отпуск, море, жена с сыном и билеты на самолет.

- Катись отсюда, Мишак! Надоела мне твоя уставшая рожа, уже сил нет смотреть. Нагуляешь новую, возвращайся. Никуда наш паровоз не свалится, поверь старому мудрому кролику.

- Ну, Семеныч!.. Я пошел!

И мы наконец поехали вместе. Подальше от людей, поближе к морю. Изучили простейший треугольник отдыхающих: пляж-рынок-квартира. И этого было более чем достаточно.

Купались, загорали, бездельничали.

Парочка на другом конце пляжа, к которым улетел наш мяч, повернулась в нашу сторону. Вместо того, чтобы просто бросить мяч, парень почему-то поплыл в нашу сторону. Когда он подошел совсем близко, мы пару минут стояли, вглядываясь друг в друга.

- Миша? - не очень уверенно спросил (а я-то уже мог не сомневаться!) Вовка

Он приехал со своей девушкой и жил здесь уже месяц. Наш универ, любимый немецкий, третий курс. Как же мы с ним все-таки похожи. ..Потом Вовка достал свой цифровик и стал показывать фотографии: сокурсники, преподаватели на капустнике, Женя, с которой он приехал, а потом я увидел Светку с каким-то мужиком.

- Муж? - голос у меня внезапно пропал. - Как твоя... мама... вообще?

- Ага, муж. Да как она может быть? Как всегда: скачет, то все танцы танцевала, теперь вот с мужем ездят, дайвингом занялись.Когда приезжают, такого нарасскажут и напоказывают, что я челюсти с пола подбирать не успеваю! Мамуля молодец... - На другой фотографии Светка была с Вовкой. Смеялась и светилась счастьем совсем так же, как тогда, когда я пил чай на ее кухне. Ну что ж.

Мы шли по берегу, взявшись за руки. Было темно, звезды были совсем рядом, и море было совсем рядом, и цикады звенели так, что было ясно: никакие это не цикады, просто звезды дождались, когда все уйдут, и теперь прыгают в море и скачут по морю и воздуху, ржут и дрыгают ногами, это было ясно всем нам, и мы впятером(мы с Сашкой и Данькой, Вовка с Женей) бегом бросились в воду, раздеваясь на ходу.

Честно говоря, мне почти не было обидно, что мы со Светкой вряд ли когда-нибудь встретимся. Но что-то еще оставалось внутри, обжигая одновременно сладостью и горечью. И когда я влетел с разбега в воду, это «что-то» наконец покинуло меня. То ли я сбросил его груз вместе с лишними тряпками, то ли оно пошло на дно самостоятельно, или, может быть, рвануло в компанию звезд, прыгать по воде и воздуху, дрыгать ногами и трещать, под прикрытием хора цикад. А я, избавившись от странного привкуса, нырнул в светящуюся воду. И когда я выплыл на поверхность, вокруг меня были только звезды. Вовка, его девушка, Сашка, наш сын — все мы, и я тоже, чуть-чуть светились, как сумасшедшие звезды, прыгали к небу и громко ржали, просто потому, что быть звездой оказалось очень смешно.

- Да светится имя твое! - заорал я, прыгая особенно высоко.

- Чье, чье имя? - со всех сторон единодушно залюбопытствовал хор голосов.

- Твое! И твое! И твое! И твое! И мое тоже!


И я увидел, что они засветились еще ярче.