***

Как мучительно в этом году
наступает весна.
Небо хмуро, и снег – тугодум.
И все ночи – без сна.

И все дни без надежд, вечера
без луны. Что ни день –
то же самое было вчера. –
Потому дребедень

и страшнее погибели, что
без особых примет.
Точно в льдину вода, перешло
ожиданье в предмет –

где-то в горле, застряв поперёк.
Це-о-два из груди
не выходит. Слова поберёг
бы, но, как ни крути,

выдох что-то должно заменить:
не резина – виски.
Вот, зачем остаётся мне ныть,
петь и выть. Навести

взгляд на резкость так трудно теперь,
что и разницы не
обнаружить – где стал: на тебе ль,
недоступной, цене

неподвластной (бесценной), в окне
ли застрял он, на снег
как всегда напоровшись, в огне
или в море (раз нет

побережья, костра, подойдут
сигарета, стакан)
растворился. Как лапа, то тут
появляясь, то там,

как когтистая лапа, снуёт
по окрестности страх.
И окрестность безрадостна от
темноты. Но сестра

темноты – неподвижность, и сон
заставляет все мысли идти
в их берлоги – как бер на сезон
засыпает, и тих, –

так и страх мой уснул до времён
незнакомых, висящих вдали,
и полынь превратилась в лимон,
и закончились календари…


Всё и вправду по кругу бредёт.
Но спираль суть разомкнутый круг,
и чревата, упругая, вдруг
расцветающим новым – как луг
каждым летом, как стрелы и лук
у незрячего лучника, как незнакомые рук
наизусть мне известных движенья… Грядёт
новый день – что подбросит и что украдёт?
Кто уйдёт? Кто придёт?
Что Арахна из стрелок секундных сплетёт?