***

Август – это всё ещё лето, только листья
шумят чуть-чуть грустней, чуть-чуть потише,
чем раньше; солнце во время заката – лисья
шерсть. Красиво. Даже думаю: «Пойти, что ль,
гулять?», – но, пожалуй, не буду: скоро осень, –
а значит, время тратить негоже. Время
уходит, как гость, по-английски: снова восемь,
а я ещё не трудился, – что же в лени,
скажите, хорошего. Вечером эти прогулки
весьма приятны, но почти бесполезны.
Выйдешь, посмотришь по сторонам, пройдёшься по гулким
мокрым улицам, ноги промочишь, и без болезни
если даже вернёшься, то, уж конечно, суставы все
напомнят от сырости о предстоящем времени
года. Вот опять же: «времени». Время с усталостью
не считается, усталых не ждёт. И уже в сентябре меня
в бешенство приведёт простое «Который час?»
(Потому что когда говорят «час», слышу
«который год»). И не то чтобы стану рычать,
залезать на стену, звать врача, с крыши
спускаться с ускорением «же», но, скошен,
застыну, приступом скорби по тем делам,
которые ранены, тем, совершенно схожим
с больными зверюшками: плачут как дети, в хлам
обижены… Итак, начинаю думать,
это – то же самое что делать, так как
делами мысли управляют, ум ведь –
не президент, а царь… Вот в чёрных тапках
и в шапке из сотни птиц идёт лисица
в спальню. Интересно, что приснится в этом
вполголоса шепчущем лесу. Ресницы
леса смыкают и лису советом
заснуть и примером своим баюкают тихо.
Как странно, даже дико всё дневное
теперь вспоминать. Тоска моя, уйди-ка
подальше, навсегда. О, как давно я…






О, как давно я, смертный, целый вечер
В печали у раскрытого окна
Не проводил – ведь есть всего одна
Попытка краткой жизни человечьей.

Окрестность смутна, и певец – пловец, чей
Туманный близорукий взгляд со дна
Достать не в силах жемчуг – нам видна,
Темна, вода и лик её зловещий.

Пугает неизвестность, бега прыть
Времён и неспособность всё восполнить,
Что взял – отдать судьбе и миру дань.

Пока мы здесь, нам остаётся плыть
И радоваться каждый день и помнить,
Что небосвод – Божественная длань.