Обучение леммингов

ОБУЧЕНИЕ ЛЕММИНГОВ

                Алексею Миронову

Иная кожа леммингов в воде,
шифр пенья птиц в пересечённом эхе
листвы дубовой белых наводнений,
из сумерек, где женщина плывёт
(читай: живёт в любом [читай] мужчине –
он перевёрнут). В полуоборот

к нему стоит татуировка звука.
На выдохе он из коры пустой,
как колокольчик, вытянул разлуку
и слушает не пенье, а покой
[поэтому они взошли, как смыслы,
над линией его береговой].

Асфальт. Светло. И липовый фонарь.
Браслет соломы в окиси отца.
И лемминги бегут, как бы вода
меж пальцев вверх, и йодом смерть полна,
повёрнута [как фомка воровская
исчерпана и сломана] у дна.

И паутиной день скользит в зенит –
одновременно, искоса и вниз,
паук в зрачке у дерева жиреет
и если ты, как карп, плывёшь в груди
у амальгамы, то она созреет
в тринадцать лет и женщиной падёт

осоке этой мягкой на живот.
И леммингов кленовых жирный дым
почти живой [но мёртвой всё ж] воды
вплывает, как сквозняк, в пролом. Утрою
изображенье это – колесо
и бабочек коллекция, как воздух,

но сунься и получишь до-ми-соль
и контур холода, как замысел. Короче –
там лемминги скользят в большой воде
и сбрасывают шкурки, где в помине
нет длинной памяти, и – очевидно – не
в том их вино и стыд, что не-

до-истребимы, что эпидермис плавится, едва
они достигнут роста в две ладони,
что треугольная, как призма, их слеза
ни шкуры, ни агонии не тронет,
когда они почувствуют, что их
слепое мясо чешуёй и жаброй

накроет этот девичий родник
татуировки женщины в мужчине,
и поплывёт стог мяса – по реке
не по теченью, с плавником, в невинность.
(03/07/14)