Поэзия Татарстана Фирдаус Аглия

Фирдаус Аглия. О душе человеческой

Все более-менее известные и состоявшиеся татарские поэты, родившиеся в 30-60-е и пришедшие в литературу в 50-80-е годы прошлого столетия, – те, которые определяют атмосферу нашей поэзии последних двух-трёх десятилетий, являются выходцами из деревенской глубинки, что, безусловно, не могло не отразиться на своеобразии их поэтических систем в отдельности и национальной литературы в целом. Среди этих авторов особняком стоит творческая фигура поэтессы Фирдаус Аглии. Жизнь её с рождения связана с Казанью – тем интересней выявить художественные слагаемые её поэзии.
Для творческого мышления Ф. Аглии характерно оперирование символами. Здесь мои коллеги могли бы наперебой привести массу примеров символических образов и понятий из современной – и не только современной – татарской поэзии. Но у большинства поэтов конкретный образ вырастает в символ в процессе своего развития по мере течения произведения, как, например, в стихотворении Зульфата «Хлеб»:

На потрескавшуюся от зноя
землю,
ударяясь о жёлтую стерню,
падают налитые зёрна.
Задевая горячие усики кузнечика,
остаются на широких листьях осота.
Волглый ветерок с лесных полян,
легче паутинки
и похожий на прозрачный стяг лета,
колышет марево горизонта.
Хлеб…
Каравай прижатый к груди матери
перед тем, как разломать, обжигаясь,
на куски,
обдающий белым душистым парком
порозовевшие мамины щёки,
губы в улыбке.
Ах, хлеб…
У солдата, упавшего навзничь
на развороченный взрывом бруствер
посреди красного снега,
в котомке за спиной
застывшая за сутки краюха.
Собака пытается перевернуть
безжизненное тело.
Ах, запах хлеба…
(Пер. Р. Кожевниковой)

Намеренно беру в качестве примера эти строки: они великолепны по пластичности, по полноте изображения – в деталях и красках воссоздают картину действительности. Это один из образцов татарской «реалистической» поэзии. Реалистичнее некуда – почти до натурализма, в лучшем смысле этого слова.
Но по мере своего развития заглавный образ хлеба всё более наполняется символическим значением – и вот в финале мы видим его уже в качестве символа памяти – о родине, о доме, о прошлом страны – и символа неуничтожимости жизни.
Своеобразие же «символического» мышления Ф. Аглии заключается в том, что оно – изначально: с первых строк, порой даже с названия стихотворения оно задаёт поэтическому образу условно-отвлечённый и обобщённый характер. Как в стихотворении «Кони моей судьбы»:

Телега жизни – стала тяжелей,
Всё медленнее движется она…
- Эй, не спешите, - я прошу коней, -
Дорога впереди ещё длинна.

Вас выбирала я перед путём –
Таких же молодых, как и сама.
И в резвости – сравнимы вы с огнём,
А статями – могли свести с ума.

До самых звёзд взлетали вы со мной,
Взвивались вихрем в счастье синевы!
Опасность чуя, гордою скалой
У бездны на краю вставали вы.

Но всё опасней каждый поворот,
Когда безмерны вёрсты за спиной…
Замедлите, родимые, полёт,
Угроза – каждый камень полевой.

Телега жизни стала тяжелей,
Ещё длинна дорога впереди…
Но как оставить вас, моих коней,
Ведь пройдено всего лишь полпути?..

Нет, вам, Тулпарам, крыльев не сложить,
Сумеете усталость обуздать.
Пока я с вами, предстоит мне жить.
А жить, конечно, значит побеждать.

А если не сильнее мы других,
Ну что поделать, так Господь судил…
Давайте на просторах луговых
К последним скачкам набираться сил!

Большой Майдан оставим позади –
Я отпущу вас, наконец, во тьму…
И, затихая, стук копыт в груди
Бальзамом будет сердцу моему…

Нельзя не заметить, что для художественной реализации образов коней в символ судьбы служит и использование такого поэтического клише, как пушкинская «телега жизни», – рефренно употреблённая в самом начале и ровно в середине стихотворения. Но это уже «вторично», поскольку мотивировано именно свойством поэтического мировидения Ф. Аглии, «символического» по существу. Не будь этой символической «установки» изначально, всё стихотворение окажется бессмысленным. И она, повторюсь, задана уже в заглавии произведения. 
Условно-символический характер поэтического мышления в стихах Фирдаус Аглии влияет на то, что порой даже её лирический герой становится неким условным образом, перевоплощается в нечто иное, как, например, в стихотворении «Я Вулкан…»:

Я Вулкан.
Вот уже более тысячи лет
Я живу, постоянно горя, не сгорая.
На Земле и на Небе свидетелей нет,
Что я к Молнии тайною страстью пылаю.

О, как я ураганы и бури люблю!
Мне отрадны и малые, быстрые грозы.
Только в них и встречаю святую мою, –
В небо брызжу я пламя своё, словно слёзы.

Гром грохочет… И, кроме жерла и огня,
Я не знаю, что так бы от грома страдало…
И навеки мы вместе, навек у меня
В сердце жаркое тело родного кинжала.

Подобные «перевоплощения», кстати, часты у поэтов-«шестидесятников» – с их обострённым вниманием к психологии лирического субъекта, к миру его чувств, мыслей, переживаний. Этим характеризуется и поэзия Ф. Аглии. Погружением в себя, саморефлексией отмечено, например, стихотворение «Последняя струна сердца»:

В моей деревне волчий вой ещё не стих?..
Поют снега… Мне важно слушать их.
На скрипке вьюга ноты льёт,
Что за душу мелодия берёт.

Напев тончайший… Горестный полёт –
Как только струны все не оборвёт…
А может, только сердце нужно ей –
Метели нескончаемой моей.

И рвутся струны сердца моего,
В нём, кажется, нет больше ничего.
Одна струна всего лишь – и на ней
Метель играет мукою своей…

Откуда столь острое внимание к собственной личности? Проще всего было бы обозначить это эгоцентризмом, вследствие которого – самолюбование. Но дело, думается, в другом: в той самой «символичности» поэтического мировидения и мышления. Лирический герой так интересует поэта не потому, что тот герой есть воплощение его собственного «я», а некий обобщённый символ человека вообще. И «анализируя», творя это «я», Ф. Аглия, по сути, занимается познанием человеческого в себе, познанием мира в целом – и с каждым разом всё новым претворением, а значит – сотворением его, рождением новой жизни. Не в том ли главный исток, условие и смысл творчества?
В связи со сказанным о Фирдаус Аглие, не могу не привести строк выше упомянутого Алексея Саломатина, но уже о переводчике её стихов – Лилии Газизовой, «всю свою жизнь превратившей в беспрерывный эстетический акт». Продолжу цитату: «Выведя лирической героиней стихов своенравную роковую красотку булгарских кровей, она и в жизни всячески стремится соответствовать образу. Все – стихи под нарочито эпатажными названиями (“Я слишком буржуазна для поэта…”, “Не хочу выходить из запоя…”), интервью, “случайно” оброненные фразы и публичные поступки — подчинено одной цели — шокировать аудиторию и акцентировать внимание на своей личности».
При всей разности поэтических почерков, творческих установок и поисков Ф. Аглии и Л. Газизовой, они стремятся в конечном итоге к одному – к утверждению человека как такового, к воспеванию его абсолютной ценности – несмотря ни на какие условности бытования и бытия: повседневно-бытовые, личностные, национальные, культурные и т.д. и т.п. Не случайно, поэтому, именно Лилия Газизова, русскоязычная поэтесса, тоже, кстати, «городская» по рождению и по жизни, берётся за переводы произведений Аглии: они творчески близки. Повторю – при всей разности! Однако как часто слова разный и чуждый у нас совпадают… Отрицанием этой «культурологемы», к сожалению, столь свойственной нам, я объясняю себе появление многих их творений. Этим, признаться, они мне, в свою очередь, тоже близки.
Как близки мне и стихотворения также рождённых и выросших в Казани, но уже поэтов иного литературного поколения: «Моя душа» Айдара Джамала, «До нас не дотянутся пальцы солнца…» Юлдуз Миннуллиной, «к вам взывала, молила, ползла…» Эльвиры Хадиевой. Все они, по большому счёту, об одном и том же, говоря словами одного из этих авторов – о «простом человечке», о «душе человеческой».