Из времён французской бойни

Продолжение пролога к "Миледи и все, все, все"...
     (предыдуший фрагмент "В твоих глазах, Жан, волчий огонёк".
       http://www.stihi.ru/2015/09/11/9983)

Мчат в небе неизменно облака.
Меняются эпохи, как приблуды.
Хватаются от смеха за бока
(и   зА    сердце от боли) в жизни люди.
Судить о прошлом с видом знатока
пытался всяк, кто  слухам  потакал.

Где в памяти потомков полустёрта
экзотика событий старины,
там, с точки зренья здравой стороны,
у музы Клио в качестве эскорта
историк и хохмач во всём равны.

Былые впечатления, тускнея,
со свежими вступают в перепляс.
Печать Судьбы – сильней, и оттиск с нею
наложат на героя блеск иль грязь.

Мир выглядит зыбучим и несметным,
но идентифицируй дух, найдись
в краю, где героическим и светлым
сознанье упивается на бис.

Мелькают люди, пташки и зверюшки,
ведётся рыбка в сеть и на крючок.
История, свернувшись в позе стружки,
несётся, всех и всё взяв на учёт.
История… не в облике старушки,
а в образе любимейшей игрушки…
Играют двое: Бог и сатана.
Как ни блефует всякая страна,
для публики, что в замке, что в избушке,
о прошлом информация скромна.
Везде  ль по нраву выглядеть ей бледной?
Так пусть она попросится  впрямь на
строку, как откровенье, а не бредни…
Из прошлых каждый век – великолепный,
коль связан с ним героев ряд конкретный.
Герой, пусть даже пьёт он допьяна,
прямолинеен (вес авторитетный).
А антипод – прёт вкривь и вкось. И вредный.
Герои в море прочих – острова.
На подвиг узурпировав права,
герои, словно баловни Вселенной,
сочли, что меч – всему есть голова:
из мухи повод даст раздуть слона.
Решив, что мирно жить им вовсе ленно,
что поприще их – целая страна,
герои знали: ей без них хана.

Как быстро б Смерть героя ни касалась,
герой сам Смерть поддразнивает. Шалость?
Но в ней себя, попробуй, ограничь –
и ты уж не герой. Душа зажалась.
Следя за тем, чтоб Жизнь не обломалась,
предчувствуя, что Смерть есть паралич,
герои все смотрели в оба. Малость
на свете их осталось. Бросим клич.
Кого Смерть не взяла, того боялась:
не он ли пресловутый Божий бич!
Когда Европу рвали злоба, ярость
раскола (и подобная им дичь),
шестнадцатому веку оставалось
немного, чтоб  семнадцати  достичь.
Шестнадцатому веку близок образ
задир, чьи примиренья им же в лом…
Как шарж на Землю, будет сделан глобус
(как если б мы на  глобусе  живём)…

А чем не шарж – задиристая доблесть!
Война войной, но есть дуэльный кодекс.
«Сообщество» бретёров  выше  войн,
а, стало быть, дуэльный мир – не комикс.
А кто, со Смертью ветрено знакомясь,
в дуэлях выживал, тот оживлён
был перспективой новых мини-войн.
              .            .            .
Хвалился Пьер, не будучи сам вралем,
что он непобедим, непробиваем,
удачно повсеместно при делах,
неотразим для женщин и девах,

за что и в колдовстве подозреваем.
Где ж напастись на Пьера бедолаг?!
Для Пьера что бретёр, что лютый враг –
в конце концов, любых  одолевал он,

того лишь ради, чтоб в одной из спален
победой впечатлённая Мадлен
спросила: «Что на первое, мой парень,
ты предпочтёшь: меня или жульен»?

Что в зимней обстановке, что в весенней,
что в летней, где жить мирно тоже лень,
за Пьера и в боях его везенье
легко бы поручился сюзерен.
             
Когда Пьер был ещё настолько молод,
что опыт получал в любой из драк,
однажды гугеноты взяли город,
где правил не воитель, а мозгляк.

А город – это приз для всех ядрёный.
Все жаждали вступить в свои права.
Ох, если бы не старший сын барона,
который лично трёх врагов порвал,

стал сам барон бы укорочен ровно
на голову ударом топора.
Победный брали приз поочерёдно,
но в город гугеноты влезли плотно.
Пьер  был  там – рассказать о том пора…
              .            .            .
Потуги самозванцев-аферистов –
ничто в сравненье с вкладом в кальвинизм!
Воинственность и буйство кальвинистов
гвоздь вбили во французский механизм…

…«Пред Богом хоть воспрянь, хоть повинись ты,
молитвой  от греха предохранись,
увешайся  оружьем  сверху вниз,
а склоки с гугенотами тернисты», –

ругая гугенотов Пьер икал,
как и они – злодеи-моралисты.
В душе Пьер – не фанатик-клерикал.
Когда непримирим, то и неистов,
гармонии ни в чём не предрекал
и всяких видел в жизни живоглотов,
но люто невзлюбил суть гугенотов
и сталь из ножен  часто  извлекал –
побил бы всех, кто к распрям подстрекал:

и быдло, и носителей кюлотов.
Пьер – не последний среди всех учётов,
но меч его тут мало что решал.
Тут, что ни враг – мясник. А повар чёртов –
тот, кто затеял этот весь кошмар…
…Вертелся Пьер ужом, но избегал
смертельных в общей свалке поворотов,
как будто между жерновов иль скал.

Кто  Пьеру ворожил в опасных зонах
как  самому  лихому из дозорных?
Марс, бог войны, возможно, ни при чём.
Пьер  априори  выжить обречён.

Незримо  подкрадётся Смерть, да скоро…
Жизнь не добавит  от эмоций  лет
в плоть даже оптимиста-фантазёра.
В живых остался  Пьер,  чтоб уцелеть
единственным из крепкого дозора.
Где Пьер утратил всех, убийцы – треть,
а улицы дымились, чтоб сгореть,
там шло противоборство до измора.

Не то чтобы совсем безмозгла Смерть,
но Смерти всё равно, кем был клиент.
Уж коль душа чья нежного помола,
то шансов уцелеть у рохли нет…

…Едва Пьер сделал вид, что поскользнулся,
и наземь за ступнёй себя повлёк,
набросились на Пьера два безумца,
не знавшие, что юность не порок.

Пьер сделал перекат с уходом вправо,
не очень-то боясь, что на него
бежит поодаль целая орава.
Героя не собьёт ни свист, ни вой.
В теснине узких улиц  свет дневной

дал время разглядеть, что дверь напротив
не  заперта  – спасение для плоти,
коль в ходе стычки, ради антраша,
числом врагов побрезгует душа.

Пока же взял  сноровкой  Пьер одною,
и двое, что остались за спиною,
мгновенно получили каждый в зад
по выпаду клинком не наугад.

Смертельной вышла месть, но озорною.
«По  гробу  вам, коль выживу – за мною…
Наверно, всяк из вас не в меру гад,
тем более что каждый – ренегат, –

подумал Пьер и, в дом вбежав поспешно,
дверь запер, ушлым мстителям назло. –
Риск – дело  благородное,  конечно,
но время рисковать вновь не пришло.
Рвать когти – не моё ли ремесло?..
…Ого! Бочонок пороха! Откуда?!
Ну, словно дар  небес  не вдруг возник!
Тут жили лишь жестянщики. М-да, круто
смерть выкосила всех. Четыре трупа
я видел у порога. Кто из них?

Хозяев нет? И нет меж нами чести,
хотя не мародёр я и не скот»…
…Без устали от праведных хлопот
Пьер быстро обложил кусками жести
бочонок, следом – проволока  в ход.
Собравшимся – ни милости, ни льгот,
но полный фейерверк при всей фиесте!
Как кстати оказалось всё на месте!..

Без мата в адрес Пьера и без лести
дверь с улицы рубили топором.
Как только дверь снесут, начнут погром
и выставят претензии парнишке.
Работали поспешно, чтоб пролом
использовать для доступа к задвижке.

Но Пьера не смущала гопота
и все её бравадные излишки.
«Не надо торопиться, господа!
Изведаете скоро, что за фишки
в сюрпризе я на бочку вам подам, –
Пьер смехом успокаивал нервишки. –

Амбал, пусть без мозгов, пусть  профи ты –
в хлопушке будут вам не конфетти»...
Взрывник располагал не кубатурой,
но быстро сделал масляный фитиль,
зажёг… (интуитивно, или сдуру?):

«Сейчас вас, торопыжек, мы рванём.
А мне бы подыскать успеть бы нишу»…
Дверь резко распахнулась и в проём
Пьер выбросил бочонок. Жаль парнишу:
борясь за жизнь, он  нажил явно грыжу!

За дверью оценили: вес немал.
Груз кто-то машинально там поймал
и рухнул с ним, свалив притом и дальних.
Пьер, сам ещё не зная сил ударных,

итога ждать не стал своих трудов:
второй этаж освоив, был готов
бежать до чердака, но, будто крыса,
под крепкою кроватью затаился.

Хоть как укрылся! Времени в обрез!
Не шуточки – взрывающийся порох!..
А взрыва-то всё нет и нет, лишь шорох
от собственного тела – Пьер полез
(какой-то вдруг неловкий, угловатый)
не без труда назад из-под кровати…
Ещё недавно смелый, разбитной,
он глянул осторожно сквозь окно.

Пьер вправе в бойню влезть с любого края –
с ним дружно не  разделит  недруг рая.
Кураж исчез – осталось лишь одно
дрожанье. Ситуация другая.
Обидный самому себе сюрприз
случился, что угодно предрекая.
Затишье. Взор повторный сверху вниз –
и Пьер пришёл в себя, ещё икая.
Со страху гугеноты расползлись –

лишь пятки вдалеке пока мелькали.
«Остры мои клинки, опасны крайне.
И пороха боясь, и острых тел,
ко мне вновь не  вернутся  гости, – грел

себя парнишка самоутешеньем. –
Похоже, всё же порох отсырел.
И как его сушить? Сбежать дешевле», –
озвучил трупу Пьер своё решенье.
Со  страху  что ли взял да околел
амбал, поймавший бомбу-самодел?
Боец – всегда боец. В потоках крови
бойца ждёт на войне не  проба  роли…
Кляня аристократов, самок-стерв,
в атаке расходясь иль в обороне,
Пьер жил, дышал не мыслью о бароне,
а грёзой о молоденькой Эстер…

Куда ни повернёшься, вправо-влево,
на улице  враги  лишь. Вот дилемма:
убитым в том краю стать, иль в другом!
Свои остались влево за углом.

Пьер загнанным себя представил зверем
в огромной клетке. Так ли уж крепка?
Маршрут обратный зримо был потерян,
а надо ведь идти наверняка:

ходы любые, все уловки, щели
продумать быстро по пути назад.
Барон, поди, заждался сообщений
от посланных дозорных. Важно знать,

как мощно враг готов ломить с окраин…
Дух Пьера был силён, но он неравен
всей вражьей силе, занявшей квартал.
Пьер жадно всеми чувствами хватал

любую информацию – зацепки
искал, чтоб явно выбраться из клетки:
«Прорваться не смогу к своим один –
нарвусь на честь недружеских смотрин…
Бог, будь со мной – врагов мы обхитрим!..

…Невесть их сколько! Знает лишь Всевышний.
Не всем им улыбнётся вновь рассвет,
а я сам у себя ещё не лишний, –
Пьер вымазал чужою кровью  лик свой,
на лоб надвинул найденный берет
и плащ забрал потёртый неказистый
у трупа с целью вовсе не корыстной. –
Но шанса всю толпу сбить как бы нет.
Под взорами врагов я зубы стисну.

Меня загримирует ли берет»?..
На улице лежала трупов груда.
  – Кто тут? – Пьер замер. Мёртвая запруда
чуть шевельнулась, или это бред?
Иль шутка Жизни в мёртвых атрибутах?
Врагу из мёртвых, если подобреть,
он пожелал в раю бы вечных лет…
  – Эй, братья… кто-нибудь… я жив как будто.
  Хотел бы встать… и это не предел, –
раздался стон из-под завала тел.
Не улица – полнёхонькое блюдо
бифштекса с кровью. Чёрт бы золотел,
маня сюда богатых людоедов.
Стон слаб был и не очень надоедлив.

Соскучиться успевший по живым,
а главное, не слишком агрессивным,
над раненым возник, как херувим,
Пьер, выступив спасателем посильным.
Ну чем не провансальский Донкихот!
Лежавший на стенавшем сукин кот
залил подранка собственною кровью.
Спасённый был, по счастью, гугенот.
Вреда бой не нанёс его здоровью.
Везунчику никто не угрожал.
И шпаги избежал он, и ножа,
и, в сущности, далёк был от калеки.
И даже смертоносная межа
нужды не знала в этом человеке.
Зато, пока в отключке он лежал,
от крови слиплись сомкнутые веки.
По крайней мере, слов он не коверкал:
  – Уж не сорваться с места мне в карьер.
  Я слеп. А ты не Божий ли курьер,
  что к Богу заберёт меня навечно?
Не стал разубеждать беднягу Пьер
по части слепоты его «увечной»:

  – Малёк плотвы средь щучьих не мальков,
  ты  выжил  в этой схватке безупречной,
  лишившись зренья, может быть, белков.
  В крови надолго можно так  залечь, но…
  тут с нами ты далёк от облаков.
На увальня убогого Пьер желчно
не поднял ни клинка, ни кулаков.
«Среди врагов жизнь очень скоротечна.
Как мне их обойти со всех боков,
заставить  пропустить  меня беспечно?

Бог ведает, хитрец я стал каков.
Исходит из меня  условно  кровь.
Свидетель Бог, при всех их силах знатных
дожму врагов я не в рукопожатьях!

На ложь и вседозволенность врагов
сославшись, чтоб ответно  наказать их,
вгоню ложь в фанатичных дураков,
коварство – в  ренегатов  импозантных», –

подумал Пьер, на голень мажа кровь.
Он был не вдруг из юношей азартных,
вперёд мог просчитать на сто шагов.
  – От ран в ноге – боль аж до позвонков,

  в сознанье напускает мне туману.
  Хреново мне, но не теряю чувств.
  Давай, я на тебя облокочусь…
  Брат, – стал лукавить Пьер мало-помалу. –
  Руками не маши, путь мне не засть.
  Пойдём, нам нужен лекарь. Я хромаю,
  зато, чтоб отвести тебя, глазаст.
  А там, глядишь, дадут по караваю,
  подлечат  пивом,  как я уповаю,
  а жажда пива – лучшая из жажд!

          (продолжение в http://www.stihi.ru/2014/06/30/10537)