Наш Олександрушко

               
   Люблю перечитывать сказ Бориса Викторовича Шергина «Пинежский Пушкин» – читая, слышу, как со страниц льётся родная пинежская речь, пересыпанная диалектизмами, меткими выражениями, оценками.  И каждое слово узнаваемо, понятно, органично. Да и как же иначе? Ведь рассказчица (собирательный образ) – моя землячка-пинежанка,  сердцем почувствовавшая Пушкина. Откуда у неё, малограмотной крестьянки, знания о поэте? От самого Бориса Шергина. «В зиму 1934/1935 года, когда началась подготовка к пушкинскому юбилею», он «читал и рассказывал о Пушкине в квартире пинежанки С.И.Чёрной». Писатель был уверен: слушавшие его, «не замедлят отразить слышанное в ярких пересказах». И не ошибся. Именно «пересказы, впечатления, реплики, афоризмы … послужили» для Шергина  «материалом для компоновки «пинежского» рассказа о Пушкине». Однако в сказе есть и признание самой рассказчицы: «Навидалась Пушкина-та в окне в магазине», «его карточку ночи две продержала», «газету добыла», из которой узнала,  «почему он на белом свете нажился скоро». Смогла разглядеть она «нелюдску остроту ума» поэта, его «величие в братии», а разглядев, восхитилась,  «насколько он хитрой прикладывать слово-то к слову!»  И неважно, что  «робить … несильной» да порой «неладно делал», главное, –  «землю, как цветами, стихами украсил».
   Образ поэта, газетный, официальный, неблизок рассказчице.  Неслучайно бросает она фразу: «Засказываю сама». И родится в её неспешном повествовании «пинежский Пушкин».
   В биографической канве сказа нет ничего такого, что бы мы о поэте  не знали. Рассказчица опирается на известные факты: «род … от араплян», «отроком читал много», «долго молодцевал», «женился», «к Наташе Дантест заподскакивал», «негде спрятаться от клеветы», «Пушкин высказал Дантесту», «беда … в двадцать девятой день», «ударила Пушкину пуля под сердце», «пал, да и не встал». Однако деревенская женщина по-своему ВИДИТ жизнь Пушкина,  по-своему ЧУВСТВУЕТ её и ОЦЕНИВАЕТ. Обитающая в стихии  пинежской речи и устного поэтического творчества, никаким другим языком, кроме как народным, не может она вести своё повествование – литературный ей незнаком.
   Пушкин для  рассказчицы – непререкаемая  личность.  Но как бы ни был он «в братии велик»,  дистанции между ним и ею нет – для неё Пушкин свой, родной, близкий – «Саня». Его и пожалеть можно и пожурить, коли «неладно делает».  Рассказчица сокрушается, что Пушкин женился, «влепил голову», когда как «краса бы холостому, как лошадка на воле», –  Наталья Николаевна, по всему,  не пара поэту. И объяснение тому есть. Впервые рассказчица увидела жену Пушкина «на карточки» рядом с мужем, но  «не в ту сторону личешком» – нехорошо – «глаза … грубы»,  «волосы, как у ящерицы»,  «грудёшко голо» – прикрыть бы. Не по душе северянке и то, что молодая жена Пушкина «выспится, вылежится, вытешится, тогда будет косу плести», да и по хозяйству не больно «радеет»: «где бы пошить или чашку вымыть … у Наташи шляпка наложена, ножка сряжена погулять». Осуждает она  молодую жену и за невнимание к мужу-поэту:  ему – работать, писать, а у неё «с утра гости. Гремят да шумят, да нарошно». Пинежанке, обременённой хозяйством и детьми, в диковинку такая жизнь, словно «задью наперёд». И чего тут удивляться, что у них «всё к изъяну да к убытку пошло?» К тому же и гулянки к добру не привели: сам «царь Перьвой Николай жоночку Пушкина прилюбовал» да с «приезжим кавалером» Дантестом в заговор вступил: «жонку у Пушкина урвать»,  а «потом самого убить» – зачем «смала письмами да стихом властям задосадил?!»  Вот «к Наташе приезжой кавалер и заподскакивал» – царь-то ему «от дела тысячу посулил!»
      А что же Пушкин? А Пушкин «терпит» да  «горюет в стихах»:
Негде спрятаться от клеветы,
Жена меня в беду положила,
Обещание своё борзо забыла…
Наташа, что ты надо мною сделала?!
Некому жаловаться поэту, «некуда на царя просить»…
    Найдёт рассказчица нелицеприятные слова для выражения своего отношения к обидчикам Пушкина.   Купился на тысячу от царя «побродяга всемирный» Дантест этот! Сам «долгой, как ящерица», а туда же, «первым генералом захотел стать!» А царь-то! «Как сунут кол, как палка прям, а плоть-та обленилась – дак всё нова надо. Царь, а вот что проделывал!»
     Сравнения, характеризующие Дантеса («долгой, как ящерица») и царя («как палка прям»), думается,  неслучайны. Знакомая с фольклором, рассказчица, по-видимому,  знала, какова роль ящерицы в нём: будучи страшным божеством, ящерица глотала солнце или была приспешницей дьявола.  Вспомним сравнение, относящееся к Наталье Николаевне: «волосы, как у ящерицы». В обоих тропах приводится одно и то же хтоническое существо. Не этим ли объединяет рассказчица жену поэта и его врага в один лагерь?  И не они ли проглотят «солнце»?  Что касается царя, он военный человек, и, скорее всего, рассказчица видела его выправку на фотографии.
    Столкновение Пушкина и Дантеса неизбежно –  поэт «не хочет навыкнуть срам терпеть».  Его образ приобретает  в повествовании рассказчицы черты былинного героя. «Выходи на прямой бой!» – так русские богатыри вызывали своих врагов на бой за Землю Русскую, так же Пушкин вызывает Дантеса, чтобы  сразиться с ним за честь своей семьи. «Не в городе, не в поле: в пусте месте»  встретятся они. Рассказчица не называет конкретного  места, где произойдёт дуэль. «В пусте месте» усиливает трагизм положения Пушкина: никто не увидит, не услышит, не сможет помочь.
     Описание «боя» приобретает поэтические черты былинного жанра:  происходит смена ритма, чему способствуют инверсия и рифма («тут была беда месяца января»), («четыре человека приходили, четыре ружья приносили»);   появляются постоянные эпитеты («белы снеги», «сыра земля», «красное солнце»), гиперболизируется воздействие боя на окружающее («царски полаты затряслися»); сатирически изображаются те, «которы свыше» («царь с вельможами, по ямам сидя, выглянуть не смеют»).  Использование цвета при описании боя («Где Пушкин – тут огнём одено, где Дантест – тут дым») символично: краски рисуют, с одной стороны, зримую напряжённую картину «боя», с другой, – выражают  сущность его участников. Перефразирую: где Пушкин – тут честь, открытость, смелость – свет.  Где Дантес – тут  бесчестье, коварство, хитрость – тьма.  И впрямь: выбрал-таки «кавалер» момент, «пустил пулю не в очередь».
    Трагический исход дуэли известен – Дантес ранил Пушкина смертельно. Для рассказчицы – «убил соловья в саду». Фольклорный образ убитой певчей птицы усиливает горечь от потери поэта, пришедшего к людям «с ласковым словом». «Народное множество от мала до велика», прощаясь с Пушкиным, плакало и причитало:
Горе ходило под ручку с тобой.
Не мог ты от горя уехати…
Во гробе изволил вселитися,
От горя землёю укрытися…
   «Чёрны, вдовственны дни» пришли на русскую землю: ушёл тот, «который стоял выше всех». Ушёл «наш Олександрушко». Но рассказчица не оставляет нас без надежды встречи с ним: «в каждом доме Пушкин сердце всем веселит речью своей и письмом». 
   Подойдите к книжной полке, откройте сборник  Бориса Викторовича Шергина «Древние памяти» и прочтите  сказ «Пинежский Пушкин».  Вы обязательно попадёте под   обаяние «пинежского» Александра Сергеевича Пушкина. 
   Но, конечно же,  магия сказа – в его языке, мастерски стилизованном писателем  под народную речь. В пинежском языке, воспевшем великого поэта.