Дорога в Эммаус

В тот же день (воскресенье) двое из них (Лука и Клеопа) шли в селение, отстоящее стадий на (сто) шестьдесят от Иерусалима, называемое Эммаус; и разговаривали между собою о всех сих событиях. И когда они разговаривали и рассуждали между собою, и Сам Иисус, приблизившись, пошел с ними. Но глаза их были удержаны, так что они не узнали Его… И приблизились они к тому селению, в которое шли; и Он показывал им вид, что хочет идти далее. Но они удерживали Его, говоря: останься с нами, потому что день уже склонился к вечеру. И Он вошел и остался с ними. И когда Он возлежал с ними, то, взяв хлеб, благословил, преломил и подал им. Тогда открылись у них глаза, и они узнали Его.
(Лук. 24:13-31)

Клеопа:
«Останься с нами, потому что день уже склонился к вечеру»…  Немало
дневных трудов нам нынче перепало,
и теплый кров надежней одеяла,
которым ночь укроет ходока,
а камни так намнут тебе бока,
что утром встанешь  до смерти усталым…
Что ж ты молчишь, как будто все равно
тебе: идти всю ночь иль выспаться на славу?
Я вижу только тот резон, что не по нраву
пришлась компания…  А страхи прочь гони!
За трапезой тотчас рассеются они…
Ни слова не сказав за целый день пути,
ты все равно «не тянешь» на немого…
Что ж, тишина, она – первооснова. 
В ней, точно плод, висит и зреет Слово,
и мы услышать, кажется, готовы,
все то, что ты готов произнести.
Ты не стеснишь нас, мы уже привыкли
нехватку пищи заменять молитвой,
и в дом гостеприимно нам открытый
мы будем рады гостя привести!
Входи-входи!  Омой натруженные стопы…

Иисус:
Ты так и не узнал меня, Клеопа?
Смотри же сердцем, коль глазам нет веры…
Впусти меня в распахнутые двери своей души!
Ну, видишь?  Весь я тут…  Ощупай…  Не спеши…
Клеопа, ты не рад?  Нашлась твоя потеря!
Что, тела не нашли?  Гляди, да вот же тело:
и дышит грудь, тепла, как свежий каравай,
упруги мышцы, сколько ни сжимай,
и руки горячи, достанет силы в них,
чтоб, разломив сей хлеб, насытить нас троих!

Клеопа:
Ты нас испытывал, когда молчал?
Но есть предел любому испытанью.
Кончаются дороги и страданья,
и лишь в глазах останется печаль.
В твоих – она, как светлая вода,
и мир глядит в нее – не наглядится!
Душа летит к тебе, как в некий вертоград,
в котором хватит места притулиться
любому, каждому, кто дверцу распахнул
и вслед за птахой тянется, курлыча,
как будто тело обменять рискнул
на легкое крылатое обличье!..
Как свет померк…  Иль это просто слезы
застлали воспаленные глаза?
Да где же ты?  Постой…  Не исчезай!
Ведь в сердце загоревшемся заноза
не даст покоя до скончанья дней,
и будет ныть чем дальше, тем больней,
что груз вины неискупимой все же
не меньше гнета гробовых камней…
О, как же эта ноша нелегка!..
А ты смотри, запоминай, Лука!
Ведь это же не сказка в самом деле, -
передавать её из уст в уста!
А ты писать, мне помнится, мастак…
И разумом мы все не оскудели!
Ты понимаешь, я к чему клоню?
Не дать погаснуть этому огню,
в котором мы сгораем, как поленья,
и миру жар от них принадлежит!
Пока удавки, крючья и ножи,
костры, кресты, бичи или каменья
не прекратили нашего служенья,
Он рядом с нами продолжает жить…
Ты опиши правдиво и толково
все то, что принято считать судьбой.
Поверь, нет ничего надёжней слова,
что в чистый лист впечатано тобой!
Как за дитя, ты за него в ответе,
и будет жить оно, пока на целом свете
останется один, последний грамотей,
и Он, принявший муку на кресте,
забыт не будет и через столетья!

Сквозь времена мы связаны все с ним…
Идём, Лука!  Нас ждет Иерусалим…