Подборка стихов в журнале Книголюб

Анжела Луженкова

Автор трёх поэтических сборников. Дипломант Парижского Книжного Салона (Salon du livre de Paris 2012) . Печаталась в Литературной Газете, газете Подмосковье, журнале Студенческий Меридиан. Член Российского Союза Писателей. Родилась в Одессе, живёт в Москве, замужем, мать двух дочерей. Занимается дизайном интерьеров и ландшафтным дизайном.




НЕБО ИЗ КАРМАНА

Ну, давай поговорим серьёзно,

то да сё, я  тоже в материале.

Я сегодня целовала звёзды

и в карманы небо собирала.

 

Ну и что, совсем неинтересно,

что там с небом? /я не о погоде/

Он сумел распяться и воскреснуть,

только, собирал плевки на входе.

 

Я за ним, как верная собака…

видишь незализанные раны?

Били нас во имя и со смаком.

Хочешь неба из моих карманов?

 

Спать идти? Конечно, вечер поздний...

Завтра расскажу, как было больно.

Я сегодня целовала звёзды

со своей уБОГой колокольни.



СОСТРАДАТЕЛЬНОЕ НАКЛОНЕНИЕ

Как жалкая пустая погремушка,

как грустная потрёпанная кукла

мешает интерьеру, потому что

сидит в углу с поношенным лицом,

так вечность лезет к нам в глаза и уши,

проходит мимо, шаркая, старухой,

по улице расхожей и досужей,

чтоб отыскать дешёвых огурцов.

 

Что, родина, ты тоже нас научишь

в пальто рядиться цвета «бодрость духа»

и в сапоги «хождение по мукам»,

и нам соврёшь, что помнишь нас в лицо?

 

Как тесный сон на скомканной подушке,

на жёсткой полке общего вагона

про липкую, всезнающую муху,

так в этикете – «хряпнем» и «не ссы»

соседи, собирающие ужин

с селёдкой,  матерком и  самогоном,

где перегар летит колёсным стуком,

крошат на стол в газетку  колбасы.

 

Царь неподвластен, значит, неподсуден?

Здесь мир увешан бейджиками – «люди»,

у каждого по Космосу на блюде

лежит и ждёт… Протянется рука?

Здесь продаются свечи и иуды…

Каким-то, непонятным  миру, чудом

не спорят Магомет с Христом и Буддой,

но души не срастаются никак.

 

СТО ИЮЛЕЙ

Памяти Марины Цветаевой.

Ялта – Коктебель. Июль 2011.

«Коктебель 1911 г.— счастливейший год моей жизни.

Никаким российским не затмить того сияния»,—

                писала Цветаева в 1921 году.

 

А в мареве июльском синь и стон,

уставшей от жары и счастья, чайки…

и юная Марина, сняв перчатки

и туфельки, и бросив где-то зонт,

по берегу, счастливая, бредёт…

и сто июлей, к этому причастных,

заговорят, я слушаю сейчас их,

я слушаю, туда отправив зонд.

 

По гравию волна летит к волне,

целует море ноги в платье белом,

ей дарит счастье бухта Коктебеля,

а время – горы,

            …горы горя - ей.

 

Двадцатый век чеканить серебро

устал, остыл и, красным переехал

модерн,

    стихи,

        людей,

            и ставит вехи,

воткнув в Сегодня прошлое, ребром.

 

Ещё об этом календарь молчит,

листы его пока не обрывают…

Влюблённая,

       счастливая,

                босая

 я подбираю к  прошлому

                ключи,

где сто июлей смотрят мне в глаза

сквозь сто календарей с обрывком края.

Нам горизонты двух эпох вручают

Волошинские – дом и палисад.

 

А в мареве июльском синь и звон –

– устало от жары и чаек счастье…

и здесь, на том же берегу сейчас я

бессовестно

             не верю

                в горизонт.

 

ДЫШИ, ДЫШИ…

Весна, что ты делаешь? Ветер сошёл с ума,

и синь разрывая на части, летит с небеc.

Опять инь и ян – в одно целое, как в дурман,

нам Бог это дал, или, может, попутал бес?

 

Весна, что ты делаешь, реки сошли с орбит,

и нас половодьем накрыло – дыши, дыши.

На вдохе забыться, не думать, пусть вечность спит,

а эта планета взорвётся на точке G

 

Весна, что ты делаешь с нами? лететь-лететь –

на выдохе – небо, на вдохе по два крыла.

За всё это Богу наверно прощают смерть.

Любовь это небо, а больше - земля, земля.

 

ЛУЧЕВАЯ ТЕРАПИЯ ДЛЯ ЖУРАВЛИКА ОРИГАМИ

(К трагедии в Японии)

Маленький жизненный принцип

В духе восточных традиций

Жить это значит учиться

В чистые руки по птице

Я отпускаю с ладони

Сто неоткрытых японий

И оригами наполню

Болью

Где-то в другом измереньи

Вечно стоять на коленях

Все получили по вере?

Здрассте, закрытые  двери

Как изменяются люди

В чистом сиянии Будды

Между «летать» и «не буду»

Будни

Бог нам любовью отмерял

Приобретенья-потери

Светится Новая Эра

Если ещё не сгорели

Лампочки полураспадом

Кто там ещё не распятый?

Есть ли места у Пилата?

Платим

Но  до Курил и обратно

Ссали  в совковых парадных

Эй не иди на попятный

Видя взбесившийся атом

Родина веришь ли клятвам?

Кровь по Христовым Стигматам

Как ты хотел быть крылатым

Брат мой

 

ДВА НЕИЗВЕСТНЫХ

Помолись, дружок, за бессонный дом,

За окно с огнем /Марина Цветаева/

 

Останься, ничего не говори,

нам помолчать с тобой о многом надо.

Дано: торшер,

           фужеры,

               фонари

                и снегопад

                за окнами веранды.

И тишина в прозрачности гардин

дана как постоянное значенье

двух неизвестных… Пусть горит камин

в отдельно взятом городе и времени.

И формулу горения меня

с реакцией тепла в твоих ладонях

напишет между нами тишина

в огромности значения - Я помню.

Два неизвестных, вечных Я и Ты…

Бог снова перемерял расстоянье,

торшер, фужеры, тишина, цветы,

которые, конечно же, завянут.

А для кого-то мы – окно с огнём,

и кто-то в тишине своей отмолит

и приведёт нас к тождеству - Вдвоём…

И этот Кто-то, видимо, немолод.

В отдельно взятом городе ему

известны все значенья снегопадов,

когда он с кем-то слушал тишину

и уравненье не решил когда-то.

 

ТЕБЯ ЦЕЛОВАЛО СОЛНЦЕ.

А ты по-английски знала лишь Margaret Hilda Thatcher,

а твой итальянский, пЬяno, ввалился в крутой бутик.

Но ты по ночам летала, тебе улыбался ветер,

и даже, тобою бредя, один Ураган утих.

 

Рассыпана соль по коже, Заступницей и Орантой,

слоями защитной мантры, подаренная волной.

Внизу, у твоих подножий маяк в сарафане-кантри

canzone* поёт бельканто на ноте своей одной*.

 

Тебя целовало солнце, и в душу моря вливались,

и дым рисовал там кольца, где мой проходил корабль.

А ты, выдыхая небо, вдыхала по нотам вальсы

в рояли, в моря и в лето, где каждый июль – твой раб

 

Ещё - рисовала мелом на грязном пустом асфальте

по солнцу под каждый вечер, чтоб было кого встречать.

В кротком простом и белом тумане, а может, - платье

бросала слова на ветер за ужином при свечах.

 


 

ВНУТРЕННИЙ ГОЛОС

Опять какой-то сбой случился с тишиной.

Опять какой-то день… Не задался.

Во мне сидит вампир и управляет мной,

а мне зачем-то лень меня спасать.

 

Опять иду туда, где жизнь раскрыла клюв

и всё вокруг гребёт – в себя-себе.

А я могла летать… Но, ночь, "синдром Камю"***

и больше никого, ну хоть убей.

 

Не любит он меня, давно уже не юн –

- вампиро-философский аксакал.

Немного перебрав, он совесть взял мою

и долго её мучил, в смысле, жрал.

 

С утра звонил друзьям, прощения просил

за то, в чём я не очень неправа.

Он не давал мне петь, и «до-диез» на «си»

сбивал в припеве, и плевал в слова.

 

Он крылья взял мои и чёрной туши, грамм

и выкрасил зачем-то два пера.

Сказал, что поделом, точнее - по делам

мне цвет такой, и каяться пора.

 

Стихи мои порвал, ругал их все подряд.

|Как будто я за них прошу медаль?|

Всю жизнь мне, как – кино, и заключил – «разврат»,

и мне не донести до Врат, Грааль.

 

|Во мне какой-то сбой и жуткий кавардак|.

Вампир он или нет, решать не мне.

Не любит он меня, но управляет так,

что можно жить по совести. Вполне.

 

САЛАМНДРА

Я Саламандра, огонь – мой дом

в погасшем мире, живущем вечно.

«Кто-с-кем-и-сколько» и «что-почём»

не стоят тихо горящей свечки.

 

Хочу молиться, верна огням.

Не удостою сгорать от страсти.

Я Саламандра, и жжёт меня,

сжигая свечи под Богом, паства.

 

Ужалю больно своим нутром.

Кто смелый? Выйди для поцелуя!

Пролили воду, какой облом…

Здесь все боятся любви вживую.

 

Я сдохну в море холодных жаб,

исчезнем вместе с огнём желаний.

Я – Саламандра, огонь мой раб.

Огонь – мой принцип, и я – Живая.

 

Ты не познаешь моих стихий.

В уставшем мире, почеловечно

судите – жрите свои грехи.

Я искуплю их,

                зажгите свечи.

 

ПОДОЖДИ МЕНЯ В ЛИВНЯХ

Просыпайся, июнь, тополиной пургой меня вымани

из чужих городов,  и из кем-то зажёванных, вед.

Рассыпая ромашки, зови меня в лето по имени.

Где-то тут мои крылья, я выглажу их и – привет.

 

Я соскучилась. Слышишь? Согрей меня в музыке радуги,

без тебя как-то зябко горели вчера фонари.

Подари мне цветы не навечно, хотя бы нена`долго

и охапками солнц-одуванчиков, день подари.

 

Ты меня обожги, знаешь, как без тебя было пасмурно…

Знаешь, как без тебя? Без тебя кто-то гасит свечу.

И сгорая в тебе, я зажгу её, солнцем. И парус мой,

наполняя рассветом,  тобой освечусь-освящусь.

 

Осени меня, синью, ещё не устала я праздновать

Твои белые ночи, рассыпанные по росе.

Там, на Небе, ещё есть одна непреложная заповедь –

 – это так же, как бисер – не передо всеми... не всем…

 

Но зачем-то мечу-сь… Возврати мне, по искоркам, искренность,

И тогда искромётность вернётся. Из белых гардин

переделаны крылья, я выглажу их… я, по-быстрому...

Подожди меня в ливнях,

                ну, где-нибудь там

                подожди.

 

ПОЛЮБИТЕ ТИШИНУ

Тишина внутри стиха

чертит линию прямую…

А за шиворотом струи,

обнаглевшие слегка,

 

по губам и по щекам

капли-слёзы с ветром всуе,

- этот дождь меня рисует,

или лепит с кондачка.

 

Тишина внутри меня

дышит ливнями сквозь ветер…

Что мы будем делать с этим,

всё друг в друге не поняв?

 

Дождь снаружи и внутри,

миллионы демо-версий,

я уеду, хлопнув дверцей,

сквозь дожди и фонари.

 

Больше некуда спешить,

мы промокли со стихами -

- всё стекали и стекали

слёзы, каплями души.

 

Уезжаю от себя,

или холода чужого,

узнавать людей по-новой,

а потом любить собак.

 

Полюбите тишину

за окном, ...в себе и в доме,

в этой вечности бездонной

вас никто не обманул.

 

Полюбите тишину,

а потом тихонько спите,

псиной, с лапой перебитой,

к чьим-то тапочкам прильнув.

 

Мальчики

Мячики били вазочки  и разбивали форточки,

Мамы ругали мальчиков, мальчикам снилась синь.

Там самолётным росчерком лихо чертили лётчики,

Лётчики, значит мальчики - птицы ультрамарин.

 

Мальчикам врали тётеньки с вечными перманентами,

Тётеньки шили мальчикам с дырками паруса.

Не доверяя мальчикам, не понимая ветреных

Мальчиков, значит, лётчиков, с небом во все глаза.

 

Мальчикам врали дяденьки с опытом смысла разного.

Не оставляя мальчикам даже сомнений в том,

Что паруса их тётенек были всё время рваными,

В дырках свистело радио:

                пиво-зарплата-дом.

Пили свободу мальчики, ныли в досаде тётеньки,

Ставили всюду дяденьки им маяки-буйки,

Их обходили мальчики, в синь, некрасивым почерком.

Станьте на время мальчиком – маленьким

                и плохим.

Не оглядываться

Ветер небо разливает по капле

мне на волосы, ресницы и губы.

Значит, можно незаметно поплакать –

–  Ну, не любит он,  не любит, не любит.

 

Притворюсь, что это плачет природа,

перед бабкой из соседней парадной,

своя собственная кошка, свободна,

только мокрая, - иду, куда надо.

 

Личный ветер  растрепал мои косы,

белокрыло в волосах заблудившись,

и листает в голове свой вопросник,

а ответы мне искать где-то выше.

 

Там летательно, прощально, летально,

перманентно, жёны Лотов, с оглядкой

превращаются в столпы, чтоб не стали

мы жалеть о прошлом.  Ох, и порядки…



           * * *

 Выжить в шесть часов вечера, в октябре…

Сжав в кулаке синдромы,  бесповоротно

осень солнцеворотный проводит рейд,

ищет  тебя в  романе на развороте.

 

Вырваться из окружности. Убежать.

Не повзрослеть, но вырасти в человека…

Там, где своим подтекстом закон прижат

к стенке, там всё просчитано и – по чекам.

Только отвянь от осени, лепестком

маленькой розы /шип ничего не значит/.

Год, колесом сансары… и был таков,

выкрутится и прошлое сложит в ящик.

 

Это, открытым текстом, как маячок,

как первоклашке азбука – Осень года,

значит, уполномочен и обречён

ты проживать по адресу – Всё Проходит.

 

Каждой увядшей розой любовь кричит,

или покорно вянет,  уходит молча?

Осень полна высоких первопричин,

Что-то там обновляет,

                … а ты – как хочешь.

          * * *

Осень, дамочка в рыжем платье,

расточительно лето тратит,

делит что-то внутри на части –

- поводы и  предлог.

Осень, девушка в адеквате,

не нужны ей сервиз и скатерть,

двадцать капель нальёт и - хватит,

город промок, продрог.

Осень, чей-то роман де-факто,

перелистан тысячекратно,

здесь нам с каждым листом понятней,

вечно один пролог.

Осень в образе – Да пошла ты –

поливает тоской асфальты.

Здесь ответственность, доминантой,

листья считает Бог.



ОДИН ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ ЖЕНЩИНЫ

Резко проснуться – душ, макияж, прикид,

кофе – себе, им сэндвичи,  фреш и поридж.

Вечность не просыпалась? Ага. Пусть спит.

Если проснётся, чем ты её покормишь?

Так беззащитна, – туфли на каблуках,

выстрелы в спину взглядов с активным смыслом.

Что там писал про это святой Лука?

Кажется что-то типа – судью на мыло.

Если безгрешный, камень бросай в меня

и потрудись, пожалуйста, промахнуться.

Офис, отчёт, начальник и шопинг дня.

Что там об этом выдал мудрец Конфуций*?

Слабая женщина.  Ужин – пюре, бифштекс

им, а себе два яблока, три креветки.

Только не ной, что милый, обутым,  влез

на канапе у телика, по-турецки.

Плакала в зеркале в ванной по вечерам,

очень просила Бога замедлить время,

баба есть  баба, все бы ей дочерна

краски сгустить, как будто ей здесь поверят.

 

Хрупкая женщина в белом тумане штор

где-то в ночном окне,

                что ты плачешь,

                что?..