Дымный этюд

Давным-давно, несколько долгих месяцев тому назад, во время одной из моих последних дымно-никотиновых затяжек, я открыл для себя одну невероятную вещь. Настолько невероятную и настолько совершенную по своей сути, что это запало в мою почерневшую душу и до сих пор не выходит из нее свирепым кашлем. Все это теперь в прошлом: больше нет ни сигарет, ни пепла, разбросанного по липкому столу случайным дуновением зимнего ветра, ни дыма; ни самого зимнего ветра — разве здесь вообще может наступить зима? Эти люди говорят, что ее больше никогда не будет. Стоит ли им верить? Думаю, стоит; тем более, зиму я никогда не любил, и от еще одной твердой уверенности в несбыточности безысходного мне не станет хуже. Только спокойнее.

А вещь была вот какая. Стоило мне вдохнуть горькую правду, закрыть на мгновение глаза — не просто прикрыть, а захлебнуться ими до самого дна, вовнутрь, куда-то на уровень разума — и покачать головой вверх-вниз, вертикально, неровно отбрасывая длинные волосы назад и резким движением опуская их до самого подбородка, как в моей голове начиналось неописуемое. Легкая расслабленность сменялась целым буйством кислотных красок, внутри разворачивались настоящие вихри, метель перемешивалась с теплой гуашевой желчью и оседала на дно стакана как сахар и варенье, безумно пресластившие невероятно крепкий черный чай.

Так сидел я, отрешившись от всего, вытягивая яд из долгой сигареты, и играл с этим миром, заставляя его взлетать и опускаться, вверх и вниз, вверх и вниз.

Вверх... Так растут деревья в саду, который виднеется из ночного запотевшего окна. Их изогнутые ветви стучат мне по макушке так, что начинает дребезжать стекло в оконной раме. Последние листья опадают и стремглав врезаются в разноцветную акварель, в кровь и последние желания их собратьев по несчастью. Так поднимаются здания: маленькие ветхие домишки, пятиэтажные жилые райончики, многоквартирные дома в девять этажей, огромные небоскребы. Мои волосы — это их шпиль, линии электропередач, громоотвод; и если что — молния ударит в самое сердце, благо что не в голову. Так вырастают дети. Твои и мои дети — возможно, это будут разные люди, они будут называть родителями совершенно других пап и мам. Из малышей они превращаются в больших и взрослых, умных, расчетливых, каждый — со своими мыслями и идеями. Так поднимается солнце на рассвете, прямо в мое окно, прямо мне в глаза, и я раскрываю их вместе с бутоном комнатного цветка на бледном подоконнике.

Вниз... Так день уходит, туда, вглубь, и следом за ним катится солнце. Так течет вода из крана: покружившись немного в чугунной ванной, она утекает в небытие, в темноту, где мы все когда-то были, пока не встали зарей, и где мы все будем, уткнувшись в подушку закатом. Так опускается рука командира, отдающего приказ открыть огонь по мирным жителям. Его лицо сливается с горизонтом — ни одна черточка шрама на белой коже больше не имеет значения для тех, кто стоит по ту сторону мушки. Волосы разбиваются о его лицо — оно оказывается каменным, оно не позволяет эмоциям исказить реальность, и только толстые обветренные губы слабо выдыхают черный дым. Так падает брошенный с балкона окурок, пока не разбивается о голый акварелевый асфальт.

Вверх. Это все очень похоже на качели. Те самые, из детства, они больше никогда не повторятся, не повторятся улыбки и бесконечные вопросы, не повторятся шумные игры и домашняя теплота. Почему я задавал так много вопросов? Почему я задавал такие, на которые до сих пор я вряд ли смогу дать ответ? Может, детство — период воспоминания моментов прошлой жизни?..

-- О, Боже! Вы...

Ах, нет. Как быстро я перешел сам с собой на «вы». Кажется, я поднимался все выше и выше, вверх, до самого потолка — но в какой-то момент просто-напросто потерял себя. Оставил где-то позади, стремясь оказаться наверху. А что там, наверху? Нет никакого блаженства в следовании одной и той же траектории: я, как и любая синусоида, долбился головою о небо и о землю по очереди.

-- Что здесь происходит? Что с вами?! Немедленно, вы...

Вниз. Деревья начали падать, и вместе с ними падала на землю заржавевшая осень. Дождь. Он тут, вместе со мною, его постигает та же участь. Что ждет его в следующей жизни? Вознесение обратно, вместе с паром. Только он не видит этой границы между состояниями — а мы не только боимся, но и делаем из нее культ. Так стоит ли бояться? Мы все вознесемся туда, только не паром, а безвкусным дымом, чтобы снова пролиться на эту землю разъедающей кислотой.
Вверх! Волосы на самом деле растут из моих мыслей. Каждая мысль имеет свое отражение в реальности и растет вот так, неровно и космато, на круглом могильном холмике моего черепа, обтянутого кожной простыней. Вместе с землетрясением, которое я уже никогда не смогу остановить, длинные отростки мыслей поднимаются и ударяют по моему затылку железным молотом, выстукивая бешеный ритм. Вверх! Вниз! Вверх! Вниз! Вверх!

-- Кто-нибудь, немедленно, вызовите скорую, ВЫЗОВИТЕ СКОРУЮ!

Вниз. Тошнота подходит все ближе. Кто вам сказал, что что-то теперь сможет помочь? Неужели вы верите собственным надеждам? Вот у меня никогда больше не наступит вечная зима, а у вас?