тексты возвращения из мертвых

Не втискивая лик свой в прокрустову личину проклятого поэта и никого не обязуя к волшебному умению находить жемчуг даже в навозе, автор все же признает, что поэзия чрезвычайно вредный образ жизни.
Автор так же признает, что те homo из людей, кто полагает поэта всего лишь профессионалом среди любых прочих профессионалов, имеют полное право найти в  нижеследующем тексте несколько типографических опечаток - и действительно СПЫТАТЬ блаженное чувство интеллектуального и нравственного превосходства!





                Ж.Л.

Только терпкое знание общий наш омут:
Не лобзание даже и не грубая близость
Или нежность - после которой сытость...
И не губы, что медленно тонут

В собеседье неспешном!
Всего этого попросту нет, даже если
Это есть как поспешность, как детский лепет
Необдуманной лжи...

Знаешь ли, даже звери безгрешны в своем честном зверстве!

Знаешь ли, где быть честным нельзя, там возможно пройти мимо чести...
Где любовь невозможна, там возможно любить без любви...
Где нет старости, быть возможно без смерти...
Все возможное можно! Быть без страсти нельзя.

* * *


Итак, передо мной любовь-гомонкулус.
Итак, передо мной живут не люди,
Но -колбы алхимических процессов:
Прогрессом переполнены и весом

Значительны!

Любовь - когда могу цветок из пепла
Нести любимой как морской прибой:
Разительный как в колбе Парацельса -
Я буду исцелен тобой

От сифилиса или от проказы.

Любовь, когда могу цветок из пепла
Испепелить вторично на анализ
Спектральнейший...
И все-таки я  луч

Случайнейший!

Во мне живут пылинки как солнечный планктон,
И я играю ветром - или это он
Играет моим разумом! Что разум?
Не больше, чем любовь с изнанки -

Как платьице на голом короле,
Где каждый виден шов и сухожилье!
Я преклоняюсь пред его бессильем
И в колбу Парацельса погружен.
* * *




И чем гуще на крови, тем целебней
Интеллигентской болтовни, что на кухне -
Слаще нет, когда беседа вольным бреднем
Как цыганская кибитка мягко катится…

Но взъерошенного ёжика не схватишь голой задницей!

Гладким сердцем тоже не проглотишь:
Сладко ль озеру глотать город Китеж -
Когда злая татарва как трава
Сквозь адамово ребро прорастает?

Ты в беседе не щади собеседника -
Ты второй не будь щекою, что подставил!


Не щади, да не щадим будешь...
И когда на площадях люди
Воздадут тебя себе ближним -
Ты достиг всего и стал лишним.

* * *




Но реки, что не пью своей воды,
Иссякнут, словно путники без цели:
Их любят женщины, не трогают собаки…
Но женщина, что мудрствует в постели -

На свете, верно, большей нет беды!

Из нас любой, кто пожирал себя -
По жизни был неправ… Как сладко быть неправым:
Неправду и любовь, и человечьи нравы
Я буду пожирать, доколе жив -

Доколе не иссякну! Что есть путь?
Не более, чем ноги, что идут.
Что есть любовь? Не более, чем боль,
Доколе больно ею... Что есть Бог?

Не более, чем пыль его дорог.









* * *




Стояли среди голода народа…

Средь голоду народу моему
Что дать могу? Духовной жажды опыт
Сквозь зубы в глотку, как краюху хлеба -
И не подавится, должно быть, это небо!

Я тот язык сизифов, что по горлу
Влачится вверх, выдавливая мозг:
Вон из желудка и опять же  на свободу -
Как будто выблевал я собственное сердце.

Среди берез родиться я не выбирал!
Стояли среди голода народа…
 

* * *




Когда все течет мимо -
Можно просто плыть по течению
Или сыпаться просом сквозь пальцы:
Простоты светло-серое зернышко,

Пилигримов закон тяготения...

Допьяна я напился течением этим:
Убедился на деле, мир есть изречение -
Пластилиновость месса и времени…
И теперь я куплеты слагаю

И танцую меж вен и артерий!
Артиллерия мне не страшна, ибо уши заткнул горизонтом…
Но мне страшно, когда мимо проистекает труп моего врага:
Как мне быть без него? Я не знаю.

* * *




Думаю, Бога лучше всего наблюдать из ада...
Думаю, слово последнее всегда за дождем -
Кто бы из нас не промок в награду:
Я или дождь, или ложь, или Бог!

У топора есть совесть топорища,
У ада - Бог с причудами своими:
Я именем его давно продрог,
Поскольку Богом прорубаю днище -

Когда пускаю истины на дно!

Мир и без Бога может быть красив,
Но без тебя становится несносен...
Так прибывай, даруй мне силу сосен,
Бог на сносях… Даруй мне силу, осень -

Ад на сносях… Я принимаю роды.









* * *



Капустных заготовок вкус, лишенный всякой соли:
Есть искус как Иисус, который без иуд -
Одна из маленьких загадок этой истины:
Когда бы не распяли мы Христа,

Когда б он до смерти дожил бы, излагая
Невиданные притчи красоты -
Другою бы не стала эта жизнь,
Поскольку времена всегда одни...

Когда бы после старости воскрес,
Поправши свою дряхлость, и вознесся:
Невиданных чудес оставив щедрой горстью -
Другою бы не стала эта жизнь!

Так что же? Распинай не распинай, соли иль не соли капусту?
Известно, святу месту не быть пусту:

В блокадном Ленинграде наблюдаю смерть,
В которой непременно воскрешенье!
Но - видно шевеление людей, потом людей спасенье…
Но здесь мы распинали не Христа.


* * *



Тоска за мной тащилась по пятам
И у виска зависла револьвером.
Я мог бы быть простым революционером
И губернаторов собой взрывать…

Но нет! Поэт не может убивать физически.

Живая жизнь и мертвая живут
Посредством человека как орудья.
Себя не поднести к виску оружьем,
Но можно полюбить неплатонические ласки -

Калейдоскоп, оптическую смесь…
Тоска, я весь как луч и смешиваю краски.

* * *



Где горизонта нет и нет предела,
Там нет и дела для тебя, о нелюбовь!
Там нет и тела для тебя, вода сосуда…
Но сделал я простую вещь, поскольку жив:

Пороки Ганнибала, Александра,
Когда б мы видели без дарований их…
Я отпущу на волю ваши страхи:
Тела, что превращаются в труху,

Старух, в которых обратятся жены!

Но можешь ты спокойно угощать
Меня согретым снегом из ладони.

* * *



Грешить и плакать: утро пробуждает,
Любовь спасает и горит огонь...
Итак, я полюбил земную мякоть
Из-под скорлуп ее, ломающих свой обруч:

Невинность лживую и всякий стыд, и веру в добрых!

Когда ты сбрасываешь кожу имени,
Ты словно бы красоты утруждаешь
Корыстью Дарвина, и мне потребны годы,
Чтоб превзойти естественность отбора -

Нам по пути с тобой...

Верста дородная, простая красота!
Уста твои разбиты, пыль глотая,
Скиталица… Когда грешить и плакать,
Тебя я женщиной своею нарекаю.


*




Это видно далекой звезде,
Как ты чувствуешь весь этот глобус...
Это стыдно, когда ты не чувствуешь злобы
Или похоти, или озноба -

Или душу не скалишь как белые зубы!

Жизнь была мне милее, чем когда-либо мудрость моя,
Но сейчас обезлюдели очи мои - словно бы
Ты как я:
Это больно как губы слепые...

Это ими творю над тобою гончарное чудо,
Ибо я есть любовь, и другого не будет.
* * *




Если найдешь ты себя или мед,
Что же не лижешь его, скалистый медведь языка?
Или сладкого ты не встречал никогда,
Или истины, от которой желал бы детей…

Я тебя именую река.

Илисты мысли твои быть бы могли,
Когда бы не быстры… Когда берега
С верстами стареют, когда неизреченное русло твое,
Милосердные чувства склонятся над ним,

Назовут все по имени, станут искусством
Милосердные чувства твои… Иду дальше искусства.













* * *







Знак такой подается далеко не всем городам...
Такой облик слагается только имеющим власть -
Никогда чтоб не вышла из власти:
Божий страх называется это несчастье -

Петербург!

Его власть бесполезна как белые ночи
Всем имеющим в чреве и кричащим от боли,
Всем немеющим честью, но - когда я чрезмерно играю над бездной:
Божий страх в мои очи! Отойдут мои бесы.
* * *



Единственная, если бы не числа...
Таинственная, если бы не тайны...
Ты истина моя, моя нечаянность,
Отчизна убегающих равнин -

Ты хворостами голоса и мысли…

Я сыну сын и матери я мать -
И помыслом как тройка на морозе:
Рассыпчат, и - не верящий Фома,
Который прикасается перстами…

Что толку от обычного ума?
Что толку от того, что я верста - одна из множества?
Извилина на глобусе, который мозгом мыслит
И чувствует везде и все… Простая красота..


* * *



Которая добра, но не мудра,
Была любовь моя так хороша:
Я сделался великим и богатым -
Глаза мои увидели моря,

Найдя слиянье душ в сплетеньях тел…

Где страны превращаются в болота,
Которая любовь, она хотела
Не веру утвердить, но - рукоделье,
И света поискать в сплетеньях тел,

Оскалив души будто бы нагие…

Которая любовь предотвращает гибель
До боли удоволенных борделем -
Душа у них не больше сладострастья…
Я счастлив быть таким же, как они:

Болотные огни у нас сердца!

Я счастлив, что творю добро из зла и гнили:
Как мусорщик не отвожу лица!
И оглянулся я на все дела мои…
И сотворился мир из слез моих.
* * *



Будто выкидыш страшен ночной этот мир:
Убегу в жизнь другую, всей поверхностью кожи!
Буду вкладыш страниц,
Продотряд уведу от казачьих станиц -

Пусть не будут зарницы кровавы!

Будет жизнь всей поверхностью кожи...
Будет женщина для ослепительной славы...
Я границы себе очертил,
Чтоб не видеть ночной этот мир:

Ограничил себя, оградил - и теперь
Как мне выйти за грани бриллианта?

* * *



Пейте вино для крестьян и солдат,
Которые верят в огромную кровь:
Эта любовь для крестьян и солдат,
Что слетаются словно на мед -

Все, чем богат!

Дескать, труд непомерный есть звенья цепи...
Дескать, дом твоя крепость и могуч как скала...
Я смотрю на орла,
Что срывается в пропасть - с этой скалы!

Позабыв свои крылья, мой ангел,
Вместо них свои скулы сведя:
Что ж, еще одна капля впивается в грунт - навсегда
За собой уводя из крестьян и солдат.

* * *



Все диалоги с городом и миром
На вес суть монологи или сны,
Которые как мед текут по жилам -
Как молоко нетридевятых царствий...

Кто видит сны с открытыми глазами,
Тот удаляет от себя коварство
Слепого сна: вчера пришла весна,
Которая нам издали приснилась...

Вечер, ты помнишь?

Нож хирургический в моей руке -
Надрезав веки, чтобы не случилось
Смыкаться им! Но - много, может статься,
Увидеть не сбылось, ведь мир не завершен…

Вечер, ты помнишь этот дивный сон:

Зарезать иль зарезаться? Любовь, Есенин -
Живущий в зрении моем его цветами, жив остается!
Реальность и иллюзию местами мне не менять ножом…
Кто прокажён любовью, видит сон с открытыми глазами.

* * *



Ты назови себя Вийоном Франсуа,
Играющим своим простецким гробом…
Подчинены движенью тайных клавиш,
Ступающих стопами как гробами:

Преобразующих толпу в звучанье,
Покорную отару в направленье -
И вот рожденье гения, его явленье!
Потом деяния его, потом его паденье:

Стань тенью зла, грабитель и убийца...

У мертвеца вмерзают в землю губы - едва-едва:
Но у тебя  достаточно амбиций,
Чтоб простецов пугать землетрясеньем:
Ты награди себя Вийоном Франсуа!

Придя из недр его, на несколько шагов
Еще раздвинешь пустоту губами.
Проживши год, на несколько веков
Переиграешь игроков гробами.

* * *



Это добрая земля, это честная земля, это сильная земля!
Как обильны добродетели ее...
Как обидно этим добродетелям,
Что я вежлив с ним, и не более!

Ибо соль я - только не ее...

Ибо боль я - только лишь своя...
Обособленность моя, свобода тайная,
Тишина моя, среди которой жить -
Это грусть земли: ей тихой должно быть.

* * *
                Ж.Л.


Что было вдоволь и вина  и хлеба -
И не осталось вовсе ничего:
Лишь женщина, прекрасная как небо!
И трепетанье сердца твоего -

Каков ты есть, лишившийся всего?

Обидою простой, как у ребенка,
Который видит, что обиды нет -
Любовь проста, как будто у подонка
Отняли подлость, и остался свет…

Ты от лукавого не избавляй,
Поскольку все искусство от лукавого:
Гордыней и богатствами утрат -
Гора и небо, этот тонкий иней...

* * *

Своя рубашка далека от веры,
И телу нелегко от всепрощенья:
Влачить чтоб пребывание свое
В Италии эпохи Возрожденья!

Когда святые римские отцы
Имели от своих блудниц детей
И с дочерьми игралися в инцесты -
Кровосмешение не слишком ужасало:

Лишь птицы опадали с небосклона...

Надменней императорских регалий,
Законам не подчинены как тот Челлини
(опять зарезавший кого-то, кто излишне
У гения мешался под ногами) -

Останься с нами, смутная тоска!

Ты, голубая жилка Афродиты,
Что бьется у виска,
И вы, хлеба -
Которые я в Лету опускаю…

Кто наблюдает ветер, тем не жать!
Не убивавшим и не зачинать
Пять или шесть телесных осязаний:
Нам можно все, но не хватает сил…

Останься с нами, смутная тоска
* * *



Чтоб дальше отступлению не быть
(как бы лопатками упершись в Волгу),
Я отступаю покуда, то есть долга
Солдатского не выполню: приказ «назад ни шагу»!

Теперь мне дан приказ идти на запад…

Я наступаю и давлюсь дорогой и своей виной -
Поскольку не жуя я их глотаю!
Но отступал ведь, словно недотрога,
И падал - ну и что? Теперь летаю...

Какой ценой?



P. S. тексты по памяти:


Человек, который рубит дрова
И - занят своим повседневным делом:
Интересно, за кого его можно принять,
Когда так вот сидят мешковатые брюки?

Когда так вот сидит мешковатое тело...

Это было бы крепкое мне доказательство,
Что неверие имеет известную силу!
Но я щепка, что в сторону отлетела
И ничуть не спросила:

-  Ежели смерти нет, то что есть от века убийство?
И неужели иудство не есть наивысшая святость?
Но я щепка, что рубит дрова человеком -
Это самое крепкое недоказательство.























Как правды островок на лживом брачном ложе.
То есть постели не для сна - ты голосок свирели!
Но жаворонок в небе столь высок,
Что не касаем стрелами Эрота...

Отрава ты, цикута для Сократа!
Богатым был - быть перестал богатым...
Солдатом был - стал вечным дезертиром...
Над миром ты - но не приносишь мира...

Конечно же, тебя я не любил! -
Сказал он над могилою блудницы...
Не знал он, что един во многих лицах
Ночами только он к ней приходил -

Иначе мог бы сильно возгордиться!

Сколь лица неподатливы душе,
Как будто мрамор для Буонарроти:
Мозаикой из буйства многой плоти
Вдвойне непререкаема любовь...

Меж тем она стояла в стороне
(поскольку был он извещен ошибкой):
Улыбка Эвридики на лице
И невозможность подойти - нисколько.























Ибо - в любых поцелуях.
(помимо плоти единой)
Есть поцелуй Иуды и есть поцелуй Сына...
Ибо - в любых исцелениях

Есть проявление гения и на части дробление:
Есть и явление гения...
Есть и явление урода:
Как перемены лица

И перемены погоды, которыми не испугаешь!
Но - когда ты природу меняешь
(но даже не изменяешь собственной тишине)
И тихонечко говоришь этим дождем в окне:

Ты природу меняешь во мне на совсем другую природу!

Ибо - в любых поцелуях (помимо плоти единой)
Есть поцелуй Иуды и есть поцелуй Сына...

А мы с одной тающей льдины
Перейдем на другую льдину, идущую поперек!
Вот и я между этих строк - в собственной тишине:
Чтобы ты улыбнулась во мне.

























           разговор о Серебряном веке, которого не было

А был ли век
(а если не был - будет)
Серебряным и Золотым, как реки
Молочные в кисельных берегах?

А был ли век, который на ногах
Носил себе и бубен, и ладьи -
Как паруса для многих скороходий...
Как скакунов для многих иноходий...

Носил себя почти не в сапогах,
Но - в берегах большого Беловодья!
А был ли век? А есть ли он сегодня,
Помимо той синицы, что в руках?

Но вот она, размашистая птица
(что даже не в ладонь, а в пол-ладони),
Уже не называется синица:
Над городом восходит - будто кони

Пустились в бег...

И колокольцы: словно доны донны -
Которые космически бездонны!
Которые космически студены...
Никто уже не спросит: был ли век?

Поскольку - дольше века их разбег.























Сбережение поэзии если бы
Приравнять к сбережению народа,
И - в процессе ее познавания
Удержать себя от ускользания:

Как песок сквозь распятые пальцы...

Сбережение поэзии если бы
Приравнять к совершенному танцу:
Даже если, не зная брода,
Повести сквозь мертвую воду -

Но с живой водой не расстаться!

Словно Вацлав Нижинский, подпрыгнуть
И надолго в живых остаться -
Даже просто зависнув в воздухе:
Повести народ сквозь эпоху, в которой он иссякает...

Кто поэзию изрекает,

Сам становится как река,
Что течет сквозь мертвую воду
И не ждет у моря погоды...
И не слушает мертвого бреда -

Ведь у горя есть берега.





















Идет ли речь на собственных ногах,
Или несут ее на языках реки:
Поскольку, кроме речи, ничего -
Она на расстоянии руки

И трепетания сердца твоего!
Сим завершается история искусств:
Поскольку, кроме речи, ничего -
Одни слова... Ни гор, ни рек, ни чувств!

Слова одни - дыхание из уст...
Слова другие - отзвуки ответа...
И мир наполнится: он был доселе пуст!
Произношение зим, произношение лета -

То медленней, то звонче разговор
О жизни многих рек... Но жду я ледохода,
Когда вода из трещин и из нор
Поднимется на переломе года -

И речь пойдет о многих берегах!
Ведь только кажется, что берега легки...
Идет ли речь на собственных ногах,
Или несут ее на языках реки:

Все берега воздвигнуты рекой!
Все берега рекою будут смыты!
Есть только речь... Покой, такой покой...
Такой покой! И берега забыты.























Своя рубашка далека от веры,
И телу нелегко от всепрощения:
Влачить чтоб пребывание свое
В Италии эпохи Возрождения!

Когда святые римские отцы
Имели от своих блудниц детей
И с дочерьми игралися в инцесты -
Кровосмешение не слишком ужасало:

Лишь птицы опадали с небосклона!

Надменней императорских регалий,
Законам не подчинены, как тот Челлини
(опять зарезавший кого-то, кто излишне
У гения мешался под ногами) -

Останься с нами, смутная тоска:
Ты, голубая жилка Афродиты,
Что бьется у виска...
И вы, хлеба, которые я в Лету опускаю...

Кто наблюдает ветер, тем не жать!

Не убивавшим и не зачинать
Пять или шесть телесных осязаний:
Нам можно все, но - не хватает сил...
Останься с нами, смутная тоска.






















Не начинайте с начала!
Иначе начала качнутся
Совсем не качелями детскими
И не игрушечным штормом,

Но - тебе станет просторно...

То есть не станешь умнее
Или не станешь глупее:
Будешь вторником или средой
Посреди огромной недели -

Которой вдруг стало много!

Как волосок бороды у старика Хоттабыча:
Не твои исполняет желания, но - их исполняют тобой...

Я не знаю, как вышло,
Но я рад тебя видеть:
Ты вошла ко мне в самом начале
И вместе со мною вышла -

То есть стала выше начала!
То есть стала начала ниже...
Если есть у ребенка Карлсон,
Который гуляет по крыше -

Мы с тобою и есть эти его прогулки!

Каково башмачком по гулким листам железа,
Когда никакого железа, но - прекрасна его гулкость.






















         МОЙ РЕКВИЕМ

Куст состоял из птиц и из ветвей
Еще безлиственных: душа куста порхала
На крыльях истины моей и крыльях воробьев...
Но ветер дунул, и души не стало -

Вот реквием кусту, не много и не мало!

Я перестану ныть от боли и стыда,
Когда жену свою найду в публичном доме,
Куда зайду развлечься на соломе -
Но не за тем ли и она пришла сюда?

Я стану жить - вот реквием стыду!

Найду я душу как порхание птиц...
Найду я стыд как воздух мироздания...
Мы состоим из тысячи сердец!
Мир состоит из тысячи границ!

Я словно Янус с тысячею лиц.

Постиг и следовал, и совершил - по мере сил:
На дне могилы талая вода...
Но не за тем ли ты пришел сюда?
Так радуйтесь! Разлуки час пробил.






















          утешение философией Боэция

Искусство - это я!
В космическом порядке бытия
Тот Дух Святой, который лживость мира
Внушает внявшему его словам,

Порою именуют красотой -

И Дух Святой звучит как лира мира!
А ты ее корпускулы и струны
Порою именуешь простотой...
Порою усложняешь до кумира...

Порою как свечу задуешь!

На деле - все не так:
Тот перебор струны или корпускул
Не только не разгонит мрак,
Но - лишь его немного возвышает...

И лишь одно искусство утешает!

Поскольку все искусство - это я:
В космическом порядке бытия
Ты добавление к моему порядку,
Как некий беспорядок утешения.


























Когда у женщины появляется прошлое,
Она оказывается красавица!
Когда у женщины появляется страшная
Красота, которая явится

Не только сейчас за тобой,
Но и за тобой - когда-то:
Красота как страшная сила, а не только ума палата!
И не только сума и тюрьма,

И богатые терема, в которых постыло жить -
Красота как страшная сила, которой должно служить

Не только - в твоем настоящем...
Не только - в твоем прошлом...
Но - и в будущем не твоем:
Красота как некий объем, который везде и всегда!

Когда у женщины появляется прошлая
Настоящая красота, которая все разрешает,
То проходит меж нами грешными,
Безутешными нас утешает.

























              ЭТА МЕТАМОРФОЗА

-  Я всегда становлюсь женщиной в тот момент,
Когда это наименее оправдано, -
Сказало железо, ведь было согрето набело:
Как виноградина, ставшая чистым спиртом!

А ведь это всего лишь тело, когда насовсем не убито...

Здесь и кузнец, подковавший серому волку голос,
Дабы козлят себе выманил...
Здесь и петровская дыба,
На которой стрелец изъясняется матерно -

То есть матерью становится слову!

Это метаморфоза каких-то основ:
Это выбор ослов буридановых левитановским стогом!
Это красивая стрекоза,
Что замерла перед красивым Богом -

От отчаяния, а не по расчету:

-  Господи, везде какие-то чаяния,
Как чаинки в спитой заварке...
А у нас все получается:
Как виноградина, ставшая чистым спиртом.



















Когда капитан привел разбитую каравеллу:
Когда опустил свои нервы
И когда привязал свои нервы
На дно или даже к причалу -

Его на пирсе спросили,
Каким он находит свой дом?
-  Просто был еще один шторм, -
Равнодушно он отвечал.

Просто был еще один шторм!
Лишь потом, через годы, мой корабль объявили Ковчегом:
Обозначили Бога на небе, что злей печенега
Отпустил на нас сточные воды...

Я не ждал у моря погоды!
Просто был еще один шторм...
А потом предо мной расступилися мертвые воды,
И пошел я долиною смерти -

И со мною народ мой со своими детьми и скотом!

Знаю, будет еще один шторм,
Пред которым мы малые дети -
И пойду я по дну человечьего сердца:
То есть долиною смерти...

Что шторма мне? Шторма мне мой дом.

Но взглянул он на тех, кто спрашивал,
И впервые ему стало страшно -
Не за себя, за родных!
Ведь от глиняных превращений

И до холодных прозрений
Он их оставлял одних.












Я сотню лет писал ее портрет.
И был сожжен он мной по окончании...
Когда я сквозь ладонь смотрел на свет печальный
Сего костра (ладошкой со стекла -

Стирая дождь и отражение со стекла!),

То минуло еще сто лет...
Но вот ветра веселые задули:
Ведь я писал ее не после бури,
А лишь когда ветра срывали крыши -

Ведь между нами не любовь была:

Ведь снова я писал ее портрет!
И пламя становилось много выше
И становилось во главу угла -
Ведь я сжигал уже не сотни лет,

А лишь одну последнюю минуту!

Я сотню лет писал ее портрет,
А после подарил кому-то:
Чтоб кто-то полюбил ее минуту -
В минуту миновав все сотни лет!

И снова я писал ее портрет.






















Это только слова,
Что согреют нас по ночам
И ничего не значат,
Когда нас оставит удача -

Ведь она как посмертная слава!

Это только слова,
Когда ты окружен очами,
Что пристально наблюдают:
Насколько участь кровава?

И насколько она поучительна?

И насколько она недолга...
И насколько мучительно ты отступал до Волги,
Пока о нее не оперся лопатками и душой -
И не распростерся как небо!

И стал как небо большой...

И сам обернулся словом
И дуэлью на Черной речке:
Ведь ты не о речку уперся,
Но - сам обернулся речью!

Ибо - все в этом мире речь...

Это только слова:
Это только их синева продолжает по жилам течь.





















Но сотни лет пройдут, и наш язык умрет:
Родится новый - как его последыш!
Быть может, я последний человек,
Что говорит на русском языке -

И мне всего четырнадцатый год...

Подснежник, что пророс за горизонт
Всех блоковских двенадцати шагов,
Всех будущих и нынешних убийц:
Большевиков, арийцев, либералов -

Но сотни лет пройдут, и наш язык умрет!

Останется не много и не мало:
Что санитарный поезд подберет,
Где ты сейчас сестрою милосердия...
Картечь изъяв из моего бессмертия,

Хирург тотчас к другому отойдет -

Чтоб ампутировать другие языки
И пришивать другие руки-ноги:
Конечности, которым изрекать
Единственно оставшуюся вечность -

Которую взыскует человечность!

Но сотни лет прошли, и умер наш язык...
Пусть облик твой все так же милосерден,
Но - онемев, я больше не бессмертен,
Но стал по настоящему велик.


















Это море-аморе пустило слезу:
Избавилось от сна в одном глазу -
Другим продолжая грезить!
И вот один глаз нагим

Опять в сновидение лезет...

И вот один глаз - с ногами!
И вот один глаз - с руками!.
Чтоб соринку извлечь из глаз
(такую, как мой рассказ

Об этом сне золотом),

Заходит с ногами как в дом...
Как в дом заходит с руками,
Выбирая себе из снов
(из каких-то основ забирая)

Только то, что поможет спать...

Это море-аморе продолжает играть!
И ведь нужен ему глаз бессонный,
Чтобы (как оно ни бездонно)
Продолжал за ним наблюдать...

И ведь нужен за ним глаз да глаз,
Чтоб не выплакать весь рассказ.





















Как бы ты полюбил от века
Глухого, слепого, немого хорошего человека?
У которого все это есть:
У которого все это здесь -

То есть и руки, и ноги!
То есть и зрение, и слух:
Чтобы видеть и слышать дорогу,
И ее разделить на двух -

Каждому по половине:
Была чтоб как плоть едина!
Как бы ты полюбил от века.
Такого вот человека - который дорогу изрек

Не то чтоб тебе поперек
И не то чтоб тебе вдоль:
А который бежит себе в даль -
Но бежит не сам по себе!

Он даже чувствует боль
(как родинка, что на губе)...

Ибо - ты говоришь своей родиной, а он говорит своей:

Ибо - ты ослеп для него!
Как и в нем для тебя - ничего!
Лишь один святой соловей их родины вместе лепит,
Обжигает гончарной глиной:

Чтобы стали плотью единой.




















Один был трубадуром, стал купцом!
Другой наоборот - из простецов в повесы,
Своих пустых словес: и оба тешат беса!
Вот выбор меж глупцом и подлецом -

Они не больше зла, а просто повседневность...

Ведь между ними не любовь была,
А просто неумение лгать собой:
Дорога их вела и привела к развилке -
И здесь они решили стать судьбой

И поделить души своей копилку

Едину на двоих... Но сколько же таких
Делителей себя неровно дышат
К любой судьбе, которая жива?
Которая есть то, что мы умеем слышать

Там, где немеет слух:

Что выбор из двух зол есть выбор зла!
Что Божий Дух склонился над мутантом
О головах о двух... Судьба дала
Мне в этом выборе быть вечным дилетантом.


























Как подорожник душу приложить
К дороге, что подошвами натерта:
Дорога, что бездонно распростерта!
И ты ее решил одушевить -

Помочь ей перейти через тебя?

Дорога, что всегда в пути,
Сегодня - лишь на миг в тебя уперлась...
Сегодня - лишь на крик тобой звучала...
И ты решил, что ты ее начало,

Всего лишь будучи ее печаль?

И вот ты в ее двери постучал!
И вот ты в ее очи заглянул!
Или - она взглянула на тебя...
И вот ты, ее двери теребя,

Решился свою душу приложить

К одной лишь створке этих тысяч крыл...
К одним губам - из многих поцелуев...
И к гробу одному - из всех, покрывших землю!
А если она просто не приемлет

Такой исчисленной души еще безбожной?

Как подорожник душу приложи!
Все остальное лживо, то есть сложно.




















И еще один не делится одиночеством:
Ведь мистический опыт не спасает от одиночества!
И еще один им не делится -
Словно биением сердца, продолженного за грудь...

Где ему нечем вдохнуть -

И все же оно выше вдоха!
Хорошо сформулированное одиночество -
Это не так уж плохо
(как пророчество, запертое в слова

И обернувшееся эпохой):

В хорошо сформулированном одиночестве получилась твоя голова!
Получились всполохи губ (продолженных поцелуем -
Когда я тебя ревную к мистическим продолжениям)...
Но мистический опыт не спасает от одиночества,

Головы вызывая погибельное кружение...

И еще один не делится одиночеством:
Ведь отсутствие опыта не избавит от мистики...
Ты прости меня, что мы в разных мирах
И живем по законам баллистики -

Как простые кометы, но из праха земного.























Уже уходим мы! Конечно, мы уйдем:
Последние поэты под дождем,
Но - как бы в окружении света...
Сто лет назад здесь протекала Лета!

Теперь она везде идет дождем:
Уже уходи мы... Конечно, мы уйдем.

Как утреннее солнце на лугу,
Освобождение от зла невелико:
Ты успокоен, ты река, ты далеко -
Тебя не пожелаешь и врагу...

Тебя не переплыть, но - я смогу!
С условием, что будет в этом смысл...

Все в мире дождь, все в мире мысль,
Все в мире смерть последнего поэта...
Сто лет назад здесь протекала Лета -
Теперь она рассыпалась дождем!

Всегда последние, конечно мы уйдем.

Наверное, они не снятся мне:
Всегда последние - в таком прекрасном сне!
Но вечна боль, которая им снится...
Я эта боль, я чистая страница.

























Сторож на стройке...
Сторож на вечной стройке,
Где каждая струйка света -
Словно бы лыко в строку!

И сапоги в дорогу...

Стайкою птиц перелетных
К мастеру дел переплетных
Легкие словно страницы
(зоркие словно стрекозы или слеза с ресницы),

Слетались к нему бесы, дабы его искушать легкостью бытия!

Ибо - тяжесть прогресса:
Совсем не твоя тяжесть
И совсем не тяжесть моя -
Мы с тобой не имеем веса!

Нас нельзя во главу угла...

Нас нельзя во главу стола - дабы вкушать яства!
Нам нельзя - воздвигаться дамбой...
Нас возможно только на дыбу:
Дабы всем стало ясно,

Что весь свет повернул не туда - талый, словно вода!

Но я уже много лет сторожу твой весенний свет,
И ты уже много лет сторожишь мой весенний свет.






p. s. -  высоко ты бросаешь, - сказал портной. - а все же твой камень упал на землю. Вот я брошу, так прямо на небо камень закину.
Он опустил руку в карман, выхватил птицу, и швырнул ее вверх. Птица взвилась высоко-высоко и улетела.

храбрый портной