Детство, опалённое войной - 2

                Продолжение.

Потом "теплушек" грязь и смрад,
И женский крик, и причитанья,
Отчаянный мужицкий мат,
И детский плач, и стон, рыданья.

Вагон набит уж дополна,
Но прибывают снова люди.
От дома гонит всех война.
Куда? И что же завтра будет?

И днём, и ночью  -  вечный страх,
А дни и ночи  -  очень долги.
Сидим на тощеньких узлах  -
Всё, что осталось после Волги.

Наш быт давно суров, жесток.
В вагоне душно, шумно, тесно.
Дорога наша  -  на восток,
А что нас ждёт там  -  неизвестно.

На остановках  -  степь, простор.
Мы воздух грудью всей вдыхаем.
Гудок  -  опять вагон и спор,
И затерялся снова Хаим...

От страха, ужасов войны
И от дороги мы устали.
Но дальше едем в глубь страны  -
Ведь беженцами все мы стали.

И вот Сибирь  -  пути конец.
Здесь царство кедров, сосен, елей.
На Южном фронте наш отец,
А мы теперь в краю метелей.

Лишь несколько домов в глуши,
Один приютом нашим будет.
Не видно ни одной души   -
Не рады нам, наверно, люди.

Густой стеной стоит тайга.
Дом Селивана был не бедный.
Но  -  глухомань. Снега, снега!
Сибирский край здесь заповедный.

Шумит дремучая тайга.
А жить в тайге  -  совсем не шутка!
Морозы страшные, пурга,
От воя волчьего  -  так жутко!

Жилось нам очень нелегко,
Но худо-бедно  -  жили всё же.
Родной наш дом так далеко,
Зато война не близко тоже.

Хозяин  -  крепкий был мужик,
Ценил он всякую работу.
И был он резок на язык,
Перечить  -  отобьёт охоту.

Был у него богатый двор:
Корова, овцы, лошадь даже.
Он строгий вёл над всем надзор.
Был рыжий пёс Скучай на страже.

Скучай всем скуку навевал,
Скуля у печки сквозь дремоту.
Хоть пса хозяин трутнем звал,
Но брал с собою на охоту.

Работать всех он заставлял:
Илюху-сына, дочку Настю.
Дрова в район он поставлял,
В тайгу ходил же и в ненастье.

У мамы с бабушкой хлопот
На целый день: топили печку,
Кормили и поили скот,
Ходили с вёдрами на речку.

Дрова пилили. Ну, а мне
Нашлось занятие, хоть малость:
Сижу на толстом я бревне,
Чтоб меньше то бревно шаталось.

Укутана, торчит лишь нос,
В своей и маминой одёжке.
Но пробирает всё ж мороз,
Я с силой хлопаю в ладошки.

А Селиван дрова рубил,
Мы их в сарай носили рядом,
На нас покрикивать любил,
Хоть подгонять нас и не надо.

Одежда старая у нас,
К тому ж мы вырасти успели...
Мороз за 40 был подчас,
Но всё же редко мы болели.

Хоть от мороза, и не раз,
Страдали щёки, нос и руки.
Так жили мы, за жизнь борясь,
Нам хныкать некогда от скуки...

В Сибирь же сослан был не зря
Наш Селиван  -  кулак отпетый.
Он, злостью желчною горя,
Молился за конец Советов.

Когда-то он богатым был,
Об этом сам же и поведал.
Немало душ он загубил,
И Родину легко бы предал.

Он перед сном в вечерний час
"Коптилку" ставил у иконы.
Одно и то же каждый раз
Он повторял, кладя поклоны.

Молился Селиван наш всласть,
И, проклиная коммунистов,
Советскую ругая власть,
Желал победы он фашистам.

Молясь, он богу обещал,
Что отомстит властям сурово.
И с радостью нам сообщал,
Что наши отступают снова.

С утра до ночи на него
Трудились бабушка и мама.
А за проклятия его
Вредил ему мой брат упрямо.

Брат мстил за власть и за отца,
Ведь наш отец был коммунистом.
Скандалы были без конца,
Расправа быть могла бы быстрой.

Хозяин дико лютовал,
На брата он смотрел сердито,
Топор  порою доставал,
Клянясь при всех: "Убью бандита!".

И сделал бы, не дрогнув, он,
Была б жестокою расплата,
И выгнал нас из дома б он,
Но мама сдерживала брата.

Она устала и сама
Жить в вечном страхе и тревоге:
"Вот только кончится зима,
Уедем прочь мы из берлоги".

                Продолжение следует.