Стихия воды продолжение

1 часть - Постскриптумус.

Девочка с богатыми внутренними разъеданиями
насквозь пропитана светом
и почти сгнившими объедками.
Отец мой боролся и падал, блевал от боли чужой под сердцем, вспоминая прошлое и плохие моменты. Метался из стороны в сторону с вопросом «над нашей головой в небе вороны?» Черные, крылатые птицы как предвестник несчастья, но все, что есть впереди: с тем справиться должны мы.

Год, а затем еще вдоль береговых линий и раскаленных песков потомок, принадлежащий земле, который мог бы сейчас жить вместе с нами, но жизнь обошла его стороной. Тихое место, где валы продолжают хлестать старый утес, как наш одичалый маяк стоял непреступной крепостью и был нашей защитой от натиска волн и яростных бурунов среди рифов.

Мы скоро совсем так помрем. Душу кошки доскребли до крови, глубоко вонзаясь в гладкую поверхность обезглавленной пустоты.

Устремленный в морскую пучину опытный взгляд взывает на помощь «Прости!». У него сердце все еще стонет, болит. Над головой стая воронов.
Я продолжаю смотреть, я беру его за руку. В моей морской глубине я продолжаю существовать, но не жить, остро затачивая свой перочинный ножик для дохлой рыбы, что в ящике томится и ждет.

Шорох внутри. Волнения. Мои объедки продолжают гнить, бойцовский жизни клинок пока в непрочных ножнах судьбы. Папа рассказывал, когда ему было не по себе, что преследовало его сильного потомка, его отца, чтобы снова встать на ноги на этой земле:
«Насыщенный бурый цвет окружал везде, преследовал, ходил по пятам за ними, а когда забывали – он напоминал сам о себе. Он был в их глазных яблоках, бурлил в их венах, заставляя страдать. Алый – мой ненавистный цвет, но я не смогу его, не вспомнив, забыть… Ведь не помнить – невозможно. На память не влияет ни возраст, ничто. Она всегда с нами, она хуже кошек. Она не скребет, она – ржавчина на железе, на нашем теле, от которой единственный рецепт - смерть.»

На следующий день я помогла маме и решила пройтись мимо набережной. Сама по себе. Никто не обещал осыпать каждый шаг сладостями, а каждый вечер давать спокойный сон без бессонниц. Я прошла половину, впереди еще было много, но сзади голос отца все еще отчетливо отдавался в ушах.
«Будь осторожна.
Дыши.»

Через полмили мальчик просил милостыню. Я помню каждую деталь: измазанное гарью лицо (он был сыном лесника), одежонка висела на износ, а в глазах виделось больше, чем у кого-либо (недаром дети самые искренние), на ботинках по краям отходила подошва. Он был сильным и благодарным мне. Я запомнила это надолго. Был готов рваться в бой за семью и себя самого. Он жить хотел, осязать, познавать! Он благороден душой, но, что с ним сталось потом – я, ей Богу, не знаю.

«Все будет в порядке.
Иди, не спеши.»
Еще шаг и все. Я за порогом дома. Детской жизни. Не наивности, но неисполненных желаний и отчаянных надежд.

Я - клинок острый, заточенный до краев,
сплавленная человеческая
сталь.
Не каменна, но нерушима.
Я из одного края в другой
ухожу.
Новым путям,
кочкам,
крутым склонам,
дорогам открываюсь.
Я покидаю старый предел.

Оглядки – к чертям!
Во мне жизнь проснулась!
Жидкая и густая,
единственная
и дорогая
субстанция,
океаном нахлынувшим
клокотала,
кипела белым ключом.

Меня отец докричался.
В запасе на раздумья было несколько миль -
«Береги себя, милая!
Не сядь, как судно, на мель.»