Эпистола 15, из Бродского

                Льву Либолеву, в Западную провинцию

Привет, мой Лев. Я думаю о Риме
и римлянах: гражданская война,
которую мы греем по-соседски
руками инородцев и разведки,
погубит нас и Цезаря. А имя,
лицо — уже потеряны... Страна

забилась в верноподданном экстазе
и беспардонно врёт себе самой —
вся, от рабов до римского сената...
Оттуда — возвращаются солдаты
(ты только не лови меня на фразе:
они — мертвы, но... всех везут домой).

Идея провалилась... Да, мыслишка
с победоносной маленькой войной
в Европе — невозможна... Острова —
ну, ладно, это — как-то... Голова
болит... Европа — это слишком...
Старею... Как-то пусто за спиной...

Быть может, я — невежа, без таланта —
и не пойму... Но Цезарь — не дурак,
чтоб лезть в большую драку ради драки
и воевать затак? Недавно — даки,
сегодня — эти... Лев, ты знаешь, анты
наверно, не сдадутся просто так!..

Они, пожалуй, со времён потопа
ещё не покорялись никому —
терпели, но считали, что свобода
важнее хлеба. Этого народа
ему не взять... Опять же, Лев, — Европа,
она — боится... Судя по всему,

варяги, альбионцы и германцы
из страха перед Римом будут им
всецело помогать (кто — чем, конечно),
и мы надолго, если не навечно,
для всех теперь не просто иностранцы,
а лютый враг... Я чаю, мы сплотим

вокруг себя союз неандертальцев —
всех этих гуннов, галлов и славян
с германцами и пруссами и будем
иметь себе врагов... А тоже — люди!..
Я мало сплю... Дрожат душа и пальцы,
но пить — боюсь... Да, я теперь не пьян,

я редко пью: вино подорожало,
а виноград у дома не созрел,
и денег — лишь на хлеб да на налоги.
пожалуй, мы скорей протянем ноги,
чем Цезарю наполним ядом жало...
Уехал бы, но много... разных дел...

Да, Лев, — дела... да связи... да семейка —
им надо как-то жить и что-то есть.
Моя семья боится переезда,
поскольку здесь их дом, и кормит Место,
а Место в Риме — это, Лев, копейка...
Копейка, Лев, и даже где-то — честь!

Что ж, вот и я — твой друг строптивый, тоже
чту свой паёк с покорностью раба
и называю разные причины,
чтоб быть покорным, чтоб не быть мужчиной,
чтоб тешиться, что нет клейма на роже
и тоже врать себе, что, мол, — судьба!..

Недавно шёл на службу... Жарко, гадко...
А у дороги — храм... Зашёл... Пустяк, —
я завернул, чтоб насладиться тенью...
Там — никого... Старуха на коленях
одна молилась в Храме и украдкой
просила смерти Цезарю!.. Вот так!..

Был тяжкий зной, потрескивала крыша,
она шептала: "Душу упокой..." —
так искренне, так тихо, так надёжно,
что стало жутко. Знаешь, всё возможно...
Мне кажется, что если б он услышал,
то удавил бы собственной рукой —

нет, не её, скорее — сразу Зевса,
ведь бог — один, кто слышит сразу всех!
Старуха повернулась и с улыбкой:
"Бог должен признавать свои ошибки,
поскольку Цезарь — не того замеса,
он — горд. Да, горд — и не признает грех..."

Что ж, слава богу, в храме было пусто,
и старица уйдёт к себе домой,
и будет ждать вестей, ходить на рынок,
доить корову, пробовать из крынок
густые сливки и растить капусту,
ждать дождь, терпеть июльских мух и зной,

и запасать сухой кизяк на зиму,
и в Риме жить не то, чтоб назло Риму,
но как-то независимо и мимо
его амбиций... Будто бы каима* —
не в каменных стенах, не в царском ухе,
но в этой доживающей старухе...

___________
* опора, поддержка