Незнакомка ждёт... у фонаря

Уходя в неведомую замять*,
хорошо не грешные рубли
оставлять – оставшимся –  на память,
а стихи, чтоб душу берегли.

…Кровь и грязь... Вселенская разруха.
Назовут всё это – «Октябрём»…
«Снял» поэт известный, на ночь, шлюху,
поманив, голодную, рублём.
Из фабричных, юная девчонка,
а вокруг – не жизнь, а жернова.
Пахло то ли воблой, то ли пшёнкой.
От еды кружилась голова.

Накормил… Когда ж она на блузке
стала нервно пуговки считать,
начал он о «матери-старушке»
и о «братьях меньших» ей читать.
Ну, а, может,  о «прекрасной даме»,
«чёрной розе в золотом аи»…**
И она чужой внимала драме,
позабыв про горести свои.

До утра тот странный вечер длился,
ни согреться было, ни согреть.
Утром он с девчонкой расплатился***.
Чтоб, спустя полгода, умереть.
Пожинает урожай чахотка –
для поэтов – не болезнь, а рок;               
на Руси с ней спорит только водка –
подтвердит Есенин, да  и… Блок!

А любовь? – ну да, ну да, конечно!
Не она ль сперва толкнёт к стиху,
а потом на «станции конечной»
подтолкнёт к смертельному греху?
Только, нет! любовь,.. она, ведь, праздник!
Ну, а праздник разве виноват,
коль приходит он туда, где грязно,
где разруха, голод и разврат.

…Оглянусь и содрогнусь от боли:
сколько ж их – с усмешкой на губах –
поглотило «новой жизни» поле,
дав приют в «отеческих гробах».
Далеко от дней тех... Недалёко! –
колокол качнулся Октября:
нового Есенина и Блока,
«Незнакомка» ждёт… у фонаря.



*  «Снежная зАмять* дробится и колется,
      Сверху озябшая светит луна.
      Снова я вижу родную околицу,
      Через метель огонек у окна.

      Все мы бездомники, много ли нужно нам.
      То, что далось мне, про то и пою.
      Вот я опять за родительским ужином,
      Снова я вижу старушку мою.
                С.А. Есенин,   Сентябрь 1925

     «Снежная замять крутит бойко,
       По полю мчится чужая тройка».
                Он же,     Октябрь 1925


** «Я сидел у окна в переполненном зале.
       Где-то пели смычки о любви.
       Я послал тебе черную розу в бокале
       Золотого, как небо, аи».
               А.А. Блок,  «В ресторане».

     «И перья страуса склоненные
       В моем качаются мозгу,
       И очи синие бездонные
       Цветут на дальнем берегу.

       В моей душе лежит сокровище,
       И ключ поручен только мне!
       Ты право, пьяное чудовище!
       Я знаю: истина в вине».
                Он же, «Незнакомка».


*** М. Горький вспоминает историю, рассказанную ему проституткой (!). Она привела Блока к себе домой, Блок снял пальто, дело было зимой, и сел на диван. Девушка тоже сняла пальто, села к нему на колени и вскоре уснула – намерзлась за вечер, устала. Когда она проснулась, уже светало. Она стала извиняться, Блок сказал: «Не извиняйся, мне было хорошо с тобой», – положил деньги и ушел. (Блок умер летом).
Если не изменяет мне память, то и Есенин иногда «снимал девочек» просто для «душевного общения»: читал им свои стихи,  плакал, напивался, расплачивался и уходил… к жене, где со всех стен пристально следил за ним «бородатый гений» (Лев Толстой, дед последней официальной жены Есенина).
К слову, психологически сходным образом поступал знакомый мне по Берлину болгарин, женившийся на немке и уже родивший (на то время) с нею троих детей: после работы он заезжал в заветный ресторанчик (с которым, конечно, я был «познакомлен»), съедал привычный для славянской натуры ужин и после этого ехал к своей фрау и проглатывал, как лекарство, её «научно обоснованный» рацион.