Поэзия Татарстана Николай Алешков

От сердца к сердцу…
(о книге Николая Алешкова "Сын Петра и Мариши")

Книгу своих избранных произведений Николай Петрович Алешков назвал «Сын Петра и Мариши» (Казань, 2005).Открывает её автобиография. Каждый раздел предварён фотографиями поэта, его близких, друзей и их отзывами о нём. В стихах то и дело сквозят реалии жизни автора, не раз упоминается его ушедшая в небытие родина – село Орловка, на месте которой высится своими многоэтажками город Набережные Челны. Казалось бы, книге намеренно придаётся частно-биографический характер, что в нынешнюю эпоху модных судачеств о всемирной глобализации, давно уже прозвонивших уши, может быть поставлено поэту даже в укор: мол, местечковость, узость. Но, признаться, как тепло становится душе, как она просветляется, когда оказываешься в своём родном местечке, «гнёздышке», вдали от лязга и грохота шумного мегаполиса. Хотя в «частностности» как раз Алешкова и не обвинишь. В его лучших стихах частное переплавляется в эпохальное, эпическое, поэтическая автобиография становится биографией целого поколения, отражает судьбу страны.
Вот как эта «переплавка» происходит в стихотворении «Год рождения»:

Над тесовую крышей
пели ветры в трубе.
Сын Петра и Мариши,
я родился в избе.
Ветры весело пели
и качали звезду
над моей колыбелью
в сорок пятом году.

Событие рождения дано на фоне «весело поющих» ветров и звезды, аллюзивно относящей к Рождественской Звезде, возвестившей миру о рождении Христа, на фоне даты, имеющей глобальное значение для всего мира, – года Великой Победы. Так вроде бы частное событие выносится на пространства всемирно-исторического времени, масштабируется, эпизируется. Рождение поэта оказывается сродни рождению Пророка, большому историческому событию.
Свою эпичность произведения Алешкова обретают и благодаря соотнесению с чужим, хотя и не заёмным, жизненным и духовным опытом. Многие из них освящены высоким именем Есенина. Стихотворение, одним из которых открывается книга «Сын Петра и Мариши», посвящено его памяти. Не случайно, оно – в её начале: поэт как бы даёт понять, что Есенин – один из истоков его поэзии. Мощное влияние старшего собрата порой сбивает даже такого зрелого поэта, каков Алешков, под «есенинский» шаг. Правда, это бывает крайне редко, и даже в таких случаях тяжело говорить о каком-либо подражании. Важно другое: общность поэтов, отражающих в изгибах собственных судеб судьбу деревенской России, «сквозными» думами о которой проникнута их поэзия. Потому и близок так Алешкову «есенинский» мотив возвращения на «малую» родину, что это и им пережитый «праздник возвращенья // к родной бревенчатой избе», к своему истоку. Есенин даёт поэту возможность прозреть в мире своё, кровное, избавиться от всего наносного:

Доберёмся ли, хлам разгребая,
лжепророков и бесов круша,
до истоков, где – знаю – живая
исцеления жаждет душа.

Алешков с гордостью пишет о своём крестьянском происхождении. Один из пронзительных мотивов его творчества – память рук. «Я помню руками // всю тяжесть стогов», – пишет поэт в «Сенокосе». Спустя годы, вторит: «руки помнят о косе», «руки стосковались по земле». Думаю, стихи Николая Петровича – от памяти рук по деревенскому труду. Повезло поэту – Бог наделил его даром писать стихи, что позволило «компенсировать» крестьянский труд поэтическим. А вот многим современникам, в своё время массово устремившимся в города, – нет. Не здесь ли кроется причина повального пьянства в России, не от тоски ли по настоящему делу? Хотя сейчас это уже в крови, перешло молодому поколению от их отцов. Тоски у него уже и нет вовсе, как, кажется, нет и чувства родины. Как-то я задал своим студентам вопрос, кто из деревни? С явной неохотой и даже стыдом поднимались руки…
Родина – основа поэтического мира Алешкова. В стихотворении «На родине» оно органично воплощено в понятии двор, первоначально обозначающего крестьянский дом со всеми его постройками: «К отцу приехал. Баню истопили. // Стол под скатёркой вынесли во двор». А в последней строфе понятие двора-дома наполняется иным, более глубоким содержанием:

…что б со мною в жизни ни случилось,
на родине всегда я ко двору.
Ведь только здесь душа моя училась
открытости, веселью и добру.

Здесь фразеологизм быть ко двору очень удачно ставит «дом» в один ряд с такими категориями, как мировосприятие, духовное родство, добро, понимание, делая одним из нравственных ориентиров поэта.
Деревенское происхождение Алешкова накладывает свой отпечаток и на характер его поэтического слова, творчества, раздумьям о которых посвящены многие страницы книг автора. Сравнения «Вот и колется слово, // как сухая стерня», «Строка как борозда» как нельзя лучше обнажают крестьянские истоки и сущность его поэзии, которая прежде всего в её искренности, исповедальности, открытости миру, в творческой устремлённости к его претворению:

Весь белый свет мелодией обнять
зовёт меня взволнованная лира:
переступи несовершенство мира,
чтобы его гармонию понять…

Обращение к теме поэта и поэзии само по себе уже есть свидетельство рождения мастера, осознающего творчество делом всей жизни. Эта традиция укоренилась в русской поэзии ещё со времён Пушкина – первого профессионального поэта в России, стремившегося осознать суть поэтического творчества и предназначение поэта. Так что и здесь Алешков в хорошем смысле «традиционный» поэт. В сегодняшние дни огульных открещиваний от своих корней это должно быть лучшим комплиментом поэту.
Говоря о крестьянских истоках поэзии Алешкова, стоит помнить и о том, что они – ещё более древние, уходящие в ветхозаветное прошлое. Поэтическое слово приравнивается к действу первого человека Адама по называнию всего и вся в мире: «я называю вещи // своими именами». А ведь называть вещи своими именами – значит, прозревать их суть, истину, что часто и метко удаётся Алешкову. О поэте и поэзии пишут многие, но мало кому удаётся столь точно и ёмко обнажить психологию творчества: «…я живу. И душу на засов // стихами не закрыть исповедальными». Настоящий поэт знает истинную цену своим виршам: «…грош цена // всем признаниям поэта, // коль Орловка не слышна». Крепость, состоятельность стихов измеряется «мерой самою большой» (Твардовский) – судьбой, Богом:

В дни осиянные, в дни окаянные
мерю судьбой
эти листочки – мои покаяния –
перед Тобой.

Таковы глубины поэтических прозрений автора. Мастерство поэта заключается и в том, что эти прозрения в его руках делаются наиболее пластичными, образными, осязаемыми. Глубокая поэтическая мысль облекается в отточенную, соответствующую содержанию форме. В стихотворении «Лимит» есть такие стихи:
               
Сон между добром и злом глубок.
Мучиться бессонницею будешь
ты, поэт. Разматывай клубок
собственной судьбы. Суровой нитью
мы незримо связаны с тобой.

Сплошные переносы не вмещающихся в пределы строк фраз представляют собой разматывание упомянутого клубка судьбы; движение мысли ощущаешь физически.
Другой пример:

Когда заката луч, как Божья милость,
коснётся изголовья, догорая,
тебя я вспоминаю, дорогая, –
душа истосковалась, плоть изнылась.

Если помнить о тяжёлой потере Николаем Петровичем жены, то станет ясно, каким горем, тоской оплачена рифма догорая-дорогая. Лучше не скажешь: судьбой оправданное созвучие.
Мастерство Алешкова можно продемонстрировать примерами из разных уровней поэтики его стихов. В связи с этим мне представляется важным обратиться к ключевым образам поэзии автора. А они – вполне традиционные: гроза, дождь, берёза, звезда. Несмотря на их «разработанность» в русской и мировой поэзии, Алешков не боится обращаться к ним и каждый раз даёт свои поэтические находки, своё видение и понимание этих образов, давно ставших «классическими». 
В стихотворении «Надо мною бродят тучи…» гроза соотносится со стихами о любимой и становится грозой-любовью: «…любовь твоя когда-то, // как гроза, меня пленила». В стихотворении «Гроза» сопряжение грозы-стихии («какая-то стихия грозовая»), отсылающей к Тютчеву, с индивидуально-творческим сравнением её с клубящимся «валом нефтяным» рождает неповторимо-авторское видение мира, в центре которого – человек:

Вершила туча грозное движенье,
пытая человека наяву:
мол, выдержать такое напряженье
по силам ли живому существу?

Ещё в начале творчества Алешков наградил дождь эпитетом «тугие». Позднее этот образ ляжет в основу метафоры, выражающей раздумья о «размытой» судьбе человека: «Осенний путь к порогу твоему // размыт косыми, длинными дождями <…> дождь пришивает сумерки к земле». Эта же линия размышлений продолжится в «Дождливом лете», где уже сам дождь становится «бродягой беспутным». И, наконец, «беспутность» дождя обернётся в позднем стихотворении беспутностью времени, которое можно, как то сделала в своих стихах Инна Лиснянская, сравнить разве что с мировым потопом. Стихи Алешкова созвучны с мрачными предчувствиями современницы: «Всё резче дождь. Я с содроганьем внемлю: // как будто дьявол щёлкает о землю, // кнутами молний сумрак распоров…».
Или:

Все уже давно в России знают:
от столицы милостей не жди!
Над Москвою тучи разгоняют –
значит, скоро нас зальют дожди.

Кажется, о берёзах после Есенина и Рубцова писать у нас вообще невозможно. Но поэты вновь и вновь находят свои грани этого образа. Удалось это и Алешкову в его осмыслении самых больных дум о родине. У него – самая что ни на есть родная берёза, посаженная когда-то отцом в честь Победы у ограды родного дома («На родине»). Она – ровесница самому поэту, рождённому в 45-м, оттого ещё более близкая. Потому и есть осознание того, что «сплетусь с корнями родных берёз // и после смерти» («Я всё о том же, я всё о том…»). Время не щадит никого – и вот уже и родимая берёза «исхлёстана» дождями времени. «Сломан дом. И срублена берёзка – // память невозвратных светлых дней». Но на последнем краю светлеет берёзка-вера, берёзка-надежда в силу, в величие жизни:

Дожди весенние прошли
и отгремели грозы.
И как величие земли,
шумят листвой берёзы.

Среди берёз и нам светло.
Мы вновь чисты, как дети…
Всем ненавистникам назло
мы будем жить на свете!

В стихотворении «Душа» идеальные образы берёзки и звезды, как её нравственные ориентиры, сливаются, напоминая о самом любимом человеке: «Не забуду прощальных минут // у исхлёстанной ветром берёзы. // Гляну в небо, а звёзды – текут, // как твои непросохшие слёзы».
К звезде у Алешкова самое трепетное отношение. В раннем стихотворении «Начинается мир за порогом…» она названа «недотрогой». Звезда – это тоже вера и надежда поэта. В стихотворении «Как в разлуке о сыне…» она обещает любовь. В другом – бесконечность пути познания истины («Звёздной пылью проносится Млечный…»). Но законы времени даже к недосягаемой, казалось бы, звезде оказываются неумолимы: «Твоя звезда над грешною землёй // давно мертва. Опаздывает свет. // Пространство замыкается петлёй, // и никаких иллюзий больше нет». Но звезда жива, покуда живы люди: «Мы посреди морей, // перетерпев беду, // в небе нашли звезду. // Этот небесный свет // мамой твоей согрет». Являясь, пожалуй, самым традиционным поэтическим символом, звезда у Алешкова оказывается и самым выплаканным, выстраданным, вымоленным образом. Яркое тому подтверждение – стихи из цикла «Две красные розы на белом снегу…», вершащего лирику поэта: «Твоя душа из созвездия Овна // теперь мерцает ночной звездою». Это – великое обретение человека, позволяющее ему в дальнейшем обращаться к звезде как к живому и очень близкому существу с самыми насущными вопросами, одолевающими сомнениями, требуя укрепления:

...я спрошу у звезды, что мерцает во мгле –
неужели душа никогда и не вспомнит
тех, кого я оставлю на этой земле?
Неужели и те, кто ушёл в поднебесье,
забывают о нас, и душа их легка?
Или там, как и здесь, – чаще грустные песни?
Или там, как и здесь, – по утратам тоска?

Высота звезды – небо поэта – делает её символом бессмертия, надежды на вечное возрождение: «Может, ждёт меня где-то другая звезда? // Вот настанет мой срок – распрощаюсь я с вами. // Как хотелось бы верить, что не навсегда…». И, кажется, эти надежды не беспочвенны, раз уж «Падают звёзды на землю // и прорастают цветами». Как видно, и звезда, и берёза связаны с утверждением, утратой, поисками и новыми обретениями основ жизни и творчества, идеалов и, таким образом, являются важнейшими координатами ценностной системы поэзии Алешкова.
На уровне словоупотребления мастерство поэта обнаруживается, прежде всего, в афористичности стиля его произведений. Короткие и ёмкие стихи, в которых находят воплощение самые зрелые и мудрые мысли автора, делали бы честь любому маститому, признанному поэту. Без комментариев, дабы не сбивать радости наслаждения поэтическими перлами, приведу лишь некоторые из них: «Когда участие – насилие, // душа, как запертый музей»; «Как хорошо, однако, одиноким. // Они не знают, что такое ложь»; «У каждого Вселенная своя. // Заборы отчужденья высоки»; «Самая лучшая песня – неспетая»; «Нет у пичужки на счастье "табу"»; «Мы, русские люди, // как никто об утратах скорбим…». И обойтись без афоризмов никак нельзя: такова у поэта «души перегрузка», не дающая ему покоя. Он ничуть не кривил душой, даже ради поэтической выгоды, написав ещё в 80-е годы:

…пожалуй, не уснуть,
пока в стихах не завершится путь
от сердца к сердцу.