Один день Анатолия Андреевича

Воскресный день выдался ярким и солнечным. В палисаднике, в зарослях золотых шаров» и разноцветной космеи вовсю сновали воробьи, — гонялись друг за другом,  качались на тонких, гибких стеблях, без конца чирикали, порой заглядывали в окно. Видно было, как за дорогой бродит около леса, отбившаяся от стада чья-то черная корова. Куры высыпали погулять по сочной, зеленой травке. Где-то на поселке изредка взвизгивала бензопила. Городские ягодники вереницей тянулись в сторону вокзала, спеша успеть на дневную электричку. Солнце основательно припекало, ягодники изнывали от жары, ведь, собираясь в лес рано утром, когда еще не спала ночная сырость, каждый из них постарался одеться потеплее.

В той половине дома, из которой утреннее солнце уже ушло, было прохладно и умиротворяющее сумрачно.

Анатолий Андреевич разглагольствовал перед женой. Его голос то звучал размеренно и брюзгливо, то угрожающе дребезжал. Супруга в такт мужним замечаниям позвякивала посудой, постукивала ножом по разделочной доске. Порой же, когда она перемешивала что-либо густое, ее действия  становились почти бесшумными.

— Не люблю я всех этих инженеров, бухгалтеров… — брюзжал Андреевич, налегая на букву «о» в этих словах. Он презрительно оттопырил губу, и стряхнул пепел с «беломорины», о край замусоленной, но, зато, хрустальной пепельницы. Черная с желтым коврового узора скатерть с бахромой, застеленная поверх круглого стола, на который сейчас крепко облокачивался Андреич, изобиловала мелкими подпалинами от сигарет и прогоревшими, сквозными дырочками.

— Чем же они тебе не угодили? — привычно спрашивала супруга, которая не первый раз выслушивала подобный монолог.

— Все это неработни одни! — важно изрекал Андреич, солидно выпуская изо рта целое дымовое облако.

— Чего ж они неработни?
 
— А что? Сидят, сидят в своих кабинетиках… А потом являются! Указывают, как и что нам делать, что, дескать, правильно, а что неправильно! А откуда он-то знает, что правильно, что неправильно? Откуда, я спрашиваю, если он сидит в своем кабинетике и только бумажки пишет?

— Как откуда они что знают? Они ж все ученые! Их же ж в институтах повыучили всех! — пробовала защитить несчастных инженеров жена.

— Тоже, учат их в этих институтах! Одни книжки читать, вот чему их там учат! Ну, начитается он книжек, а какой с них толк? Вот, пошел бы он да пилой, да топором поработал, как я! Да при тридцати-то градусах мороза, и так, чтоб с его пар повалил! Вот тогда и был бы толк! А то тоже сказала, — книжки! — Андреич отработанным жестом затушил  чадящий окурок и некоторое время сидел молча — отдыхал.

— И какая польза от этих книжек? — продолжил он развивать собственную мысль, заодно закуривая новую папиросу,

— Какая польза, я спрашиваю? Вот, скажем, газета… Ну, тут все понятно: прочитал, можно потом в нее что-нибудь завернуть. Или, ежели на подтирку, то опять же газетой удобнее, — оторвал себе кусок, какого надо размера, и подтирай. Да и буквы в газете крупные. А книжка, что книжка? — Андреич вспомнил, что он «зачитывает» в уборной очередную книжку, из тех, что оставил на хранение старший сын. Отчетливо представил, как эта книжка с выдранными наполовину листами, воткнута сейчас в щель в стенке уборной. Желтоватые страницы с дробными буковками никак не вырвешь целиком, обычно в руке остается только половина, остаток же продолжает торчать из корешка драным «лохмотом»-ошметком. Нет, что ни говорите, а газетой орудовать гораздо ловчее! А все ж он, Андреич, молодец, знатно придумал, сразу видать — хозяин! У такого любая мелочь в дело идет. Другие, вон, бумагу туалетную достать стараются, либо летом лопухи ирвуть. А книжка… хоть и не слишком удобно, но все-таки можно приспособиться: тут тебе и на туалетной бумаге экономия, и зимой, когда лопухов под рукой нет, — выход! Андреич еще раз порадовался своей рачительности, и на лице его даже заиграла улыбка.

Силуэт Андреича четко вырисовывался на фоне окна. Он сидел спиной к улице и благодушно наблюдал, как жена возится в кухне. Та, установив мясорубку, прокручивала на ней куски свинины. В тазике лоснился жирный красно-белый фарш. В кастрюле на газовой плите пофыркивала под крышкой тушеная картошка. Андреич предвкушал будущие котлеты, обед в целом и заранее жмурился от удовольствия.

Однако, через несколько мгновений, чело его вновь омрачилось:

— Попов, вот кого тоже не люблю…

— Чего ж попов-то не любишь?

— Тоже неработни! Вот, скажи, разве может здоровый мужик в церкви работать? Стоит, кадилом машет, а у самого морда чуть не треснет! Ему б лопату в руки, да на ферму навоз покидать за коровами. Вот, тогда б я посмотрел, как бы он кадилом-то помахал! Еще и брехуны. Повыдумали: «Бог, — говорят, — есть». А где он ваш Бог? Кто его видал? Ну, повыдумали, чтоб со старух деньги сдирать! — от возмущения Андреич округлил глаза, запыхтел как старинный паровоз, дым повалил от «беломорины», как из паровозной трубы, что еще больше усилило сходство.

С улицы время от времени доносился рокот мотоциклетного мотора и громкие юношеские голоса. Андреичев младший — Вовка, вместе со своими неразлучными друзьями-товарищами — Курочкиным и Петушковым, возился с очередным, подаренным батей, мотоциклом. Парочка предыдущих мирно доживала свой век в гараже и использовалась «на запчасти».

— Кстати, — начала жена, — пока сам выходной сегодня, поговорил бы с Вовкой! Его и так еле-еле в восьмой класс перевели. И то с условием, что за лето подтянется. Надавали заданий на лето. Другой бы сидел, да готовился, головы не подымал! А наш, разве, делает что-нибудь? У него ж одна гульня на уме! И меня не слухает. Туда-сюда опять школа начнется. Мне будет стыдно учительнице в глаза смотреть!

— Учительница эта, тоже мне! Чурка с глазами! — супруг совсем утонул в клубах сигаретного дыма, — Я б ей сказал: Только попробуй мне малого тронь, только попробуй! Чему ты его выучишь-то, овца глумная? Чтоб книжки читал? На черта ему эти книжки? Нехай восемь классов закончит, я его сучкорубом определю, а потом в бригаду вальщиком устрою!

Жена покачала головой, но больше со своей просьбой обращаться  не пыталась, что толку что-то говорить, коль муж сегодня настроен всех представлять в черном цвете.

Обед прошел благополучно и даже весело.

Перекусившая молодежь — сын с приятелями, шумно вывалилась во двор и вновь вцепилась в измученный мотоцикл.

Андреич расслабленно закурил новую папиросу, и ждал, пока жена закончит убирать со стола. Теперь он пересел боком к окну, расположившись так, чтобы видеть, что происходит на улице. Черная корова куда-то ушла. Одни куры бесцельно бродили в нежной, невысокой траве, либо устраивали пылевые ванночки под забором, на солнцепеке. Ягодники перестали тянуться, и шум отошедшей электрички давно затих. Гора окурков в пепельнице росла. Воскресенье перешло на вторую половину. До ужина было еще далеко. К тому же, только что отобедали, и Андреич даже чувствовал, что слегка объелся. Он расстегнул рубашку и настроил вентилятор так, чтоб прохладный ветерок попадал на лицо, грудь, на голый живот.

Жена давно отправилась на огород, полоть. По телевизору не шло ничего интересного, поэтому заняться было решительно нечем. Андреич смотрел, как кольцами клубится дым от папиросы, как эти кольца в воздухе превращаются в текучие полосы и, наконец, сливаются под потолком в единый сизый кумар.

Андреич весь ушел в созерцание и очнулся только тогда, когда кто-то похлопал его по плечу. От неожиданности он вздрогнул и чуть не свалился со стула:

— МакАриха, черт! Чтоб ты сто лет жил! Уф, ну и выпужал! — с радостным облегчением воскликнул он, глядя на радостную, с улыбкой до ушей, физиономию приятеля.

— Надо же, в окно глядел, а не заметил, как ты ишел! — заулыбался и Андреич.

Сухопарый, костлявый Макариха — его сосед и лепший друг чуть пригнулся и осклабился еще шире.

— Чего такой радостный-то? — начал догадываться Андреич, краем глаза отмечая оттопыренную полу пиджака приятеля.

От того не укрылась реакция хозяина. Гость одним движением ловко скользнул за стол и водрузил в центре его прозрачную, длинногорлую бутылку.

— Го-го-го-го! — Андреич радостно потер руки и окончательно расцвел в улыбке.
Однако гость хитро прищурился и ловким жестом фокусника извлек из-под другой полы и тоже поставил на стол вторую бутылку — родную сестру первой.

День клонился к закату. Солнце уже цепляло краем лес. Все тени посинели и вытянулись. Над лужком за усадьбой пополз белесый туман. Ощутимо повеяло прохладой. Андреичева жена, наконец, оставила прополку — пришло время кормить на ночь поросят, да и в бане, в корыте дожидалось замоченное для стирки белье. Она пристроила тяпку у забора, близ огородной калитки — до завтра, и усталыми шагами направилась в дом.

Из двери окатило спертым воздухом и резким запахом водочных паров. Дальний угол комнаты терялся в клубящемся дыму. На столе торчала миска с недоеденными в обед котлетами, валялись хлебные крошки и огрызки. Содержимое последней бутылки было только что  до капельки перелито в два больших граненых стакана, а обе длинногорлых «сестрички» теперь скромно разместились около одной из ножек стола.

Андреич, положив руку на плечу другу, и размахивая другой, с растопыренными пальцами, втолковывал:

— Ты мне про сельсовет даже не заикайся! У том сельсовете кто сидит? Одни чурки с глазами!

Друг не произносил ни слова в ответ, а лишь время от времени кивал.
— Нажрались опять, пьяницы чертовы, пропойцы! — напустилась с порога жена.

— Цыц! Молчи, овца глумная! — взревел Андреич, грохнув кулаком по столу. Он хотел приподняться, но не смог этого сделать, а лишь сильнее навалился на стол,

— Цыц! — повторил он на всякий случай, устрашающе вращая глазами.
— Ты на себя посмотри, на кого ты похож, черт противный! — жена перешла на причитающий, плаксивый  тон.

— Ань, Ань, ты не заводись! — попытался успокоить хозяйку очнувшийся от криков Макариха.

В этот момент скрипнула входная дверь.

— Вот ты где, черт проклятый, пьяница! — на пороге стояла Макарихина жена. Кивнув в знак приветствия хозяйке, она скользнула к столу и вцепилась муженьку за шиворот:

— Вылазь, домой пойдем, черт проклятый, на работу завтра, а он, вишь, что!

С трудом вытянула супруга из-за стола, поволокла к выходу:

— Я его ищу ищу! И в беседке коло лесничества посмотрела, и коло магазина, и на ту сторону к магазину сходила! А мне говорят: «Да он, должно, у Толика!» Дай, думаю, загляну. А так и есть! Давай собирайся, иди домой, пьянь чертова!

Она переволокла мужа через порог, затем супруги вместе прогромыха-ли по ступенькам крыльца. Теперь их голоса доносились с улицы и звучали приглушенно. В окно было видно, как жена дубасит своего благоверного «по горбушке». В конце-концов оба скрылись за калиткой, удаляясь по направлению к своему дому, и их голоса вскоре совсем стихли.

Андреич остался наедине с женой. К этому моменту его окончательно развезло. Он уже не мог стучать кулаком, а только подрагивал им.

— Что сидишь, как, вон, все одно гарбуз разбрюзглый? Перед людями-то не стыдно? — снова приступила жена.

— Молчи! — хрипел Андреич,

— Что вы понимаете? Чурки с глазами!

— Ну-ка целый день просидел, палец о палец дома не ударил! Да еще ухитрился нажраться перед работой! Давай обопрись об меня, попробуй встать, да пойдем, ляжешь, хоть чуть-чуть проспишься к завтрему!

 Андреич что-то бубнил, бестолково размахивал кулаками, а жена, привычно уворачиваясь  от их тяжести, осторожно подталкивала супруга по направлению к спальне.

Путь предстоял «неблизкий». Сначала миновали «холодный» («летний») «коридор», где, собственно, и «заседал» перед тем Андреич с гостем. Затем рывком преодолели маленькую внутреннюю «прихожую». Тут Андреич ухватился за одну из штор, которые висели в дверном проеме между «прихожей» и залом, запутался в ней и чуть не упал. Натыкаясь на расставленные повсюду (как назло) стулья, повлеклись через зал. На удивление благополучно миновали еще одно препятствие в виде штор. Жена уже устала поддерживать своего супруга, поэтому около кровати ее руки сами собой разжались. Андреич рухнул поперек постели, носом вниз.

— Да, ты, давай, нормально-то ложись, горе-то мое! Ох, все руки оттянул! — бормотала привычные жалобы жена, переворачивая супруга, затаскивая на кровать его ноги, и, от греха подальше, стягивая штаны. Наконец, укрыла храпящего пикейным покрывалом.

Оставалось привести в порядок кухню, постирать-таки белье в бане, начистить на утро картошки. Но первым делом требовалось накормить поро-сят, которые давным-давно напоминали о себе душераздирающим визгом. А тут еще Вовка куда-то запропастился. Конечно молодой, хочется погулять. Но, мало ли с кем он, мало ли в какой компании? Вдруг чего доброго курить научится?

Через несколько часов должно было начаться завтра. Предстояло утренней семичасовой электричкой ехать на работу в город, и впереди ждала новая рабочая неделя, когда для домашних дел останутся только вечера.

В ушах все время звучал чей-то тоненький, назойливый голосок. Женщина раздраженно отпихнула ногой вьющуюся рядом чумазую кошку и принялась хлопотать по хозяйству.