Евгений Онежин

Евгений Онежин
(СЛОН)

Глава вторая

     О,  бездна!


1
Вот монастырь, где мой Евгений
Нашёл укромный уголок:
Всей мощью древних укреплений
Свободы личности залог.
Огромный дом уединённый
Стеной от мира ограждённый
Стоял над морем. И вдали
Пред ним шумели и текли
Леса и воды ледяные.
Большие башни по углам
Надёжно охраняли храм.
И всюду дула вороные –
Куда ни кинь свой грустный взгляд:
Везде солдатики стоят.

2
Сей монастырь давно построен,
Как замки строиться должны:   
Отменно прочен и спокоен,
Во вкусе строгой старины.
Но без креста уж колокольня,
В обители давно не помнят
Людей со свечкою в руках,
И окна в прочных решетах,
И трапезная обветшала,
Монахов нет, и потому
Не бьют челом здесь никому –
Служить молебны не пристало:
Затем, что здесь давно кресты
Сошли на землю с высоты.

3
Евгений в келье поселился
Где много лет уже прожил
Его сосед. Тот всё бранился,
В окно смотрел и слёзы лил.
Всё было просто: пол бетонный,
Параша, запах благовонный,
Нигде ни пятнышка чернил,
Стальной решёткой затемнил
Окно в стене «слуга» народа;
Рядами нары – целый строй,
На всех один бачок с водой,
Стальная дверь – прощай, свобода!
Сосед, имея десять лет,
Здесь «ни за что» держал ответ*

4
Один среди своих сомнений
(на сколько лет он угодил?)
Всё это время мой Евгений
Почти что праздно проводил.
Узнал, что остров здесь пустынный,
А монастырь весьма старинный
Святым отцом основан был.
Совбес святыню разбомбил –
Святой в гробу перевернулся.
Таков Совбеса страшный след,
Всегда он действует во вред,
Чтоб человек быстрей загнулся.
«Неужто мир сошёл с ума,
Не храм святой – уже тюрьма».

5
Пока Евгений озирался
И ждал тернового венца,
Порядок суток тут смешался:
И днём, и ночью – без конца
Поток людей с большой дороги.
Но вскоре, преступив пороги,
Узнал свой срок. Он был таков:
Десяток лагерных годков.
Главбес привычно сумасбродит,
Поток налажен им давно,
И обвинение одно –
Оно ко всем «врагам» подходит.
«Геноссе», «мистер», друг, «жолдас»,
Твой ни к чему здесь «Вас ист дас?» *   

6
В тот монастырь и в ту же пору
Невольник новый поступил
И строгость здешнего надзора
Он полной чашею испил,
По имени Владимир Невский,
С душою прямо королевской,
Красавец и во цвете лет.
Поклонник женщин и поэт.
Он от брегов «Невы» туманной
Принёс учёности плоды,
Которые на все лады
Делил со всеми постоянно,
Всегда восторженную речь
С претензией «глаголом жечь».

7
К законам соловецкой  власти
Ешё привыкнуть не успел
И здешние мордасти-страсти
Наивно осудить посмел.
Он сердцем был ещё невежда,
Его лелеела надежда,
Что не забудет институт,
Что он не долго будет тут.
Он забавлял мечтою сладкой
Тревогу сердца своего,
Тюрьма пока что для него
Была легендою, загадкой,
Над ней он голову ломал,
Но ничего не понимал.

8
Он верил, что страна – родная,
Что много в ней лесов и рек,
И с песнями по ней шагая,
Привольно дышит человек.
Он верил, что друзья готовы
На подвиг, что бы снять оковы,
И что не дрогнет их рука
Призвать на суд клеветника.
Что нет давно вражды меж нами,
Что от рожденья все друзья
И по-другому жить нельзя.
Что гордо реет наше знамя,
Оно народы озарит
И счастьем мир весь одарит. 

9
Он сохранил на удивленье
К отчизне нежную любовь,
Остался в твердом убежденье -
(тюрьма не охладила кровь!)
Сегодня счастье пусть не светит
И долго ждать его приметы,
Но будет всё – грядущим днём!
Пусть даже нас не будет в нём,
Потомкам нашим мы во благо
Проложим путь по мере сил,
Он рай земной провозгласил,
Молельней в ней была общага,
Где зрели юные мечты
Средь повседневной суеты.

10
Он пел о счастии послушно,
Внимая бесовским словам,
Их принимая простодушно
За благородные дела.
На всё смотрел он безмятежно,
Не видя как уже безбрежно
Разлиты горе и печаль.
Манил он в песнях в высь и даль,
Где расцвели сады и розы,
Он пел о неграх той страны,
Где чёрный с белым не равны,
Где льются их рекою слёзы.
Он воспевал и красный цвет,
И счастие грядущих лет.         

11
В монастыре, где лишь Евгений
Мог оценить его дары,
Наивность юных песнопений
Не осуждал он до поры.
И разговор благоразумный
Шёл тихо-мирно в келье шумной
О не доказанной вине,
О воле, о своей родне,
Всегда окрашен горьким чувством,
Негодования огнём.
Ни воспитаньем, ни умом,
Ни поэтическим искусством
Евгений не был им сражён,
Но в прозу жизни погружён…

12
Учёный муж – отец Флоренский
Здесь лошадью для тех служил,
Кто с простотою деревенской
Приказывал и сторожил.
Его нерусского соседа
(лишь только вступит он в беседу!)
Все обходили стороной,
Как будто болен он чумой.
Его любовь сразила рано:
Увидев деву невзначай,
Приехал к ней на русский чай,
А был он принцем из Ирана.
На Соловки попал иранец
Лишь потому, что иностранец!

13
И Невский захотел конечно,
Увидя, что не выжить здесь,
С Онежиным дружить сердечно
Ему душою предан весь.
Все тут сошлись: и мусульманин,
Семит, католик, христианин,
Все столь различны меж собой,
Но спаяны одной судьбой.
Сначала были равнодушны
К чужой беде. Ну а потом
Нашли спасенье жизни в том,
Что им держаться лучше дружно.
Хоть и сказать совсем нельзя,
Что стали верные друзья.

14
Но дружбы нет и той меж нами.
Мы чувство чести истребя
Подозреваем всех врагами,
Но патриотами – себя.
Двуногих тварей миллионы –
Мы новых чествуем Неронов.
А нам их власть давным-давно
Несёт насилие одно.
Терпимей многих был Евгений:
Как только Невского узнал,
(что в зоне есть оригинал!)
Его не принял заблуждений,
Но вскоре честность отмечал
И тем средь многих отличал.

15
Он слушал Невского с улыбкой,
Потом сказал ему в упор:
«Ты здесь сидишь не по ошибке
И не причём здесь оговор».
Онежину в нём было ново:
Его возвышенное слово,
(нашёл чем в зоне щеголять!)
Которое не мог принять,
Как запах мёда в бочке дёгтя:
«И наш идейный стихоплёт
Пройдёт здесь школу и поймёт –
Что жизнь его не стоит ногтя
Того кто зэка стережёт
И дни, и ночи напролёт».

16
Меж ними всё рождало споры,
И время тем быстрей текло,
Чем больше поводов для ссоры,
Тем более друзей влекло
Решать проблемы вековые
И жизни тайны роковые:
Кто смел пытать людей в аду,
Не подвергая их суду?
Кто, позабывший бога гений?
Кому во благо море зла
И красная звезда взошла?
Систему видел здесь Евгений,
Он многое ещё не знал,
Но видел в этом криминал.

17
Но чаще занимали страсти
Умы невольников моих
Законы соловецкой власти
В связи с отсутствием других.
Онежин полон возмущенья,
А Невского грызут сомненья:
Откуда к нам пришла беда?
За чьи грехи он пострадал?
Кто подменил любовь разлукой?
Враждою дружбу, а порой
Вставал меж мужем и женой
Душевной не терзаясь мукой?
Дедов духовный капитал
Идейной ложью напитал?

18
С тех пор над нами реет знамя
Борьбы с врагами Сатаны,
И злых страстей не гаснет пламя –
Прямых предвестников войны.
Даст Бог, останемся мы живы,
Хоть и гремят повсюду взрывы
И сотрясают города,
Не уничтожит никогда
Никто любви цветочек нежный.
Пробьётся он и сквозь гранит,
Он чувства наши шевелит,
И возбуждает дух мятежный.
Всегда на благо он людей,
А не возвышенных идей.

19
Поэта пламенная младость
Не может ничего скрывать:
Вражду, любовь, печали, радость
Готов и здесь он воспевать.
Песнь о любви к своей Хариде
Онежин слушал с важным видом:
Владимир жив, её любя!
Готов пожертвовать себя
Устроив ей побег на волю!
Пока не будучи влюблён
Евгений просто был сражён
Его любви сердечной болью,
Обильный чувствами рассказ
О вреде девичьих проказ.

20
Ах, нипочём ему невзгоды,
Он полюбил её давно,
Пусть редки встречи-эпизоды,
Ему быть мужем суждено:
«Глаз её бледно-синие дали
Почему-то вдруг близкими стали,
Белый бархат изнеженных рук
Дорогими, любимыми вдруг…»*
Ни с Ольгой милой дни разлуки,
Ни рифмам данные часы,
Ни соловецкие красы,
Ни унижения, ни муки
Души не изменили в нём,
Согретой чувственным огнём.

21
Чуть отрок, Ольгою пленённый,
Сердечных мук ещё не знав,
Он был свидетель удивлённый
Её девических забав.
И хоть суровы были нравы,
Особенно блатной оравы,
Но удививший всех юнец
Увел девицу под венец.
В глуши лесной обряд священный
Опальный поп свершил сполна:
Свидетелем была луна
И лес луною освещённый.
И страха и любви полны
Они навек обручены.

22
Она поэту подарила
Младых восторгов первый стон
И жидким супом подкормила –
Был с ней на кухне счастлив он.
Простите, игры золотые!
Он щи бы полюбил густые,
Уединенье, тишину,
И ночь, и звезды, и луну,
Но жизнь была подобна аду,
Который ощущаем мы,
Пытаясь выбраться из тьмы,
Неся погасшую лампаду…
Пылинкой оба плыли в ней,
А становилось всё темней.

23
Она была во всём послушна,
Ему любезна, как могла,
Как прежде в детстве простодушна,
Своим родителям мила.
Но те денёчки голубые,
Их нежности, уже былые,
Завесил вмиг густой туман…
На этом месте мой роман,
Сюжету следуя примерно,
Иной портрет определил,
Который тоже очень мил,
Не столь красивый – тоже верно.
Позвольте мне, читатель мой,
Заняться старшею сестрой.

24
Её сестра звалась Татьяной…
Подобно школьницам другим
Зубрила Бедного Демьяна
И пела молодёжный гимн –
А голос был довольно звучный,
Татьяна с Ольгой неразлучна,
Ни дня, ни часу без сестры:
С ней пионерские костры
В отряде ночью разжигала,
С ней вместе бегала в кино,
(но это было так давно…
Как всё тогда им было мало!)
И чтоб успеть – везде бегом,
Чтоб не отстать ни в чём другом.

25
Итак, она звалась Татьяной,
Не изучив ещё ключей
Играть могла на фортепьяно
И воспевать красу очей.
Нежна, по своему красива,
Всегда с улыбкой очень милой
Она в семье своей родной
Была затейницей большой.
По дому всё она умела,
Отцу и матери своей
Источник всех счастливых дней,
Жила привольно, как хотела.
И часто целый день она
Всё хлопотала дотемна.

26
Её любили и подруги
От самых первых школьных дней,
Соблазны вольного досуга
Легко доступны были ей.
Её изнеженные пальцы
Волшебно двигались на пяльцах,
Где нитью шелковой она
Ткала узор, любви полна.
Прогресса времени примета:
Сверхсовременное дитя
Овладевало всем шутя,
Нарушив нормы этикета,
Была любимицей гостей
И многочисленных друзей.

27
Она уже в четыре года
Уроки грамоты брала,
И став читать, не про погоду
Беседы с мамою вела.
Но были детские проказы
Ей чужды: папины рассказы
Зимою, в тишине ночей
Пленяли очень сердце ей…
Как полонянка убегала
От хана и свирепых слуг,
Его охранников вокруг, 
На дикой лошади скакала
От их костров, подальше прочь,
В леса, в спасительную ночь!

28
Она любила на просторе
Порой встречать зари восход,
Когда их папа на моторе
Брал с Ольгою в речной поход.
Туда, где край земля имеет,
Где речка сразу, вдруг мелеет
И выявляет свой исток,
Когда загадочный восток
На водной глади розовеет,
Все тонет в плотной тишине,
При одурманенной луне
Душа покоя ждет и млеет,
Где в ранний час пробуждена
Любила помечтать одна.

29
Ей рано нравились романы,
Читала много, помня все.
Впитала быстро их обманы,
Жила как белка в колесе.
Отец её – большой писатель,
Иных путей-дорог искатель
Читал везде, читал всегда,
Писал всё реже, иногда,
Предпочитая быть игрушкой
Жене и детям, но не тем,
Кто по таланту – сущий пень.
Кто для Совбеса был Петрушкой.
Жена его была тогда
Театра и кино «звезда».

30
Жена любила сильных мира
Не потому, что предпочла
Того, кому подругой Лира
Тому, кого труды прочла
(творцу «Великого почина»)
И здесь обычная причина:
Не быть актрисой ей без них,
В то время был уже жених
Её супруг. Но поневоле
Она мечтала о другом,
Который сердцем и умом
Её владел гораздо боле:
У власти был в почёте он
И настоящий гегемон.

31
Со временем утихли страсти,
Не все они ведут к венцу,
Она и по актёрской части
Пришла к трагичному концу.
И, чтоб её развеять горе
Разумный муж уехал вскоре,
Семья на дачу, где жена
Кольцом забот окружена
Рвалась и плакала сначала,
Потом с супругом развелась,
Своим устройством занялась
И светской дамой вскоре стала.
Практичность свыше нам дана,
Замена счастию она.

32
Она бывала и на море
Не утомлённая ничем,
Открытие большое вскоре
Её утешило совсем:
Ей бывший муж остался другом,
Узнала тайну, как супругом,
Его любовью управлять,
(побольше надо удивлять!)
Она оставила работу
Для воспитания детей,
Которым просто, без затей
Дала внимание, заботу,
На их проделки не сердясь
И на наряды не скупясь.

33
Пока встречали хлебом-солью
Её писатель пил и ел.
Но сердце защемило болью,
Когда попал он в беспредел:
Его приятель очень близкий
Уж не поэт – «шпион английский».
(ведь кто-то на него донёс!)
И вызывали на допрос
Писателя. По той причине,
О дочках беспокоясь, мать
Им запретила называть
Отцом  его, сказав: «Отныне
Для вас он больше не отец,
А враг народа и подлец».

34
А бывший муж её сердечный
Покорно новость проглотил,
Писал рассказики беспечно,
Ел всухомятку, много пил.
Жизнь под откос его катилась,
Всё к одному уже сводилось:
Какая ждёт его статья?
Неосторожные друзья
Горазды были позлословить
И посмеяться кой над кем,
Настало время между тем,
Когда успели подготовить
Свиданье рыцаря пера
С царём кнута и топора.

35
И каждый день шабаш вампирный
Под управленьем Сатаны,
В сравненьи с ним потоп всемирный –
Забава милой старины.
От пыток многие седели,
Признаться все ж не захотели,
Что «ненавидят свой народ,
Вредят движению вперёд».
Протест их немощен и бледен,
Им от зари и до зари
Писали всем статьи по три –
За упокой готовь молебен!
Властям послушные суды
Не отведут чужой беды.

36
И так они страдали оба,
Она измучена вконец,
Он где-то там, почти у гроба,
Полужилец, полумертвец,
По-прежнему идее предан.
Потом узнала от зампреда –
(была дружна с его женой),
Давно отправлен в мир иной
Навек, «без права переписки»*
И там, где прах его лежит,
Земля забоями дрожит,
К ноге привязана записка,
А в ней указан зэка номер
И день, и час, когда он помер.

37
И перевод ей возвращённый*
Рассказ зампреда подтвердил,
Он за поступок запрещённый
Сам за решётку угодил.
И это лишь начало было,
Татьяна молвила уныло:
«Что делать? Наш отец пропал!
И маму ждёт лесоповал,
Сибирские лесные дали?
В чём можно обвинить меня?
Неужто доживу до дня,
Чтоб Ольгу и меня забрали?»
ГУЛАГ однако не спешил,
Сначала маму проглотил.

38
И с той же надписью печальной
На безымянной высоте
Лежит она в сторонке дальней,
В постылой вечной мерзлоте.
По тайной воле провиденья
И молодые поколенья
Восходят, зреют и падут
В неволе, в лагерном аду.
И вот уже настало время –
Туда Татьяну призовут
И вместе с Ольгою возьмут.
Сие студенческое племя
Покинет дом в недобрый час.
И вот уже очаг погас.

39
Покамест упивайтесь ею,
Своей свободою, друзья!
Её условность разумею
И мало к ней привязан я;
Для прошлого прикрыты двери,
Но миллионные потери
Тревожат сердце мне всегда.
Без неприметного следа
Мне было б грустно мир оставить.
Живу, пишу не для похвал,
Но я б, конечно, не желал
Себя, как Хазин*, вдруг ославить,
Что делать, он хороший друг,
Но заглушили редкий звук.

40
Вдруг мой роман чьё сердце тронет.
И в этом случае судьбой,
Быть может, в Лете не потонет
Прочитанный одним тобой,
Мой критик. Лестная надежда:
Не назовёшь меня невеждой
Увидя где-то мой портрет,
Промолвишь – всё же он поэт.
Одно вне всякого сомненья,
Пусть даже очень ты сердит,
Но память всё же сохранит
Истории одно мгновенье,
В котором и моя строка –
Что ручеёк. И вот река…