просто великолепные записки

3-я часть из 5

Будущее – удобный приют для наших мечтаний.
 Анатоль Франс

Посвящается В.В.В.

Неужели опять? Ну и сколько уже можно?! Это когда-нибудь закончится? Ты только и умеешь, что болтать о том, как влюбился в кого-то из интернета. Это скоро станет совсем неинтересно, ты банален, и твой романтический поток слов так и останется здесь, на бумаге.
Да, вот именно такие мысли я уже способен предугадать в голове каждого читателя, вольного или невольного, но позволю себе ещё раз, на свою беду, привлечь внимание каждого, ибо на этот раз я задумал нечто не совсем похожее на два последних моих рассказа, нечто ещё более грандиозное. Грандиозно это в моих мыслях, а вот как замысел отобразится на бумаге, не знаю. Но я попытаюсь, мне в этом помогут мысли о ней, золотоволосой молодой особе, красиво посетившей мою жизнь, надев туфли с высокими каблуками.

Вместо вступления

Какое непонятное слово: «последний». Оно вроде присутствует в моём лексиконе, но на самом деле в каждом из дней нет ничего, что было бы последним. Следует продолжение, которого я, кажется, и не хотел бы. А она его предчувствовала, интуиция ни разу её не обманула. Вряд ли она когда-нибудь обманет её, эту красавицу. Жизнь разбивается на несколько коротких периодов, каждый из которых впоследствии становится всё меньше и меньше в связи с происходящими событиями в моей столь унылой жизни. Нет, это не чрезмерная самокритика, успокойтесь.
Итак, эти события не носят глобального характера, я сам придаю им этот характер, потому что я упорно не хочу замечать очевидного: между нами нет ничего и ничего быть не может. Кроме дружбы, в которую я никогда не верил. Или всё-таки что-то может быть?
Я всё равно, как баран, стучусь и стучусь в эту бетонную стену. Скоро себе голову расшибу и умру от кровопотерь, но об этом нет времени задумываться. Я слишком упрям мысленно и слишком нерешителен наяву. Но давайте обо всём по порядку.

Глава 1. Уже почти

Мой панцирь, тот самый, из самого твёрдого металла, уже давно был расплющен тисками времени, и я сам едва не погиб, когда в нём мне чуть не прищемило голову. Много времени прошло, я потерял ему счёт, сейчас то ли две тысячи восьмидесятый, то ли две тысячи восемьдесят первый год, но это не играет такого уж огромного значения. Главное – это то, что я прожил какой-то ничтожный по космическим меркам период времени и так много по меркам планеты Земля, а теперь ни о чём особо не жалею, ведь остался верен себе: я удачник, мне в этой жизни повезло. Сейчас я прикован к кровати одного из учреждений здравоохранения, едва ли могу пошевелить пальцами рук и ног, моё сердце изношено и очень сильно болит, а мои слова старательно фиксирует мой дорогой человек. Он моя точная копия, только глаза и волосы у него другого цвета, а характер совместился в нём мой и ещё одного дорогого человека.
Случайно я заметил когда-то на врачебном устройстве свой диагноз, малопонятный мне, но более чем красноречивый для врачевателя. ИБС: стенокардия покоя. Осталось мне жить совсем немного, поэтому я хочу быстрее закончить всё, что началось в далёком две тысячи тринадцатом, зимой, скучным и одиноким вечером.





Глава 2. Экспозиция

– Отец, я давно прочитал те твои рассказы, с этого… неудобного… как ты его называешь… ноутбука. А что было дальше? Чем всё закончилось?

Я с ласковым укором смотрю на сына, он уже совсем взрослый. У него свои дети, а он до сих пор с детским восторгом пытается у меня узнать, что же произошло такого интересного в моей юности, о чём я до сих пор никак не могу внятно рассказать.
– Слушай, пап, может, ты вообще всё выдумал? Из того, что расскажешь мне. Ты ведь в молодости был тем ещё выдумщиком.
– Не говори глупостей, сын, – говорю я, и рука на миг успевает потрепать его непослушные волосы, а потом опять беспомощно падает на кровать. – Будь я таким грандиозным фантазёром, то здесь не было бы тебя, не было бы твоей сестры, не было бы совершенно ничего, я бы умер в одиночестве, в окружении одних медработников. А раз уж ты здесь, то приготовься послушать и записать эту обыкновенную, по сути, историю, но очень важную для меня. Ты готов?
– Конечно готов, папа. Только почему ты не мог рассказать мне обо всём раньше?
– Я был слишком занят, нёс какую-то непонятную профессиональную обузу и был уверен, что поступаю правильно. Я, конечно, давно мог бы всё рассказать, но в часы перед смертью воспоминания обостряются до невероятной степени, и ничего не страшно говорить, даже мне, такому старому. Так вот, с твоей великолепной мамой судьба свела меня в интернете. Сейчас, как я понял, большинство браков и появляется только с его помощью. Или что у вас там ещё… Тогда я весьма активно пользовался всеми прелестями сети, виртуальная жизнь казалась такой реальной, что я даже забывал, где правда, а где вымысел. Я думал только о ней, девятнадцатилетней симпатичной девушке из университета, и больше никто мне не был нужен. Знаешь, это какая-то золотая середина: вроде и разговариваешь с человеком, который тебе нравится, но так просто было формулировать слова, можно было подумать, что сказать, а что не говорить. Редкие наши встречи – это стремительная агония грусти, надоевшего душевного спокойствия и лежидневной скуки. Твоя мама тоже так считала, наверно.
– Ты текстоверт, пап.
– Не умничай мне тут, я уже давно забыл это ненавистное слово, а ты мне напомнил. Это же ты уже декан факультета лучшего из университетов страны, ты добился многого, ты моя гордость, а я достиг того, что мог, и ни о чём не жалею, кроме как о том, что не смогу закончить своё повествование. Ты, наверно, будешь додумывать его сам.
– Всё, молчу, папа-текстоверт.
– Так-то лучше. Так вот, всё шло своим чередом: мы, находясь чуть меньше, чем в тридцати метрах друг от друга, уверенно приходили каждый в свою комнату, заходили в сеть и обманывали себя. Моя муза ловко интерпретировала все мои слова, сказанные ей. За буквами легче было спрятаться, и её это явно устраивало, только вскоре это перестало устраивать меня. И мне даже начинало казаться, что она сама текстовертка, ничем не хуже меня.
– Но я же прочитал твои рассказы. В них ты невероятно нерешителен. Ты смог что-то изменить, раз я здесь и сижу рядом с тобой?
– Да, всё верно, сын. Моя юношеская неразумная жизнь обрела смысл рядом с любимой девушкой, но она в это не верила и не считала нужным верить. «Ну, ничего, – думал я, – ещё ничего не закончилось». Мне очень хотелось быть с ней, узнав её в большей степени только так, с невидимой стороны, с того конца провода. Твоя мама очень гордая, скажу я тебе.
– Да, она такая. Кстати, она обещала приехать, как только освободится. Знал бы ты, сколько она сделала для своего любимого дела.
– Мне ли не знать. Ради неё я включал телевизор, находил передачи, которые она вела, и потом, когда она уже была на высоте своей карьеры, я порадовался за неё. «Ты теперь настоящая личность, ты довольна собой, а я продолжаю грезить тобой». Твоя мама гордая. Я воспринимал это всегда как хорошее качество. Да и разве твоя мама может вызывать плохие впечатления...
– Мне кажется, ты сам не хочешь видеть её недостатки.
– Хочу, но не вижу. Не в этом ли смысл?

Глава 3. Встречи

– Наши кратковременные встречи могли состоять либо из слов «привет, как дела», либо из пары улыбок, либо из непродолжительных разговоров. Став моей аддикцией, привычкой (до сих пор нравится её так называть), она была необходима, нужно было что-то большее, мне хотелось видеть её постоянно, и это желание было довольно сильным, ведь, по сути, я привык к одиночеству, но, думаю, постепенно и отвык бы от него.

Теперь ты у меня вошла в привычку,
Зависимость задушит каждый раз,
Когда я заключу любовь в кавычки
И ограничусь парой-тройкой фраз.

 Месяцы шли, мы встречались и расходились, а в виртуальности умудрялись разговаривать по душам.
– Как же так?!
– Да, сын, тебе это не совсем понятно, я знаю. Поэтому я решил, что нужно было что-то менять. Я знал, что она откажется от простого свидания, но настроение было таким, что было всё равно, откажет она или нет. Да, сначала она отказалась, потом ещё раз. И ещё. Я понял, что сдаваться было никак нельзя, это приравнивалось к катастрофе мировых масштабов. Удивительным стало то, что в один из дней июня она согласилась сходить со мной погулять.
– Неужели? Ты серьёзно?
– Вполне. Ты можешь не верить старику-отцу, я бы и сам себе не поверил. Но слова «хорошо, так уж и быть, в шесть» говорили сами за себя. Ты даже не представишь, как я был рад. Она согласилась! Это так на неё не похоже, но это было действительно так.
– Чувствую, дальше начнётся что-то интересное.
– Не знаю, для вашего времени, может, и не совсем интересное. Но для меня это время было золотым. Почти как солнце, которое светило, когда я ждал её, а потом мы пошли по широкой улице.
– Ты тот ещё романтик, отец.
– Много кто мне это говорил. Я не хотел им быть, но всё время только им и оставался. Мне бы сейчас попасть в конец восемнадцатого, а не в конец двадцать первого века, и всё, что я когда-либо сделал, сказал или написал, не выглядело бы таким странным. А ты прав, мой умный мальчишка. Но слушай дальше. Мы шли и разговаривали, и я больше никого не замечал вокруг себя. Сейчас всё это звучит претенциозно, но не вздумай отвлечься и пропустить хоть одно моё слово. Я, как и всегда, наблюдал за ней, ловил каждое её слово. Я опять смотрел на её руки, её волосы, ноги и саму походку. Я как будто выучивал всю её наизусть, узнавал её привычки, которые она сама не замечала, и только глупо улыбался. Из головы с немыслимой скоростью пытались вырваться наружу несказанные вовремя слова.
– Ну и о чём же ты с ней разговаривал?
– Обо всём и ни о чём конкретно. Так уж у нас повелось. О жизни, об учёбе, о моментах, связывающих нас, которые понимали только мы вдвоём. Дух захватывало, когда я шёл рядом с ней, словно это была высокопоставленная особа, а мне выпало за честь быть её спутником.
– Я изучал историю, ещё тогда, когда был аспирантом, и заметил в одной книге портрет княжны, она была похожа на маму. Помнишь, я тебе показывал её?
– Конечно, я всё помню. Но я уже тогда подозревал что-то подобное, эти черты гордого, величавого, спокойно-царственного. А она опять говорила: «Ой, да что ты выдумываешь?»
 – Пап, кажется, мама – воплощение какого-то особенного и непонятного типа скромности, это одна из причин, по которой я её люблю ещё больше.
– Я до сих пор не изучил её до конца, она останется для меня непознанной тайной, но слушай дальше. Первая наша прогулка закончилась для меня вполне удачно: она поцеловала меня в щеку и быстро ушла, а я смотрел на её ноги и был счастлив.
– У вас ещё были поцелуи, прогулки?
– Всё было, сын, всё было. Я когда-то видел такую огромную книгу, в ней было около двух тысяч листов. Так вот, таких книг мне бы понадобилось штук десять, чтобы полностью передать всё, что я чувствовал, находясь рядом с ней.

Глава 4. Поцелуи

– Многие серьёзно относятся к поцелуям, сын. Люди целовались разборчиво, а некоторые целовали кого угодно без веских на то оснований. Но не в этом суть. Первый мой поцелуй был в возрасте десяти лет, тогда мы не особо понимали, что делаем, и пародировали взрослых.
– Да брось, отец! Я тебе не верю. Неужели ты был этаким нерешительным мачо?
– Не знаю, кем я был, но потом был долгий перерыв, лет тринадцать.
– Ну вот, ещё лучше. И ты хочешь сказать, что только мама стала твоей первой осознанной…
– Всё правильно ты думаешь. Смотрю я на тебя и не перестаю удивляться: какой же ты умный, как хорошо мы смогли тебя воспитать и дать тебе всё, чтобы ты стал таким идеальным сыном. Девяносто процентов своей жизни я отдал тебе и, если бы смог, отдал бы ещё больше. Да, твоя мама была первой, осознанно выбранной девушкой для идущей вперёд жизни, но сначала кажущейся такой далёкой и необъяснимой. А потом нас ждали и миллионы поцелуев, и миллиарды касаний рук, и тысячи часов любви. Как в замедленной плёнке, наш поцелуй произошёл не через месяц после знакомства и даже не через два или три. Но однажды, когда она выходила из университета, я решил действовать во что бы то ни стало. Знаешь, сын, эти озарения, происходившие в моём сознании, спасали меня, принося с собой освобождение и кратковременные моменты, которые я помню до сих пор, как будто это было только вчера.
– Да, отец, но ты не отвлекайся!
– Точно… На крыльце учебного заведения мне одурманил голову жаркий майский воздух, она уже шла возле деревьев, как будто каким-то флагом виднелась её белоснежная майка, и я бросился её догонять. Не было страха, куда-то исчезла вся моя прежняя нерешительность. Ещё секунда. Она явно не успевает ничего сообразить. Эти губы... Я не скажу ничего, сын. Не потому что не хочу, а потому что не могу. Слишком сложно для меня вспоминать самые яркие и лучшие слова из своего словарного запаса, чтобы описать это.

Да, я не стал рассказывать сыну о поцелуе, да и действительно не смог бы. А ведь это был самый яркий, самый первый, самый лучший и самый настоящий поцелуй. Я не шучу, честно! Поцеловав её, я почувствовал, что мозг сейчас взорвётся от переизбытка чувств, как ядерное оружие, а в душе наступит атомное лето.

– Наконец она осознала, что происходит, вырвалась из моих объятий, дала мне пощёчину и быстро ушла. «Ничего, пусть идёт», – думал я. «Всё для меня и так слишком хорошо». Это тепло от пощёчины невероятно согревало, хотя на улице была жуткая жара. Но я напился нектаром губ. Только потом она уже сказала: «Извини за пощёчину, просто всё было очень неожиданно». Ничего. Для меня и самого это было полной неожиданностью. А теперь, когда вспоминается этот день, душа чуть ли не вырывается наружу, в любом случае на лице появляется улыбка.

Глава 5. Стихотворения

– Отец, ты столько стихотворений посвятил ей. Как она их воспринимала?
– Как и полагается музе, она воспринимала их спокойно. По-моему, стихотворения как будто были её собственностью, будто только благодаря ей они появились. И ещё они ей определённо нравились. Иначе и быть не могло.
«Я не могу быть чьей-то музой».
«Как же так? Это я буду решать, а от тебя требуется только вдохновлять, даже если ты этого не хочешь».
На самом деле всё хотелось посвятить ей, даже то, что было написано до нашей встречи. Оды, поэмы, сонеты, рассказы, романы, баллады – мне ничего этого не жалко, забирай. А взамен всего лишь вдохновляй, муз!
– И много стихов ты посвятил маме?
– Я не помню уже, если честно, я сбился со счёта, их очень много. Но в то же время я чувствую, что написал их слишком мало, не сказал всё то, что хотел сказать двадцатилетним студентом, тридцатилетним преподавателем и даже сейчас, немощным стариком. Но она знает, она всё знает, только не хочет никому говорить, никому не хочет показывать своих чувств, даже мне. Смотрите, кто пришёл. Моя доченька. Как же я по тебе соскучился.

В палату вошла моя любимая доченька. Больше её таким словом с уменьшительно-ласкательным суффиксом никто не называет, а для меня она остаётся девчонкой с маленькими золотыми, как песок, на котором она играла около берега моря, косичками. Какая же она взрослая. Я во многих фильмах слышал, во многих книгах читал, но тоже скажу: она очень похожа на мать, воплощение и живое свидетельство той молодости и неразрушимой красоты. Моя доченька…
– Папочка, я тоже по тебе так соскучилась. Родной мой, как ты? Прости, на работе задержали. Я к тебе так спешила, даже не успела зайти к маме.

Дочь целует мой горячий лоб, её суетливые вопросы вызывают невольную добрую улыбку. Милая, добрая, красивая, успешная доченька. Я счастлив.

 Глава 6. Прогулки

Дочь ушла, а сын остался фиксировать дальше мои воспоминания. Я удивляюсь тому, насколько он терпелив и вынослив. Не так просто было слушать меня, старика, рассказывающего о любви и всех её проявлениях. Но ему было интересно, и это главное.
– Сердце как-то всегда странно реагировало на появление твоей мамы. Оно то билось чаще, то вообще замирало. Перехватывало дыхание, и мозг отключался, я не мог сразу же сказать то важное, что хотел. Я только судорожно искал слова. Но не нужно было ничего выдумывать, я хотел быть самим собой. Когда мы разговаривали всё больше и больше, становилось проще говорить ей комплименты, приглашать погулять и целовать при встрече. Нерешительность была болезнью, а я окончательно выздоровел, это была реконвалесценция сознания и мыслей. Стало быть, поэтому мой мозг больше не «отключался», когда я видел её и даже когда она чудилась мне среди незнакомых девушек.
– Вы только и делали, что гуляли и целовались?
– Нет, не только. Какой же ты любопытный. Было всё, и даже больше, но обо всём по порядку. А пока дай мне отдохнуть полчаса, сын.

Собраться с мыслями, вспомнить всё, что было, и заново это пережить. Сын ушёл пить кофе, а меня попросили выпить какое-то лекарство. Я опять думаю о ней: приедет ли она, как скоро это произойдёт? Я так хочу её увидеть, все мои мысли посвящены только ей. Что же происходит? Столько лет прошло, а ничего не меняется по отношению к ней. Всё, сын идёт, пора для него опять сосредоточиться на рассказе о любви всей моей так называемой жизни.

– Как ты, пап?
– Хорошо. По крайней мере, во мне ещё достаточно сил, чтобы рассказать тебе кое-что ещё.

Глава 7. Реальность встреч

– Мы стали чуть взрослее и объявили бойкот виртуальной реальности. Слова, напечатанные на экране, заменил её неповторимый мелодичный голос, который готов был без устали повествовать мне обо всём новом в её жизни. Какие-то жёлтые смайлики-«колобки» превратились во всю ту же непередаваемую милую улыбку, которую она мне дарила. Но вместе с тем и кратковременная злость, и ревность, и обида, которые она выражала, мне нравились, в эти моменты она была смешная в самом хорошем смысле этого слова.

Когда же захочешь позлиться
И будешь обижена ты,
То мне остаётся смириться
Пред силой твоей красоты.

И если раньше социальная сеть была этаким «кибердеревом», под которым мы привыкли встречаться чуть ли не каждый день, то с течением времени всё стало иначе: чуть ли не каждый день мы виделись и ходили куда-нибудь. Мне просто было радостно смотреть на её скромную и доверчивую улыбку, иногда мне казалось, что она воплощение лирической героини из творчества великого поэта, что ей удалось приобрести современные черты и теперь вдохновлять меня. Мы брались за руки и растворялись в шумном и светящемся вечерними фонарями белорусском городе, говоря «нет» обманчивой социальной сети.

Глава 8. Учиться

– Пап, и сколько длились ваши отношения?
– Они могли бы длиться бесконечно, в моём понимании они столько и длились. Но в то же время каждый был занят своим делом, мы учились, нам было нужно образование, помимо этого мы постигали ещё и образование любви.
Знаешь, каждый по-разному относился к этаким «университетским романам». Один мог считать это скучным и надоедливым. Ну как это: быть всюду и везде неразлучными, ходить, обнявшись и шепча что-то друг другу? Где же романтика расставаний и ожиданий? Другой мог воспринимать это как должное: это судьба, если они оказались рядом и выбрали друг друга. А третий мог никак это не воспринимать, чтобы не поддерживать распускающих сплетни и домыслы о, быть может, самой счастливой паре этого университета.
До сих пор помню её бесконечные благодарности за помощь с курсовыми работами. А ведь сначала я вообще думал, что она отвергнет любые проявления моего желания помочь. Я как будто понемногу проникался всеми сферами её жизни, сам не зная зачем. Мне хотелось помогать ей, мне это попросту было нужно, я видел какой-то смысл жизни в том, чтобы что-то делать для неё, быть нужным и чтобы она была нужной мне. Всё было более чем хорошо.
– Что же случилось потом?

Глава 9. Узы с музой

– Помню наш выпускной. Никто не мог меня заставить, а я никак не мог отвести от неё глаз. Она была очень красивой, суперкрасивой, экстракрасивой в своём красном платье. Никогда до этого я не мог даже себе вообразить, что она может быть такой красивой, хоть и думал, что границы красоты уже давно расширены. Танец, прощальное слово преподавателей – и мы идём на всеобщее празднование. Алкоголь, непонятные слова ведущего, и мы с ней уходим подальше от этого пиршества. Мы шли, слегка пьяные, смеялись, говорили друг другу смешные и приятные вещи и целовались. Ты не поверишь, но вдруг к нам обоим приходит озарение: мы должны пожениться. И не стоило нам ссылаться на действие алкоголя, чтобы заявлять о поспешности и ошибочности этого действия, наш разговор я помню и сейчас:
«Я думаю, нам стоит пожениться».
«И ты не боишься?»
«Чего же мне бояться, принцесс?»
«Сколько раз прошу не называть так. Какая я тебе принцесс? Не знаю… Ты не боишься, что потом будешь жалеть, что я тебе надоем, когда буду сварливой женой...»

А дальше она попросту не договорила, а только весело вскрикнула: я взял её на руки и понёс. Не стоит за неё бояться: я хоть и был немного пьян, но нёс её, свою величайшую ценность, к зданию со светящимися четырьмя буквами: З А Г С.
– А как же кольца?
– Кольца, к слову сказать, давно были готовы: я купил их, словно предсказывая такой ход событий, и меня такой ход устраивал.
– А свидетели?
– Мы тут же позвонили своим друзьям, каждый тому, кто не откажется сыграть роль свидетеля в нашей начинающейся совместной жизни. Уладив все дела с работниками заведения бракосочетания, мы вошли, чтобы сказать «да», и после она снова была на моих руках. Я хотел её уже не отпускать никогда-никогда, желал чувствовать её руку, обнимающую мою шею. Казалось, любовь, как и красота, перешла все возможные границы.
Представляешь: я думал, что никогда не женюсь. В детстве мне говорили об этом, но я твёрдо был уверен в том, что жены мне не нужно, и смело об этом заявлял. А меня великодушно гладили по голове и смеялись: «Мал ты ещё, чтобы понять. Женишься. Все женятся».

Глава 10. Амбиции

– Помню, я тоже так говорил.
– Да, ты был тот ещё задиристый мальчуган. Если что-то не так, то всё – начинаем спорить.
– И каково тебе было начать жить супружеской жизнью?
– Легко. Всё у нас было даже лучше, чем прежде. Только теперь она была моей женой. А ещё подругой, любовницей и богиней в одном флаконе. Осознание этого делало меня счастливым, просто от одной мысли хотелось её любить ещё и ещё больше.
– Даже учёба и работа не мешали любить?
– Не то чтобы мешали. Но наступил момент нашего расставания. Сейчас я очень спокойно об этом говорю, но ты меня не видел тогда. Ей нужно было ехать в столицу, ведь именно там виднелась её карьера, её «звезда пленительного счастья», мне же выпал шанс остаться на прежнем месте и работать преподавателем в университете. И здесь у двоих молодых амбициозных людей возник спор.
– А что же в итоге?
– А в итоге, сын мой, мы нашли своеобразный компромисс: она уезжает в центр страны, но видеться мы будем каждые выходные. Я даже не мог оценить, насколько тяжёлым было такое решение: предпочесть карьеру семейной жизни. Мы были молоды, кое-что осознавали, но не до конца. Нужно было время, чтобы понять, что я без неё не смогу жить, она нужна, как нужен воздух, который заблудился в её золотых волосах.
– Как же вы тогда могли расстаться?
– Могли. Но при этом мы могли до невозможности доверять друг другу, верить, что расстояние только усиливает любовь. Я помню вокзал. Только недавно прошёл дождь, перрон блестел свежестью ночи. Её большая сумка (я шутил, что туда могла поместиться Вселенная) до последней минуты отправления была в моих руках, моя женщина была в моих руках до последнего момента, а потом это железное чудовище запыхтело и увезло её, забрало у меня. Последний поцелуй и взмах из окна её нежной и лёгкой руки. Я иду домой.

Слушай осень на балконе,
Спи под шум ночных дождей.
В это время на перроне
Растворюсь среди людей.

Даже если над дождями
Мне потом придётся жить,
Бесконечными годами
Не смогу тебя забыть.

Глава 11. Больше, чем счастье

– Как ты продолжал жить, отец?
– Стоит ли говорить, что я постоянно думал о ней? Моя самая полезная привычка была где-то там, в шумном мегаполисе. Любой может сказать, что влюблённые – это идиоты, они одержимы идеей, не ценят свободы и тратят лучшие моменты жизни на какие-то чувства. Пусть говорят. А я, будучи каждый день на работе, смотрел на таймер обратного времени: он отсчитывал время назад до самого ожидаемого момента – встречи с молодой женой, верной спутницей жизни, которая в трёхстах километрах от меня стремительно завоёвывала новые вершины карьерной лестницы, как и хотела. Но вскоре ей пришлось ненадолго остановиться.
– Это почему же?
– А потому что наступили лучшие девять месяцев, они даже были лучше завоевания всех карьерных лестниц.

Это, конечно же, сказал не я. В медицинскую палату незаметно (как она всегда умела) вошла с дочерью самая что ни на есть настоящая хранительница моих лучших эмоций, моя всё та же красивая женщина. В сердце кольнуло.
– Мама! Здравствуй! – обрадовался сын.
– А я-то думаю: почему это так светло вдруг стало. А это, оказывается, мои золотые пришли, – улыбаясь, говорю я.
– А ты рассказываешь сыну нашу историю, глупый? – нарочито игриво спрашивает жена. – Продолжай, я хочу тоже послушать. Ты всегда умел интересно рассказывать.
– Обязательно продолжу, только дай мне свою руку. Я очень давно тебя не видел. Разве только на экране.
– Расскажи дальше, отец, – нетерпеливо просит сын.
– Да, пап, – поддерживает дочь.
– Хорошо, только не подгоняйте меня. Вашей маме пришлось ненадолго остановиться: она была беременна вами.
– Да, мои дорогие, мне сообщили, что у нас будут девочка и мальчик.
 – А когда ты сообщила мне это, то я, даже не отпрашиваясь с работы, посреди пары вышел и поехал к тебе. Теперь мне точно не нужно было отпрашиваться, чтобы поскорее увидеть тебя. Ты даже не знаешь, насколько быстро я ехал по автотрассе. А потом я минут десять смотрел на снимок УЗИ, и он мне казался лучшей фотографией, которую я когда-либо в жизни рассматривал.
– Ты не перестал быть романтиком, даже ещё продолжаешь говорить так же.
– А ты всё ещё никак не можешь согреть руки, они у тебя холодные.
– Родители, не отвлекайтесь.
– Так вот, наступил период в жизни под названием «Больше, чем счастье». Счастья было два. Это были вы, дети, и мы вас очень ждали. Всё было готово к вашему появлению. Я почти отсутствовал на работе, и причину моего отсутствия прекрасно понимали. А потом в роддоме два новых крика оповестили меня о ещё более интересной жизни: жизни родительской. Странно, что в детстве я заявлял, что детей у меня категорически не будет, даже когда женюсь. Но это же был всего лишь возраст. Сейчас эти два комочка в одеялах с голубой и розовой ленточками казались мне самыми родными, нужными и лучшими. Я почему-то вспомнил далёкое детство.
Февраль. Холодно. Но это на улице холодно, а я-то еду в машине с отцом и с его другом. В пять лет мне ещё не совсем понятно, что такое роддом, зачем мы туда едем и неужели у меня будет сестра? За окном машины так много снега. Кажется, в наши времена его значительно меньше и даже не совсем понятно почему. Снег блестит на солнце и, как мне кажется, переливается розовым оттенком, что очень странно, ведь в моей детской голове не укладывается, как белый снег может переливаться розовым. Снег казался сплошной коллекцией маленьких бриллиантов, можно было подумать, что ты безмерно богат, когда собираешь их. Но вот разочарование: бриллианты никак не хотят сохраняться и потом пропадают неведомо куда.
 Да и это уже не так важно, увлекает маленькая игрушка на зеркале заднего вида, которая всё время болтается. Вот неугомонная! Опять вспоминаю о сестре и думаю, какой же будет она: сразу большой или не совсем, научится говорить сразу или придётся ещё долго ждать? Ну что с меня, ничего не понимающего в жизни человека, можно было взять? Почти ничего.
Зелёное большое и местами обшарпанное здание больницы. Мы подъезжаем, выходим; морозный воздух быстро проникает в нос; становится холодно, но мне интересно увидеть сестричку. Всё проходит довольно тихо, мы поднимаемся на второй этаж, нас ждёт мама с непонятным свёртком, да ещё и перевязанным розовой лентой. Оттенок такого цвета я видел на снегу. Из свёртка не раздавалось ни одного звука, а взрослые заглядывали туда, улыбались, а мне не хотели показать, что там. Несправедливо!

Но теперь я сам был взрослым, на кровати лежала моя любимая, а рядом с ней были такие же любимые вы, дети. Оба схватив меня за пальцы, вы уже знали, что никуда меня не отпустите.
А теперь, сын, я вспомнил одну из ночей, когда укладывал тебя спать. И не секрет, что отцы немного хуже умеют укладывать детей спать, нежели мамы, но отцы обычно оригинальны в этом деле. Какие же наивные и незамысловатые диалоги мы с тобой вели. Но эти диалоги вызывали у меня улыбку.
Ты, сын, пытался уснуть, но сон даже не думал приходить и отуманивать твой разум до утра. Мне, видимо, тоже было невдомёк, почему не было сна, и поэтому я дал тебе плюшевого медведя:
«Смотри, как только ты уснёшь, Мишка тоже закроет глаза и будет спать. Ты же не хочешь, чтобы он не выспался, так что ложись, Мишка тоже закроет глаза и будет спать».
Тогда ты поверил мне, но решил проверить. Каково же было твоё удивление, когда ты закрыл глаза, прикоснулся к глазам игрушки и понял, что они до сих пор открыты. Конечно же, они и не собирались закрываться, ведь не могли закрыться технически. Но ты продолжал упорно верить в чудо, даже спросил…
– Помню, помню, – улыбаясь, говорит сын, – я спросил: «А почему я глаза закрыл, а Мишка нет? Я чувствую, что его глаза открыты».
– А я нашёлся, и тут же сказал:
«Вот ты какой хитрый. Но Мишка же тоже хитрый. Он знает, что ты не спишь по-настоящему, а только закрыл глаза. Конечно же, он не будет спать, другого и ожидать не нужно».

Для тебя этот аргумент оказался самым что ни на есть обоснованным, и ты крепко уснул, а я ушёл на кухню.
 
Я прервал на минуту своё повествование. Дочь едва сдерживала слёзы. Это были слёзы любви и благодарности, а не печали. Жена сидела рядом, держа мою руку на своём лице. Как же она изменилась. Но разве ли в худшую сторону? Нет. Только сын дрожащим голосом просит продолжить:
– Расскажи дальше, пап, расскажи…

Глава 12. Жизнь как она есть

– Всё рассказать невозможно, даже если каждая минута состояла из счастья. Вы росли, умнели, радовали нас, беззаботно бегали по морскому песку, сами пробовали строить дома. Я виделся с вами очень часто, я видел ваши счастливые улыбки и радость от того, что я приехал. Очень скоро я сократил расстояние между нами с трёхсот километров до ноля: я тоже переехал жить в столицу. Работа не мешала мне и вашей маме любить вас и друг друга. Первые новости по телевидению, радио, в газетах и журналах – ваша мама делала успехи. Мои первые гонорары, сборники, преподавание в вузах – я не отставал от супруги. Разница только в том, что ты, милая, сильнее меня, ты популярнее, настоящая суперледи.
– Скажешь тоже: леди. Я уже руковожу многим, но до сих пор не научилась руководить частотой ударов своего сердца, я достигла вершин карьеры и любви. Кажется, жизни будет мало, чтобы быть с тобой, но дайте нам, дети, этот вечер провести вдвоём. Этих вечеров было так много в нашей жизни и в то же время так мало.

Сын подходит и целует меня в лоб, дочь целует в глаза, они выходят, дверь за ними автоматически закрывается. Самостоятельные, добрые, независимые, лучшие. Мне нужно было бы постараться, чтобы назвать ещё множество прилагательных для них… Родных…

Глава 13. Двое

Да, я провёл детей взглядом, а потом тут же посмотрел на неё, улыбавшуюся всё так же скромно, мило и прекрасно, спутницу моей жизни. Я собрал все силы, чтобы поднять руку и потрогать её золотые прямые локоны, как будто за всю жизнь я не насмотрелся на них, не потрогал их, не просыпался с ними. Теперь оставалось быть с ней, насколько это возможно, говорить с ней, касаться её.
– Ну что, мой дорогой поэт, поговорим, как раньше: ты будешь судорожно придумывать тему, а я тебя буду поддерживать?
– Ты забыла, муз, что моей единственной темой всегда оставалась любовь. Может, я тебе когда-то и не говорил о ней, но ты всё знаешь и так. Моя милая… Моя умная…
– Тише, тише, лучше поспи. Ты столько рассказал. Знай: я тебя помню и люблю. Даже если сама об этом не подозреваю.

Я засыпаю, её голова склонилась рядом, на мою руку. Разве что-то ещё было нужно? Разве могло быть что-то прекраснее, чем её самые драгоценные волосы на белоснежной простыне и на моей щеке? Всё это было идеальным даже во время нашей старости.

Глава 14. Уход

А ведь положительные чувства тоже убивают. Может быть, даже гораздо быстрее и эффективнее, чем отрицательные. Я уже не мог проснуться, не мог открыть глаз, чтобы прекратить этот сон. Боль в сердце, теперь такая необходимая боль – и всё останавливается. Полумрак, её приглушённый голос, жизнь – всё будто растворяется, но я почему-то ещё что-то слышу и ощущаю. Слышу, как она плачет, как бегают медсёстры, чувствую, как меня перекладывают на что-то неудобное и куда-то уносят.
Странно, я ещё как будто бы могу дышать. Я вижу свет. Я никогда не верил, что перед смертью умирающие видят свет и стремятся к нему. Я теперь даже задумался о магии этого света. Что это: вход в рай, в котором я смогу очутиться и скоро встретиться с ней, или какой-то участок для перезагрузки сознания, а потом вход в новую жизнь в виде кричащего младенца, но уже решительно всё забывшего? Может ли быть такое? Или я слишком много верю… И вдруг – вибрация.

Глава 15. Точно всё

Стоп-кадр! Под подушкой вибрирует мой телефон. Я окончательно ещё не отошёл ото сна и явно не понимаю, что происходит. Семь ноль три. Что это? Опять сон? Очередной сон, важный, нужный, необходимый. Иду чистить зубы.
Я знаю: в итоге ты прочитаешь всё это ко дню своего рождения, у тебя опять сильно будет стучать сердце от того, что ты это читаешь. Неужели я так хорошо всё описываю?
Знаешь, что бы я хотел тебе пожелать? Счастья. Разве только что у нас могут быть немного разные представления о нём. Но ты же явно к нему стремишься и ни перед чем не остановишься. Ты самая уникальная, непредсказуемая, неповторимая, своеобразная двадцатилетняя из всех двадцатилетних, которых я только мог знать. Ты же уверенно скажешь, что всё у меня впереди и что я всё ещё узнаю. Но я не захочу ничего слышать. А ещё – не упускай свою способность вдохновлять. Этому некоторые люди могут только завидовать.
Знаю, что-то выглядит глупо, порой даже очень смело и нахально. Но ситуация патовая. Знаю, всё останется так, как и было, на бумаге всё изменить гораздо проще, и проще всего «ограндиозить» жизнь в рассказе, нежели что-то предпринять кардинальное. И я не знаю, что ещё нам предстоит и сколько слов ты ещё будешь способна вызвать. Что, если вообще ничего не предстоит, а тебе только всё время будет приятно, что я пишу и говорю? Моя аддикция, золото, принцесса, лимеренция… Ты будешь со мной?
нет, нет, нет…

Конец
(31.05.2014)
(ред. 2021)