Боярыня Морозова

Боярыня Морозова.


Забыто временем нещадно, предание смутных тех времён,
Трагедией людских страданий, период был тот омрачён,             
Не счесть потерь средневековья, что войны горько принесли,
Но те утраты: что за веру, своим цинизмом потрясли.               

Жестоки были те реформы, что церковь в миру приняла,    
Царём поддержанные склоки, людей к расколу привела,
Как будто верование в Бога, неверным было, до поры,
Сменив обрядо поклонение, в зажгли раздора тем костры.

Не передать словами горя, что принял с верою народ,         
Царёва месть как бы чумою, прошлась, выкашивая род,
Но дух сломить столь непокорных, своею волей он не смог,    
Не изменивших старой вере, на муки страшные обрёк.

Не обошла грозою гневной, и участь княжеских семей,
Одна из них была женою, боярских знатных тех кровей,
Так Феодосия, по мужу, Морозовой наречена,
Оставшись с сыном слишком рано, вдовой она уже была.

Но горе, знати лишь добавив, наследством крупным наделив,
За отроком весь капитал оставив, что был так щедр и массив,
Но был ещё столь юн наследник, и ей как матери родной,
Распоряжаться состоянием, закон предписывал одной.             

Судьба казалось благосклонно, к её молитвам отнеслась,
В богатстве роскоши и власти, она невольно вознеслась,
При царском дворе в услужении, была приближена к царю,
Сей чин боярыни верховной, дарён ей был на алтарю.
               
И время словно раскрывает, пред ней просторы сей мечты,      
Счастливой беззаботной жизни, достатка дивной полноты,
Но не найдя в том утешенья, и неожиданно для всех,            
Вдова младая с ярой страстью, предалась к вере от утех.

Оставшись верной старой вере, и новых не приняв затей,   
Она с презреньем осуждала, разбой, чинимый на людей.
И не смерившись с угнетеньем, и видя в этом тяжкий грех,   
Наперекор царёвой воле, была заступницей для тех.

Так, перестроив в своей жизни, уклад домашний на простой,
По монастырскому обряду, жила как будто за стеной,
Отвергнув страсти искушенья, неся безбрачия обет,
Держалась замкнуто от власти, всё реже появляясь в свет.
               
И открывая настежь двери, роскошных всех хором своих, 
Она впустила для молебна, убогих нищих и благих,
Одаривая их столь щедро, деньгою не боясь интриг,
Впоследствии она решила, принять монашеский постриг.

Казалось, не было причины, благое дело осуждать,         
Великий Князь и сам был склонен, иным у церкви подавать,
Но и смириться с злой затеей, инакомыслие поощрять,            
Причуд боярыни строптивой, он не хотел уже прощать.
               
Не ссорой он искал покорность, боясь раздора средь родов,
Для примирения с законом, прислал он к ней своих послов,
Да приглашением на свадьбу, с царицей новою своей,
Хотел увидеть дух смиренья, и тем, покончить с рознью сей.

Но встретив лёжа, не учтиво, да тем унизив чин гостей,
Боярыня не вняла просьбам, напротив, отказав скорей,
Для виду показалась хворой, неискренне смягчая тон,
Да чувствуя опалу скорой, лишь жестом проводила вон.

Ни с чем пришли послы царёвы, с понурым видом ко двору,
Не убедив смириться с волей, оказанной ей по добру,      
Тем обрекли судьбу княгини, внеся терпению конец,   
Над головою непокорной, терновый вознеся венец.

Неутешительные вести, монарха в ярость привели,
Отказ боярыни столь дерзкий, обиду горько нанесли,
Не выносил он непокорства, в её примере понимал,
Что даже в знати нет единства, с досадою осознавал.

Тяжёлой ношей гнев монарха, возлёг на женскую судьбу,
Лишив её уделов многих, и скоро прибранных в казну.
И милостью и унижением, стремясь сломить мятежный дух,
Он понимал подобный случай, не мог иметь решений двух.
 
В разгаре смут жила столица, под гнётом страха и тревог,       
Реформы с жертвами людскими, в народе вызвал только шок.            
Неумолим в своём решении, остался Царь к людским мольбам,         
И словно праздник на погосте, своею свадьбой вызвал срам.            

Но несмотря на недовольство, реформ немыслимых своих,       
Всесильный Царь мечтал Россию, увидеть в куполах златых!    
Как центр с новым православьем, вселенским, он хотел видать,    
И восхвалёно: «Третьим Римом», Москву, столь гордо величать!    

Затмили планы дух сознанья, во славу собственной земли,            
Не мог расстаться с искушеньем, поднять престиж своей страны.      
И вызов бросив непокорным, презрев на статус или чин,               
Решил он твёрдою рукою, начать кровавый свой почин…

И вызвав в гневе слуг придворных, велел писать им свой указ:    
Боярыню с сестрой княгиней, чтоб заточили сей же час!      
Держать в темнице монастырской, да отлучить от всех имён,
И указал с надменным видом, перстом на землю властно он!

По повеленью государя, стрельцы ворвались в княжий двор,      
Схватив княгинь и домочадцев, да зачитав им приговор,         
И грубой силой усадили, в повозки, отделив лишь слуг,       
Да кандалами обрядили, не пожалев и женских рук.       

Так по Москве промёрзших улиц, княгинь в оковах повезли,   
Как в назиданье горожанам, их слуг на привязи вели,         
Да несмышлёные мальчишки, сбиваясь падая в снегу,      
Бежали вдоль сопровождая, с игривой радостью в пылу.         

Толпа зевак сословий разных, сбежалась диво поглазеть,
Средь них с злорадною ухмылкой, возможно было лицезреть,          
Но люд простой и даже знатный, смотрели с сожаленьем в след,      
Стараясь прятать состраданье, в себе, чтоб не накликать бед.         

Лихою поступью шагая, шёл впереди конвой стрельцов,      
За ними сани отставая, везли боярыню меж толп,               
Тяжёлый снег ход замедляя, к полозьям саней налипал,      
Да колею взрыхлив как рана, воз за собою оставлял.            
               
Уныло лошадь налегая, с трудом переступала снежь,      
Влача невольницу покорно, на суд безбожный за мятеж,         
Ведомый молча погоняя, стегнул кобылу второпях,             
Лишь шум цепей оков тяжёлых, раздался звоном на руках.   
               
Как вдруг Морозова воскликнув, внезапно руку вознесла,               
И осенив перстом двупалым, народ к терпенью призвала,          
И ропот жалости раздался, да смех злорадный ей в ответ,          
И лишь юродивый двуперстье, не зная страха поднял в след.      

Колонна молча и печально, всё дальше удалялась в даль,       
Народ ещё под впечатленьем, в смятенных чувствах обсуждал,    
Иные расходились сразу, другие с милостью молясь,            
Ещё немного постоявши, толпа тихонько разошлась.               

Прибытие невольниц знатных, встревожил монастырский двор,   
Столь родовитых саном узниц, здесь невидали до сих пор,       
Да спешно все засуетились, царёва исполнять приказ,             
И поместили в казематы, долой скорей от лишних глаз.         

Так поплатились сёстры скоро, за преданность святых идей,    
Не отступившись неуклонно, приняв удар суровых дней,         
И даже здесь вели молебны, при тусклом свете от лучин,         
Встречая тайно староверов, скрывая то, от злых личин.      
               
В последний раз от государя, пришёл к ней лично Патриарх,   
Просил заступничества сам он, но отказал ему монарх,          
И дав возможность убедиться, как в сумасбродке роковой,      
Он повелел ему проведать, махнув на то уже рукой…

И вот предстал в темнице мрачной, пред ней святейший Патриарх,    
Боярыня вдруг отказалась, стоять на собственных ногах,            
Как знак отказа к новым догмам, повисла на руках стрельцов,   
И тем последнюю надежду, на милость, погубила вновь.         

Усугубилась доля женщин, не знавших телом лютых мук,      
Непримиримостью - надежду, они вселяли всем вокруг…
И царь устав, велел под пыткой, чтоб учинили им допрос,      
Вину сознать свою как ересь, тем отвести беду угроз.         
               
На дыбе, в пытках изуверских, тела им люто жгли огнём,       
Тяжёлый запах жжёной плоти, зловонно исходил кругом,          
И крик истошный разносился, от боли нестерпимых мук,      
И лишь замучив, без сознанья, оставили лежать их тут.
               
Когда Морозова очнулась, с трудом открыв свои глаза,       
От сильной боли в её теле, спадала судорожно слеза,      
И лёжа на полу холодном, стараясь хоть слегка привстать,    
Она смогла лишь осторожно, немного голову поднять.

Во мраке камеры холодной, увидела сестру княжну,               
Лежащей рядом одиноко, без чувств, на каменном полу.
Боярыня, из сил стараясь, к ней руку протянуть смогла,       
И тихо шёпотом отрадным, лишь прошептала ей: жива!    

И вновь царю лишь доложили, о непреклонности княгинь,      
На этот раз во гневе страшном, исход он видел лишь один: 
В костре их сжечь как еретичек, уж если дыбой не сломить,      
И видя в том последний выход, хоть так, избавившись забыть.      
               
Но возмущённое боярство, припомнив их столь знатный род,      
Своим заступничеством скорым, сумело изменить исход…
Да и сестра царя родная, на милость царскую молясь…            
Смогли не жалостью так просьбой, гордыню деспота унять.         
               
Так милостью монаршей власти, подарен жизни им глоток,         
И были сосланы княгини, в сибирский городской острог,      
Где разместили не в темнице, в холодной яме земляной,   
С наказом голодом измучить, надеясь дух сломить нуждой…

Во мраке, в сырости пахучей, от смеси глины и земли,       
В глубокой яме обречённо, томились узницы одни,      
Без пищи в голоде гнетущем, да надень чаркою воды,   
В мольбе к охраннику с надеждой, хоть долю малую еды.   
               
Смирился в жалости служивый, презрев на строгость и на страх,    
И передал кусочек хлеба, от сердобольности в сердцах,       
Где исхудалыми руками, приняв как божий дар молясь,       
Боярыня к груди прижала, да в благодарность по клонясь.   
               
И вновь склонилась над сестрою, слабевшей прямо на глазах,   
Она дыханьем согревая, размяла хлеб в своих руках,         
И приложив к губам княгини, кормила с нежностью как мать,      
Стараясь о себе не думать, в надежде как-то недуг снять.      
               
Княжна всё меньше говорила, всё реже двигаться могла,          
Бледнея в недуге гнетущем, к себе лишь взглядом позвала,               
И с благодарностью глазами, в слезах смотрела на сестру,         
Как будто бы уже прощалась, предчувствуя свою судьбу…            

Стрелец с охраны сердобольный, как мог им тайно помогал,      
Но только был раскрыт он скоро, за что невольно пострадал…
Неся свой крест от службы горькой, не очерствел своей душой,   
И заменён был на другого, да выслан в ссылку с глаз долой.      
               
Тянулось время в томных буднях, затмились дни во тьме ночей.
Настала осень, поглощая, тепло от солнечных лучей.               
Холодный ветер завывая, сквозь лаз в темнице земляной,       
Тревожил души как предвестник, неотвратимою бедой…   

Княжна лежала неподвижно, черты лица истощены,
Глаза опавшие глядели, с каким-то чувством пустоты,   
И не узнать в ней той зазнобы, жизнелюбивой молодой…
Лишь тень безликая осталась, от красоты её былой.

Смотря на милую сестрицу, не зная как уже помочь,               
Боярыня пыталась мысли, о самом страшном выгнать прочь.    
И взяв хладеющую руку, в ладони тёплые свои,               
Воспоминанием о детстве, старалась скоротать ей дни…            
               
Лицо сестры чуть оживилось, улыбка слабая взошла,         
Глаза немного прослезились, от чувств забытого тепла,    
И сжав с последних сил рукою, ладонь боярыни, в сердцах,         
Держала так не выпуская, тоскуя тихо о тех днях…

И слышно было пенье птицы, что доносилось с далека,         
Навеяв грусть игривой трелью, растрогал души их мирка,       
Морозова здесь замолчала, прислушиваясь в тишине…         
И будто что-то всколыхнуло, порывы чувства в глубине…   
               
Она вдруг вспомнила о сыне, его печальный светлый взгляд,    
Как не успела с ним проститься, когда зловещий бил набат…       
И в горечи с щемило сердце, и лишь отрада в том была:             
Что чудом избежал он гнева, тем обошла его гроза…         

Предавшись так воспоминаниям, сидела молча в тишине,            
Усталым взглядом и печальным, смотрела в темень на стене,      
И тут почувствовав как руку, свою ослабила княжна,          
Спадая вниз с её ладони, рука сестрицы, замерла…       
               
Боярыня вдруг ощутила, в своей душе внезапный страх…
В груди тревожно сердце билось, пульсируя, в её висках,               
Боясь взглянуть в лицо сестрицы, невольно взгляд свой подняла,          
И ужаснувшись от предчувствий, в смятении будто замерла…      
               
Глаза сестры раскрыты были, и редкий свет на них спадал,          
Потухший взгляд её застывший, уже безжизненно взирал,
И видно было в нём страданье, и утешение конца…
И ужас, страшных испытаний, что исходил с её лица…               
               
С трудом подавливая чувства, сестрицу слёзно обняла,       
И крик отчаянья истошный, в порыве страшном издала!...         
И лишь придя в себя от горя, поцеловав княжну в уста,
Перекрестила лик, прощаясь, прикрыв ладонью ей глаза…      

(возможно продолжение)

=============  Смерть Боярыни  ==================

Заставши весть о смерти сына, сломило дух остатка сил,
Стерпеть последнюю утрату, того, кто так душою мил,    
Не в силах, материнским сердцем, уже оплакивать тоской,
Устав, тихонько угасала, прося мучениям покой.   

И молча прилегла на одр, в себе стараясь боль сдержать,
От горя во изнеможении, истошно хочется кричать, 
Но слабый шёпот - затихая, на хрип сменяясь издала,
И лёжа взор опустошённый, на небеса лишь подняла.

В её глазах вдруг отразилась, звезда, спадая в бездну тьмы,
И унося своё сиянье, в пучину мрачной пустоты,
И будто то, знаменьем стало, услышав томную мольбу,       
От страшных мук как избавленье, тем предрешив её судьбу.

И улыбнувшись чуть заметно, улыбкой слабою в лице,
Она смотрела с облегчением, увидев свет в своём конце,
И тихо, что-то прошептала, всё реже в слабости дыша,       
Прикрыв глаза, и с облегченьем, покойно, в мир иной ушла.

И будто замер, мир в округе, не слышны звуки голоса,
И вознеслась душа в свечении, из бренной плоти в небеса,
Печально колокол ударил, протяжным звоном на ветру,
Тем возвестил ещё утрату, за веру горькою в миру.

(возможно продолжение)

=================  Эпилог  =====================

Понять эпоху ту нам трудно, ещё сложнее осознать,       
Как люди шли на смерть за веру, не торопитесь осуждать,       
Ведь современными глазами, мы не увидим в ней себя, 
Там вера первою стояла, а уж потом своя семья.

Так время вскоре изменило, в народе свой приоритет,
Не знаю, всех коснулось это, я не смогу вам дать ответ.
Трагичная, судьба княгини, в душе затронула меня.
И есть ли в этом подвиг женский, судите сами, для себя.

2014 г.

(Примечание: Рабочая версия. Возможны дополнения)

На Фото: картина В.И. Сурикова - «Боярыня Морозова».