Остальных двадцать четыре - в расход...

     Письмо-памятка

     Написано лично Верой Степановной Ефимовой
(Лозинской) – мамой Тани Ефимовой, моей одноклассницы.
Письмо передано для публикации в сборнике "ЧТО НАША ЖИЗНЬ?"
дочерью Тани Ефимовой - Татьяной Лепиной

     Мне очень хотелось написать о потомке первых северцев Лозинском Степане Александровиче. Это мой отец. О нем была уже статья в газете за 01.07.?* «Расстрелы по доносам».
     У отца было три брата, он четвертый – самый младший. Старшие братья служили гвардейцами при царе. Все они в революцию погибли. А отец  потом  отвечал, как бы, за братьев. Его арестуют, подержат два-три месяца и отпускают. Ни разу его не судили. Помню, он пахал огород начальнику ГПУ.
В феврале 1930-го пригласили его на работу. В то время тянули высоковольтную линию Краснодар – Новороссийск. И он уехал работать  то ли в Новороссийск, то ли в Крымскую, а мы остались: мама, я и брат Вася.
     А в июне к нам пришли и сказали: собирайтесь на высылку. Мама со слезами собрала постель, одежду в узлы. Пришла подвода, и повезли нас за железную дорогу, там сараи были табачные.
     Когда мы приехали, там уже полно людей было. В один сарай – женщин с детьми, в другой – мужчин. И закрыли нас, как преступников. Мужчин водили в туалет, а женщин не выпускали. Все оправлялись в коридорчике. И ночь, и день не выпускают. Духота, дети плачут.  Как по команде полетели в окна бутылки, чашки – в общем, что у кого было. Окон не стало, и пошел к нам воздух. Тут прибежал начальник, открыли двери, и мы стали выходить. Но стража у сараев была усилена.
     Отца с работы к нам не отпустили. А мы неделю или дней пять сидели. Потом вычитывали по фамилиям, грузили в товарные вагоны. К вечеру все уехали, а мы сидим, нас так и не  вызывали. Тогда мы попросили конюха – отвез нас обратно домой.
     Зимой отец нас забрал в Крымскую. Сняли квартиру и жили там тридцать первый, тридцать второй  и тридцать третий годы. Весной тридцать четвертого приехали обратно домой. Уже как-то все поутихло. Отец устроился в МТС работать. 
     Но опять в июне 1935-го ночью арестовали отца, а днем пришли и сказали собираться на высылку. Пришли четыре человека, налетели, как шакалы: пошли искать, что им надо. Кто что – даже грязное белье проверили и покрывало забрали грязное. Один взял мою гитару, хотел забрать, но я выхват  ила и убежала. Он гнался за мной, не догнал. Его встретил какой-то человек и задержал. Я писала уже за гитару («Кто против журналистов»).**
     Нас повезли из дому, конечно, под стражей в Абинскую. Там погрузили в вагоны товарные – целый состав. А дальше повезли нас, как вербованных. Из Северской нас было двенадцать семей. Всех в один вагон. Нары были в вагонах. Отец назначен был старшим.  С нами был с Убинки дядя Рябович. Прочла в газете о первых поселенцах Убинки и вспомнила, какой это Рябович. Не помню имени-отчества. Он только пришел, вернее, его отпустили с Беломорканала и опять его забрали. Не знаю, за какую провинность.
     Нас привезли в Красноярск, там погрузили на баржи и повезли вниз по течению в город Енисейск.  Сгрузили в переселенческом пункте, там расформировали по приискам. Мы попали на прииск Вангаш. Это более 600 км. к северу от Енисейска. С нами попали семья Лепа В.П. – четыре человека, дядя Рябович и еще из других районов: Мороз Д.И. – с тремя детьми без матери.
     Поселили нас. Прииск – две драги работают. Для них надо на каждую по тридцать кубометров дров в сутки. Вот и пошли все мужчины на заготовку дров. Какие трудности были – ужас. До места добрались только  в конце августа, а в сентябре уже снег, заморозки. И в 1936-м опять арестовывают отца и еще 24 человека. Всех угнали в Енисейск. И Мороза Д.И. забрали – детки остались на произвол судьбы. Ходили, просили кусочек хлеба. Мама их кормила, обогревала. Потом один раз пришли,  старшая и говорит: мы будем у вас жить. Жалко детей, мама стала за ними присматривать. В общем, стали жить с нами.
     Отец сразу начал писать: за что арестовали? В чем я виноват? И как-то его оставили. Стали вызывать на допросы.   
     Остальных - двадцать четыре - «пустили в расход». Это потом уже мы узнали. А отец все писал. Следователь сказал: мол, на вас написал Спирин Владимир. Был такой на Вангаше. Комсомолец. Ему надо было в партию пройти, вот он и показал на рабочих. Якобы, они собирали кружок в лесу. Главное, что вызвали его на очную ставку с отцом нашим в Енисейск, а следователь оказался хороший и заставил того извиниться перед отцом. Но прошло десять месяцев тюремной муки.
     К этому времени мы переехали в Пит-Гродок – спецпоселок. Это на берегу реки Пит. Там жили, работали в совхозе.
     В сорок первом – война. К нам из армии в декабре тридцать девятого приехал брат мой. А 22-го августа его взяли на фронт, и в феврале 42-го он погиб под Ленинградом.
     Отца забирают в трудармию. Строил эвакуированные заводы в Нижнем Тагиле. Там он очень заболел, и в 47-м году его отпустил военкомат. В 48-м мы по его болезни приехали в Северскую. Первого сентября 1949-го года мы отца похоронили в Северской. 
     А дядя Рябович и его сыновья выхлопотали освобождение. Он получил бумагу, что может ехать домой, но сердце не выдержало такой радости. Пришлось оставить его там навечно – зарыть в вечной мерзлоте. Лепа В. так же остался там навечно. Сын его Николай живет в Северской.
     Старалась сокращать, но получилось длинное письмо. Времени хватит  –  прочтете. Нет – сожгите. 
               
     * К сожалению, часть оригинала с продолжением этой даты утеряна. Предположительно конец 80-х годов ХХ в. – ред.
     ** Возможно, речь идет о подборке материалов в местной газете на тему о репрессиях  тридцатых годов  –  ред.


 
   На фото: 1936-й год. Прииск Вангаш. Заготовка дров для драги - 30 куб.м на одну драгу в сутки
   Фото из архива автора письма-памятки.