Рассказ сборщика чая Дайкона Худого а-ля Фекла Тол

Собственно, он был со мной всегда, с детства.

Его готовят не просто так, не когда попало, а все больше ранней весной и в конце осени, в жаркие сырые дни апреля или октября.
Рано светает, вокруг деревьев белые облака тумана: влажно и жарко. От жары пот заливает глаза, одежда прилипает к телу. А вот, пожалуйста: надо идти собирать чай – от одного только воспоминания об этих бесконечных горных тропинках и рядах маленьких кустиков с зелеными глянцевыми листочками начинает ломить спину и никакие мантры, которым учил буддийский священник, не спасут.

Эта такая религия – сбор чая! Жертвоприношение, ясно кому и для чего, и до боли понятно, что будет, если чай не собрать.
Поэтому надо!

Надо карабкаться по мокрым камням, в сыром тумане в горы, часто неприветливые, всегда отстраненные. Мимо колючих кусов терновника, жалящей крапивы, по осыпавшимся камням, которые под покровом ночи сорвались вниз. Они уже не опасны, опасны те, что еще не упали и ожидают момента, чтобы рухнуть на голову неосторожному путнику.

И вот добрались. Там пара одиноких хижин, там корзины и оставленные соломенные шляпы. «К корзине зовите Китай». Вот к этой, водруженной на впалые плечи бабушки Лю корзине. Китай пришел, Китай собирает чай!

«Янг, будешь обрывать руки Будды». Янг покорно шагает на делянку, размышляя: сколько рук за сегодня ему предстоит оборвать.
Сморщенная, как старая картофелина, бабушка раздает наряды…

Чайные деревья, превращенные тысячелетней селекцией, в небольшие кустики стоят смирно. Листочки знают, что ты за ними пришел. Чирк лезвием по стебельку и первая флэш летит в корзину. Пальцы становятся скользкими от первых капель чайного сока – первой жертвенной крови, пролитой сегодня. Кажется, по рядам плантации проносится тихий толи вздох, толи стон.

Проходит немного времени заполненного механичными движениями. Корзина за спиной заметно тяжелеет. Небольшой отдых. Листья лежат плотно прижавшись друг к другу. Они не вполне мертвые, вот в чем дело-то; смерти же нет; они оторванные, покалеченные, они уже никогда не распустятся, даже не раскроются, они убитые, но они не мертвые. Они готовятся встретить свою судьбу.

Теперь немного спуститься вниз и сдать листья учетчику. Ветхий чайный склад. Лампочку опять кто-то вывинтил. Свет проникает из щели в крыше, которая образовалась, когда сильный ветер сорвал кусок кровли. Учетчик строг и придирчив. Корзина раздута от урожая, кажется, листочки всеми силами толкают ее борта изнутри, хотят сломать бамбуковые волокна и бросится прочь, разлететься по округе зелеными бабочками, вновь став свободными. Может быть, это и лучше? Нет. Поздно.

Учетчик сортирует листья и они попадают на сушку, на каменный пол, где властвует тетушка Хань, в своих неизменных, видавших виды шлепанцах. Она ловко выравнивает чайные листья так, что те покрывают площадку ровным слоем.
А потом скрутка, предание нужной человеку формы. Здесь уходит боль, которую принесло железо, листья уже не сопротивляются, покорно принимая все условия, увядают.
А дальше огонь, он очищает: от прикосновений рук сборщиков, бетонного пола и следов, оставленных туфлями тетушки Хань.

Вот и все труды. К концу процесса завершится полное преображение плоти, в поддонах, в знаменитый китайский чай: Те Гуань Инь, Фу Шоу, Мао Се, либо какой другой, все зависит от провинции, спроса на рынке и желания мастера.

А потом чай получает стоимость, становится все ценнее от перекупщика к перекупщику, даже покидает границы Поднебесной, даже попадает не туда. Потому что, как попасть туда и где это туда, — неизвестно.