Степная симфония

 
  ИЗ ПРЕДИСЛОВИЙ К ПЕРВЫМ ИЗДАНИЯМ.

   Роман известного донского писателя Сергея Домашева "Перегуд" является заключительной книгой поэтической трилогии "Донская суть". Первая книга -
"Казачья вдова", вторая - "Чугреев курень". В книге "Перегуд" автор приводит к логическому завершению взаимно пересекающиеся сюжетные построения всех трёх романов. Книге, как и всему творчеству этого самобытного писателя, присуща многоплановая широта: от страниц собственной биографии - до многовековой истории загадочного народа, от старинного казачьего поверья - до ральности текущего дня, от мелкой подлости - до истиного величия духа, от встречи с Божеством - до отрицания веры.
   Написанная в лучших традициях русской литературы, книга "Перегуд" восхищает новизной материала и изяществом исполнения.
   Трилогия "Донская суть" вышла в свет двухтомным изданием в 2012г. в Ростовском издательском холдинге "Вестник".

                *     *     *

    Читая книги Сергея Домашева, непременно задумаешься об авторе: кто этот человек, где и когда жил, кто он по профессии и т.п. Информационная ёмкость его сочинений, тщательность исследования любого вопроса, эмоциональная глубина, широта воззрений, лёгкость изложения, оригинальность и совершенство сюжетных построений и т.д. наводят на мысль, что прожил он десятка два жизней, и каждую из них посвятил тщательному изучению какого-то отдельного дела и бесконечному шлифованию литературного мастерства. С одинаковой увереностью можно считать его крестьянином и шахтёром, учителем и трактористом, геологом, ювелиром, археологом, психологом, этнографом, правоведом, сыщиком и ещё много чем. Но ярче всего проявляется он как писатель. Состоявшийся, своеобразный. Писатели тоже не одинаковы: одних называют поэтами, других - прозаиками. Сергея Домашева справедливо относят к тем и другим; одних называютк юмористами, других  трагиками. И здесь он уверенно занимает обе позиции.
   
     Жизнь ему досталась, конечно одна, и он излагает её кратко: "колхоз, шахта, инвалидность, шахта". Сказано будто бы в шутку, да не совсем.

...Никому бы не поверил девятилетний мальчишка, сжавшийся в комочек под заиндевевшей дерюгой в застрявших санях, что этот негостеприимный клочок степи когда-то станет для него самым дорогим местом на свете. Да и степь эту он пока не мог видеть, поскольку сидел между старшими братом и сестрой.
И если кто-то из них, от любопытства, отодвигал край дерюги, то тут же спешил
придать ему исходную позицию, чтобы зря не выхолаживать и без того неуютную халабуду. Снежная кутерьма прятала даже быков, запряженных в эти сани. Не было видно ни отца с матерью, расчищавших дорогу, ни вообще ничего. По утверждению отца, до Вещислава оставалось километра два, но это не говорило о скором конце утомительного пути, так как остановки были всё чаще и длиннее.
А силы людей и быков таяли. У мальчишки давно замёрзли ноги, он очень хотел есть, а душу угнетало уныние. Все эти ощущения ему знакомы давно. Однако, там, в совхозной хате, где он жил от самого своего рождения и которую они навсегда покинули сегодня утром, голод и печаль воспринимались не так остро,
отвлекаемые семейными ссорами по всякому поводу. Он, пожалуй, разревелся бы, но крепился, понимая, что Марии с Иваном ещё холоднее, поскольку они сидят по краям, а не в средине, и голодны больше него. Ведь последний кусочек макухи, который уже невозможно было разделить на троих, она отдала младшему, Серёже.

   Сани тронулись. Ни отец, ни мать не сели на них. Они шли впереди быков, хотя ноги подкашивались от усталости: вспотевшему, ослабленому человеку в такую погоду ни на минуту нельзя прекращать движение. Да и волы уже еле-еое тащили полупустой воз.
   
   Слышно было, как отец бранит себя за поспешный переезд. Лучше бы недельки через три, в середине марта, когда снег уплотнится или совсем сойдёт. Тогда
и дорога легче, и день длиннее, да и теплей, опять же. Но к тому времени обещанное ему место могли отдать другому приезжему, а быть в колхозе разнорабочим - ещё хуже, чем в совхозе, ведь здесь платят не ежемесячно, а в конце года. А до того времени чем жить? Значит, правильно он сделал, что едет сейчас, пока колхоз в состоянии выдать продукты в счет рассчета. А начнётся посевная - тогда ничего не выпросишь. А что сипуга* в дороге застала, так на то он и февраль. И ничего страшного, не привыкать. А оформляться в совхозе совсем было незачем. Он эту систему видит насквозь: это тот же лагерь, только без проволоки. Хлеба - четыреств граммов, на рабочего, а на иждевенца двести.  Это обещают, а дают редко. За два-три дня прогула - под суд. Нет, колхоз лучше. Здесь люди усадьбой кормятся, только не ленись. Жили бы плохо - не нанимали бы пастуха со стороны, сами бы ухватились...

     Эти рассуждения Серёжа за последние дни слышал уже много раз. Отец добавлял, что в Вещиславе ему пообещали очень хорошее место для поселения, что к зме у них будут своя хата и корова, и сколько угодно хлеба со всякой всячиной. А для этого нужно всей семье стать на некоторое время пастухами. Это и не трудно, и вполне надёжно.

   На совхозном отделении (ферме)люди жили заметно беднее колхозников. Это был сельский пролетариат, согнанный сюда ещё в двадцатых годах, для разжижения беспокойной и непредсказуемой казачьей массы. Фермы располагались на голых косогорах, подальше от лесов и лугов, где нельзя было создавать крепкие подсобные хозяйства, отвлекающие народ от строительства социализма. Здесь, по воле случая, поселился до войны и Евдоким Домашев. Человек достаточно грамотный и толковый, он занимал в совхозе не последние должности. На фронте командовал батареей, в сорок третьем попал в плен, побывал в двух концлагерях. После аойны попал в третий - советский лагерь, где полтора года оБъяснял, почему не застрелился перед пленением. Домой вернулся в последние дни сорок шестого. Здесь, ещё со времени ухода немцев, свирепствовал голод. Гостинцы, привезенные отцом, были сразу променяны в окрестных хуторах на горох и кукурузу. В один из них он и решил перебраться.

    Конечно, можно было и не рисковать с перездом. Люди же как-то переживали трудную пору. Но он не захотел оставаться там, где прежде ходилт в начальничках, и где теперь, бывшему военнопленому, судимому по этому поводу, нечего хорошего не ожидалось.

    В Вещислав добрались засветло. Оказалось, что нужно ещё ехать в ту часть хутора, которая называется Лысовкой, а речка, набухшая в минувшую оттепель, была серьёзным препятствием для слабого тягла. Потому из саней выгружались при фонаре. Прибыли они на центральный колхозный двор, загромождлённый конюшней, кузницей, занесёнными снегом культиваторами и прочим полевым инвентарём. А главное, здесь был просторный, жарко натопленный курень, где
приезжие и отановились. Это на первые дни. А для постоянного проживания предусматривалась небольшая саманная мазанка в углу двора. В ней года три был крольчатник. Пока кроликов куда-то переселяли, пока освобождённое жильё проветривали, вынув оба окна, пока его потом усиленно топили и шпаровали**, приходилось довольствоваться беспойным общественным приютом.
 
    С утра до вечера хлопала дверь. Приходили на наряд бригадиры, механизаторы, конюхи и просто зеваки, посмотреть на грамотого пастуха. Людям всегда приятно видеть кого-нибудь в ситуации, хуже их собственой. О них можно бы и не говорить, если бы во всей публике не было бы никого, кому не завидовали бы даже приезжие.
   
    Это были два нищих брата, двенадцати и тринадцати лет. Старший был без глаз, а у второго осутсововали руки, почти до локтей. Было жутковато смотреть, как слепой кормит на ощупь своего поводыря. Их ни о чем не расспрашивали, а просто приносили милостыню и молча клали на стол. Уже хорошо усвоив обычай нищенства - не пользоваться гостеприимным кровом больше одной ночевки - ребята, не дожидаясь погоды, утром ушли в свой бесконечный путь.
   
      Это зрелище потрясло Серёжу. Ужасное положение своей семьи показалось ему простой неприятностью. Им нечего есть, одёжка-обувка - сплошная рвань, вокруг все чужие, завтрашний день ничего не сулит. Но у них есть глаза и руки. Это великая радость, о которой он раньше не догадывался. А с голодом и рваьём ещё как можно мириться! Он как-то сразу понял, что любея трудночть не бывает предельной. Есть и что-то похуже. Осознание этого правила часто играло в его жизни важную роль.
 
   Пока не сошел снег, отец работал скотником на молочно-товарной ферме (МТФ). Авансом получил мешок картошки, два круга подсолнечной макухи и ведро муки. Да ещё бесплатно дали ведро чапры***.    Очень кстати, потому что с солью было тоже туго. В черноте жизни мелькеули первые проблески. Но голод стал ещё злее. Когда постоянно нечего есть, к нему привыкаешь или становишься просто тупее. Но стоит слегка нарушить его власть - уж тогда држись!.. Но с началом пастбищного сезона им стали выдавать ежедневно пять литров молока. Это было здорово!
   
    Из-за нищеты и неустроенности Сергей с Иваном в школу не пошли, а Мария не училась уже с осени. Да это и не считали какой-то издержкой.
Важнее всего было - выжить.
   
   Как и было обещано, колхоз дал прерасный участок под усадьбу, пустующий ещё с Гражданской войны. Это был гектар луга, пересеченного речкой Берёзовая и ограниченного с двух сторон косогорами, заросшими одичавшим садом. Построек там никаких не имелось, и мать с отцом сразу по весне взялись за строительство. Дети стали профессиональными пастухами. Хуторяне бвстро оценили радение Домашей и предложили им ещё и индивидуальный гурт. Предложеие понравилось: оно сулило прокорм семьи без всяких авансов от колхоза. Но как осложнилась жизнь! Два гурта, общим числом - до четырех сот голов. Объединять их нельзя. Для каждого гурта нужно не менее двух пастухов, чтобы не потравить поля. А их только трое, да и тех еле ноги носят. Брат и сестра - основные пастухи, Сергей у них на подхвате, где одному никак не управиться. Вставали в четыре часа утра, в обеденную дойку - два часа перерыв, потом опять в степь, до заката. Только в непогоду, когда нельзя строить, отец подменял кого-нибудь из них. Они с матерью тоже работали от зари до зари. Кроме изготоления саманм и собственно стройки, у них ещё - громадный поливой огород, заготовка сена, расчистка сада и левады. и так -
до самого снега. Зато зимовали уже в своей хате, как и надеялись. И забита была хата тыквами и кукурузой, погреб засыпан картошкой и заставлен бочками, в закуте весело блеяли козы и мычала молодая корова, подаренная колхозом в качестве премии.
 
    В школу Иван с Сергеем пошли по первому снегу, пропустив целую четверть. А весною, едва сошел снег - снова на пастбище. На этот сезон отец завербовался строить плотину в соседнем совхозе. Его заработок настолько рбогатил семью, что Домаши, ко всеобщему удивлению, купили велосипед, первый в хуторе. Осенью отец был уже свободен, и ребята пошли в школу своевремено.
   
   Школу Сергей не любил. Для ребят он всегда был чужим, потому что летом его не видели, да и вообще он неохотно сходился с людьми. Флегматичный от природы, он не интересовался резвыми ребячьими играми, и чувствовал себя среди них отрзанным ломтём. В степи ему было всё близким и понятным, там он не зависел от всяких школьных и житейских условностей. Казалось, что и сама степь полюбила его. Она досыта кормила его всякими купырями, щавелем, ягодами. Она же научила его не бояится волков, что позднее спасло ему жизнь.
Степь наполняла ребячью голову всякими фантазиями и задавала много вопросов.
Почему, например, родник всегда даёт одинаковое количество воды?
Если её много, то почему течёт слабо, а если её мало, то почему никогда не кончается? Или откуда взялась в балке желтая песчанаю круча, когда на десятки вёрст вокруг только чернозём и солончаки? Или почему у самой этой балки правый склон круче, как у реки. Или почему возле курганов всегда больше змей, чем в других местах?..
   
    Родник, журчавший тысячелетиями, задавал ему вопросов ещё на тысячи пет.
С оюдьми на эти темы не поговоришь, сразу зачисляют в придурки. А подходящих книг не имелось. Читал всё подряд, заодно вызубрил и школьные учебники брата, опережавшего его на два класса. Потому на уроках он скучал и мало интресовался объяснениями учительницы.

     И ещё его угнетал дефект зрения. Глаза заболели давно,при немцах, когда полгода просидели в погребе. По разным причинам у него развилась гиперметропия. Вдаль  видел  сносно, а вблизи плохо. Приходилось сильно щуриться, ребята дразнились и он частенько начинал драку.
   
     Сергей с детства любил музыку. Раза два слышал мандолину  в колхозном клубе, да кинопередвижка приезжала. В кино - тоже музыка. Всё, что услышал, долго звучало в ушах, причудливо пореплетаясь со степными звуками, прочитанными рассказами. Не имея никакого музыкального инструмента, сделал себе однажды подобие гуслей, натянув на дощечку подходящую проволоку.
В семье никто не заинтересовался его увлечениями ни тогда, ни гораздо позже, когда он играл уже на всём, что попадалось в руки.
   
     Весной сорок двятого года внезапно заболела мать. Постоянное недоедание, начиная с первых дней оккупации, тяжелый труд и нервные потрясения сделели своё дело. Районные медики серьёзной помощи оказать не могли, а о других никто и не мыслил. Прославленный местный целитель дед Олейник из хутора Кутейники был приглашен слишком поздно. Дед сразу определил рак желудка и точно сказал, сколько недель ей осталось. И посоветовал исполнить её последнюю волю. А главеым желанием матери было возвращение в совхоз, под присмотр сестёр. Это означало - пустить на ветер созданное с таким трудом хозяйство и снова превратиться в голытьбу. Сергей не понимал, почему трудолюбивая хозяйственная мать так решила. А было всё просто: у отца дано завелась пассия из местных вдов, и мать не хотела оставить детей под её властью.
    Домаши, прибывшие в Вещислав в пустых санях, теперь увозили нажитое добро на тяжелом грузовике и двух возах, за которыми шли корова с тёлкой и козы. Ребята снова были оторваны от школы. Мария голосила, оглядываясь на брошенную усадьбу.
   Мать умерла через месяц после переезда. До этого она наказала отцу, не откладывая, жениться на её давней подруге, которой уже написала. На ту пору матери было тридцать девять, отцу - сорок пять, подруге тридцать семь. Отец с Иваном уехали на велосипедах за невестой в станицу Казанскую, на Верхний Дон, и вернулись только в августе. Мария перед тем устроилась в полевые прицепщики, а Сергей стал дневным сторожем на току. Это был самый мрачный период его детства. Тоска по матери и вещиславской степи слились в единую тяжесть, осилить которую едва удавалось. Не случайно судьба Андрюши Драгина
так жестко сжимает сердце читателя.
   
   Новая мать, украинка, понравилась Марии и тёткам. Она красивая, приветливая, трудолюбивая. Гуляка-муж оставил её с двумя детьми, по возрасту равными Марии и Сергею. Дети были хорошо пристроены, и новая мать приехала без них. И ещё она была очень заботлива. Но забота её, как потом оказалось, имела только одно направлене - собственные дети. То есть, это была самая заурядная мачеха. Мать, знавшая её в юности, переоценила душу подруги. Слащавая её любезность помешала Ивану и Сергею привязаться к ней. По мере сил, они это скрывали. Иван в седьмой класс не пошел, и этого, на фоне местных неучей, никто не заметил. А Сргей пошел в пятый класс, уже переростком на два года. Совхозные фермы слишком малы, чтобы иметь семилетку, потому Сергей ходил с ребятами в хутор Грязновский, за шесть киломтров.
   
   Чтобы избежать влияния сестер на нового мужа, мать весною перетащла его в края своих родичей. Домаши очутились не ферме Придонской Мигулинского совхоза, что на Верхнем Дону, у станицы Казанской. Новый переезд опять сделал семью почти нищей. Внутрисемейные отношения усложнились. Показная любезность матери уступила место упрёкам и обидам. Мария через месяц ушла с узелком назад, к тёткам, почти за двести километров.Иван сел на трактор, Сергея пристроили к нему в прицепщики. Позднее он принял табун жеребят. А учебу не бросил. В Придонке тоже не бвло семилетки. Гурьбой ходили в хутор Тубянской, а зимою жили на квартирах.

     Переезд на новое место хорошо повлиял на душевное состояние Сергея. Коренное население здесь было казачье. Повсюду звучала казачья речь, милая его сердцу. В семье было иначе. Отец, выходец из казаков станицы Шумилинской, рано осиротел и попал в работники к обедневшим дворянам Данилевским, жившм в ворнежском селе Прогорелом, недалеко от Казанской. Данилевские были из запорожских казаков, говорили на украинском. В юности говорил на нём и отец. Потом женился на одной из дочерей хозяина, уехал, обрусел. А женившись второй раз, снова заговорил  с нею на украинском. Русской речи в семье оставалось всё меньше места, а казачьей отец почти не принимал.
   На Придонке заметно доминировал казачий дух. Длизость прославленной реки накладывала свой отечаток на характеры пришлых, которые здесь не смешивались с местным населением, а как бы растворялись в нём.
   У Сергея появились приятели. Детская тоска по Вещиславу, хоть и медленно, уступала место новым впечатлениям. В Придонке жили две больших семьи оседлых цыган. Сергей крепко сдружился с цыганятами, увлеченный своеобразием их быта, необычностью рассуждений и какой-то особенной, избиратеотной искренностью в отношениях с окружающими. Сергей к тому времени прекрасно играл на мандолине, а цыгане все оченб музыкальны. Он был другом для них всех, независимо от возраста. И слушал много рассказов старых цыган. История цыганского рода, описанная в книге "Перегуд", вероятно, уходила корнями в эту
неповторимую дружбу.

                *     *    *
___________________
*Сипуга - снежная буря (казач.)
**  Шпаровать -грубо штукатурить глиною, замазывать дефекты стен без  штукатурных приспособлений (казач.)
*** Чапра - очень солёный томатный сок, используемый для засолки целых помидоров (казач.)