История моей жизни 1 - 5

                Детство.

                Предисловие.
      
  Взяться за эту историю упросил меня старший внук Дима. Ему было бы интересно узнать о своих корнях и о далёких и близких родственниках. Надеюсь, что тут не будет места домыслам, в крайнем случае, научная фантастика. Предполагаю рассказать предельно развёрнуто о каждой персоне. Большая часть моих знаний опирается на рассказы моей бабушки по отцу, которая пересказала их не менее СТА раз: то во время чаепития с блинами, то во время карточных баталий в "пятки", то в пору долгих стояний в очередях за тем или иным дефицитом, например, мукой или хлебом. В память о таких чаепитиях было написано:
               
                Бабушка.

Незабвенной и светлой памяти моей любимой бабушки
Васильевой Марии Васильевны, где мне ещё 5 лет.

Хлопотунья – бабушка,
добрая моя,
Испечёшь оладушки?
Честно, без вранья?

Ты позволь, бабуля, мне
самовар разжечь,
Шишками да углями.
Я большой уже.

Наколю топориком
целый ворох дров,
Славно дело спорится,
если ты здоров.

Сядем вместе с бабушкой
под сирени куст*,
Поедим оладушков,
за ушами хруст.

С маслом, со сметаною,
в чашке до краёв.
Слушать не устану я
песенки её.

Цедим чай из блюдечка,
ароматен дух,
Пусть смеются люди, что
мало вёдер двух.

И с меня, и с бабушки
льётся пот ручьём,
Где гора оладушков?
Слопали вдвоём!

Утомлён, естественно,
книзу голова,
Спой на сон мне песенку...
И поцеловать!?
         *куст сирени - не вымысел, а подлинный факт. Рос во дворе за бывшим флигелем домовладельца Быкова. Под этим кустом за столиком на лавочках любили чесать языки местные кумушки и гонять чаи мы с бабушкой. 

                Глава I 

О том,как я зародился на этом свете значительно позже, когда я повзрослел, рассказал мне 
                МОЙ ОТЕЦ ЮРИЙ ВАСИЛЬЕВ,
чья собственная история жизни заслуживает, конечно,  отдельной книги.
Он  появился на свет накануне Февральской буржуазной революции в Российской Империи, 27го февраля 1917 года.      
К моменту вероломного нападения фашистской Германии на СССР он был уже год как женат на моей маме, Антонине, студентке 4го курса московского института связи, а сам работал чертёжником-конструктором и перешёл на 6й курс вечернего обучения московского инженерно-экономического института (ныне институт Управления).
Любопытна история того, как ему удалось в течение одного вечера "охмурить" студентку из провинции. Был у Юрия приятель-друг Федька Секалов, который хвалился красотой и умом своей девушки, чьё огромное фото имелось на главной странице обложки журнала "Огонёк" за 1939й год, месяц неизвестен. Федька с этим экземпляром не расставался и демонстрировал фотографию Тони всем кому не лень. В тот день, 17 октября 1939го года чёрт его дёрнул за язык, чего он потом себе всю жизнь не мог простить: "Юра, ты не занят? А пойдём к моей девушке на день рождения?" Празднества проходили в институтском общежитии, народу набивалось много, такие "складчины" практиковались регулярно, безобразий не наблюдалось и администрация смотрела на танцы под патефон благосклонно. Потенциальные невесты могли рекламировать свои кулинарные, вокальные или иные таланты. Это мероприятие также не стало исключением.
Юрка мгновенно утонул в синих глазах именинницы. Снимок в "Огоньке" сильно уступал натуре! А карие с поволокой глаза ПОЭТА (он умудрился написать за один присест хвалебно-поздравительную оду) покорили свободное сердце ТОСИ. Через 5 месяцев они поженились.
Как студенту последнего курса ему была предоставлена отсрочка от призыва в армию, но, получив известие о гибели под Оршей любимого друга Юрки Рыбакова, о котором написано нижеприведённое стихотворение, начал искать обходные пути для преодоления БРОНИ.  И, как только был объявлен призыв в московское народное ополчение, (напомню, середина октября 41го года оказалась самой опасной для страны, немцы максимально близко у стен Москвы) немедленно в него записался.
                Юрка Рыбаков с Землянки.               
 1921 г.р. отдавший жизнь под Оршей в июле 41-го

Я единственным был, ненаглядным у милой мамули,
Правда, был ещё Борька от первого брака отца.
Да, мы пятились раком, ругались, покуда в июле
Получили приказ: ОКОПАТЬСЯ и НАСМЕРТЬ СТОЯТЬ, до конца!

Поначалу война нам казалась смешным развлеченьем,
Вот фашистов раздавим, геройски вернёмся домой!
Отчего ж так бездарно товарищи гибнут в мученьях?
Им ещё б жить и жить, да пусть каждый вернулся б хромой...

А вот мне - не судьба. Мне досталось - защита на фланге,
А они, паразиты, снова нас норовят окружить,
И ползут на меня паукастые злобные танки,
Так что, мама, прощай, пока жив, не отдам рубежи!

Так что, мама, не жди, не сыграю любимое танго,
И с друзьями Юрком и Стасюкой не пустимся в пляс,
Погоди, вон опять и опять надвигаются ихние танки,
Не горюй, мне ни капли не жаль положить жизнь за вас!
                12.12.12.

  Примеру отца тут же последовала
                МОЯ будущая МАТЬ, ВАСИЛЬЕВА АНТОНИНА ГРИГОРЬЕВНА,
поступив на двухнедельные курсы сандружинниц. Так, волею судьбы мои родители оказались в непосредственной близости друг от друга. Получив об этом скупую, противоречивую информацию,  мама преодолела ВСЕ мыслимые и немыслимые преграды и разыскала любимого мужа. Пусть об этом дальше расскажет моя песня.

                Деревенька подмосковная, 41-й год
памяти родителей, защитников Москвы, ветеранов ВОВ.

          припев:

Деревенька – крошечка,
Хаты в два окошечка.
Над которой вьётся дым,
Даст приют, двоим.

Печка раскалённая
Пару ждёт влюблённую,,
Кто поставит им в вину, –
Завтра – на войну!

В круговерти огненной,
Смерть, мороз, и боль, и страх,
Самый её родненький
Лишь в семи верстах.

Как учуяла она?
По звериным тропам ли,
Мужу верная жена,
Бездорожьем топала,

        припев:

Деревенька – крошечка,
Хаты в два окошечка.
Над которой вьётся дым,
Даст приют, двоим.

Печка раскалённая
Пару ждёт влюблённую,
Кто поставит им в вину, –
Завтра – на войну!

А до утренней поверки
Будь, как блин, на блюдечке
Расставанье - хуже смерти
Двум сердечкам любящим.

Снова на передний фронт,
В линию огня,
Если бы не случай тот,
Не было б меня.

         припев.
                03. 01. 08.

желающие могут прослушать песню: http://www.realmusic.ru/songs/1053408

Точная дата этой история - 27-28 ноября 1941 года. Её место  в районе Пятницкого шоссе, около современного Митино. Отец, оставшийся там в числе других ПЯТНАДЦАТИ подрывников, был обязан взорвать охраняемый им участок Пятницкого шоссе в  случае появления немецких танков в зоне видимости. В помощь этому служила электромагнето-машинка, соединённая проводами с ДВАДЦАТЬЮ ПЯТЬЮ зарядами тола в теле дороги по 500 кг. в каждой яме. Необходимо было энергично крутить ручку магнето не менее 5 секунд вплоть до срабатывания.
Предусматривался и вариант ручного подрыва всех 25ти ям, для чего у каждой имелся кусок запального шнура, который поджигался от тлеющей папиросы. При этом следует учесть, что боец Ю.Васильев был НЕКУРЯЩИМ, т.е. уверенные навыки прикуривания отсутствовали полностью! Ему повезло.
Танки были остановлены за два номера до его поста 4го декбря , а 5го декбря подразделения наших войск перешли в КОНТРНАСТУПЛЕНИЕ по всему фронту и гнали немцев от 150 до 300 километров в сторону ЗАПАДА.
Как только военное руководство было поставлено в известность о беременности бойца Васильевой А. Г., та была немедленно демобилизована и эвакуирована в Москву. Это произошло в марте 1942 года. Мама успела ещё застать живого свёкра, Васильева Сергея Георгиевича, моего деда, умершего от пневмонии 28.03.1942. Она поступила на работу на военный завод, восстановилась в своём институте связи на учёбу заочно, позже,  в 1944 году получив диплом инженера проводной связи. И как только сил на всё хватало?
          Но раньше, 28.08.1942 года она родила меня, пусть и с признаками рахита,
в роддоме им.Клары Цеткин, в Шелапутинском переулке.  Дойти туда от нашего дома можно было меньше, чем за 10 минут, а от улицы Чкалова, (которая являлась частью Садового кольца между Курской и Таганкой) вверх по Ульяновской, ныне Николо-Ямской, в сторону Андроньевки. 
             Как мама рассказывала позже, зима 1943го года была тоже суровая, как и в 1942м, температура в помещении квартиры была минусовая, в таких условиях я спал, спал и спал между кормлениями.  Как только научился ходить и самостоятельно держать ложку, тут же был определён в детские ясли в Товарищеском переулке, в районе Таганки.

                Глава II Моя родина Землянка.
 
У самого Садового Кольца
Меж трёх холмов лежит моя Землянка.
Здесь акушерки приняли отца.
И я на свет явился спозаранку.

Москва военная… И первенец – наградой…
И слёзы радости… и страх, как выжить здесь?
Отсюда до окопов Сталинграда
Отцу послали о моём рожденьи весть.

Как впроголодь одолевали беды,
Впечаталось в сознанье малыша…
Полки геройские шли на парад Победы,
И я вприпрыжку примерял к ним шаг.

Раскаянья ли знак за окаянство?
Или судьба неотвратимая?
Ульяновской? Теперь Николо – Ямской
Зовётся улица родимая моя.

«Землянка»*. *территория у подножия Курского,
Андроньевского и Таганского холмов.
               
Ближайшими окрестностями Землянки, как было сказано, являются Таганка, Андроньевка и Сыромятники, более всем известное место, как район Курского вокзала.. Таганка известна всем по однимённой тюрьме и многими любимой блатной песне.  Попасть от моего центра Вселенной, ул. Ульяновская, д.34, в Таганку можно двумя путями: наипростой - вверх, в гору по ул. Чкалова и налево. Если не слишком давать крен, то по Таганской улице попадёшь в сад им. Прямикова, знаменитого тем, что там по-настоящему, по рельсам ездил маленький трамвайный вагончик.  Однако, дело было хлопотное, недешёвое, и он долго стоял просто на приколе, обдуваемый пылью и ветрами. Если сразу за детским универмагом повернуть налево, можно попасть в Товарищеский переулок, о котором ещё будет идти речь. Если же не доходя до оного, то попадаешь на Большую Коммунистическую, которую нынешние "умники" сменили на Солженицынскую, как когда-то Сталинград на Волгоград. Сразу через неё - моя первая 499-476 школа. Смешно? Потому что для мальчиков начальной школы был №499, а для девочек - средней № 476. Прямо по Б.Коммунистической можно было дойти прямиком до Андроньевской. А можно, метров через 300 свернуть налево на ул. Станиславского и далее по Большому Дровяному на родную Ульяновскую. Была присказка: "Куда ни кинь, везде Андроньевка, куда ни плюнь, везде Таганка!" Зимой Б.Дровяной был местом отдыха и развлеченмй местной детворы. Весной, летом  и осенью до сезона дождей эстафету перенимал Шелапутинский переулок. Близость к тюрьме давала местной пацанве право цыкать слюной через зуб на 3 метра, материться, играть в расшибалку, пристеночку, казёнку и орлянку.
А от Анроньевки, мимо одноимённого монастыря через Костомаровский мост прямиком к Курскому вокзалу, и, обратно, вниз по ул. Чкалова на Землянку. По Николо-Ямской, к р.Яузе попадаем на угол Верхней Радищевской к высотке на Котельнической набережной, (выстроенной в 50х годах) а, перейдя через Астахов мост устремляемся на Солянку, откуда рукой подать до Лубянки и Центра! 
               
                Глава III И Спаситель прошёл через ясли...

Я не знаю, что это такое, детские ясли в Товарищеском переулке, но несколько картин оттуда начала 1944го года вижу, как сейчас.
1. Просторное помещение с высоченными потолками. В несколько рядов стоят почти игрушечные стульчики для кукол или совсем крох - малышей, на них сидят наши товарищи. Это - зрительный зал. На переднем плане игрушечный столик с толстыми крепкими ножками, разукрашенный золотым орнаментом на чёрном фоне, под лаком. Это - сцена. На неё ставят артистов, меня и мою верную подругу, Таточку Каретину, с которой нас связала судьба до осени 1949го. Я так никогда и не узнал, Таня она была, или Ната? Но и моё имя было подстать - Зёзя! Почти пан Зюзя в кабачке 13 стульев. Но я сам представлялся именно так, и нечего капризничать! Итак, объявляю: "Огонёк!", и аккомпаниаторша играет вступление. Сперва мы вступаем в разладе, просим повторить и громко, чётко, музыкально исполняем песню от начала и до конца без единой помарочки. Нам бешено аплодирует ЗАЛ и почётная публика из немногочисленных МАМ. Похоже, праздник 8го марта. Мы раскланиваемся, нас снимают со столика.
2. Завтрак закончился, но кое-кто ползает под столом и собирает хлебные крошки, упавшие во время завтрака. Крошка к крошке, вырастает хлебный шарик или колобок, который отправляется в рот по достижении приличного размера. Его не едят, а сосут около получаса. Такой вот 2й завтрак. Такая же история после обеда и ужина. С тех пор у меня натурально болит сердце, когда я вижу, как выкидывают в помойку хлеб!
3. Длинные коридоры с низкими сводами, освещённые лампами синего света. Воспитательницы ведут группу в бомбоубежище. Идём, попарно взявшись за руки, но и здесь мальчишки спорят и ругаются, кому быть Будённым, кому - Ворошиловым, никому не хочется - Гитлером. Игра затухает, не начавшись.
4. Идём гулять на крышу! Она со всех сторон огорожена каменной кладкой высотой в два, нет, три наших роста. Снег на чёрном рубероиде растаял, влага высохла. Грязи нет, значит, народ не извозюкается. Но народ находит ВАР и все поголовно его жуют. А какой восторг вызывает притаившаяся где-то за водосточной трубой сосулька! Все просят у счастливчика: "лизнуть!", но так, чтоб не увидела воспиталка! Старшая её ругает за то что у всех чёрные зубы, та оправдывается: "и где только эти жуки отыскивают гудрон?"
Мы живём в яслях 6 дней, вечером в субботу всех разбирают матери. Но почему-то такая система называется ПЯТИДНЕВКОЙ. В понедельник все дети
 возвращаются в ясли. Там мы и кушаем,  и играем, и спим. И ночью, и в мёртвый час. Под простынками у всех клеёночки, потому что все мы рахиты и сыкуны. Товарищ Сталин велел всем детям давать молоко и рыбий жир, по чайной ложке. Все привыкли, нам нравится. Ещё мы очень любим гематоген, концентрат из бычей крови, заменитель шоколада. Иногда нам дают пить или хвойный отвар, или шиповника, или брусничного листа. Эти запасы воспиталки заготавливают летом, на выездной загородной даче. Мы выезжали и в Снегири, и в Жаворонки, и в Фирсановку...
Там-то и произошёл с нами удивительный случай. Воспитательницы вечно придумывали что-то, чтобы порадовать детишек, поднять им настроение и аппетит. Кому-то пришла в голову идея организовать столовую вне территории дачи. Перенесли детские столы и стулья под шатёр из могучих сосен. На случай дождя растягивали навес. Где-то метрах в двустах-трёхстах находился колодец - журавель. Вода проливалась из вёдер, и вокруг колодца всегда стояли лужи воды. Во время одной из наших трапез кто-то увидел, как из лесу вышла огромная серо-рыжая собака и принялась лакать воду. Одна из воспиталок завизжала: "Волк!" Все бросились прятаться под столы и там трястись от страха. Волчица спокойно посмотрела на нас, ещё попила и неспеша потрусила в лес. Мы, хилые и костлявые, её абсолютно не заинтересовали. Уже потом, на прогулке, вооружившись саблями и шашками, замирая от страха, мы  мчались в самые заросли, издавая устрашающие вопли.
Повсюду, где только возможно нашим персоналом устраивались огороды. Пережившие очередную полуголодную военную зиму воспиталки и няни яростно возделывали каждый клочок земли. Естественно, на живом примере старших посильную помощь оказывали и мы. Если кто-то из них шёл за водой на колодец, туда же устремлялась вся группа с игрушечными ведёрками. Сообща набиралось ещё полтора ведра. Свою воду мы аккуратно переливали в игрушечные леечки, а уже потом, по указанию взрослых поливали, где надо. Удивительно, но как хватало у воюющей страны сил на изготовление таких игрушек. А нынешние взрослые удивляются, глядя на современных детишек, почему они такие белоручки, а, если за что принимаются, руки хочется оторвать. Воспитателям!
Там же произошёл однажды казус: из-за проблем с подвозом харчей оказалось, что на нашем продскладе в избытке только РЕПЧАТЫЙ ЛУК, ЧЁРНЫЙ ХЛЕБ и ПОДСОЛНЕЧНОЕ МАСЛО! Начало лета, Урожай на огородах ещё не вырос! Ну и что? Из этого и готовили, этим и кормили. Три дня! Лет до 13-14 я терпеть не мог любые блюда с применением лука, и жареного, и варёного!

                Глава IV Мой дом, моя семья.

Как я уже отмечал, мой родной дом находился по адресу:
ул. Ульяновская, д.34, кв. 18. Этот дом был выстроен в начале 1914 года домовладельцем Быковым, сдававшим благоустроенные квартиры со всеми удобствами в подънаём состоятельным москвичам. Эту квартиру сняли только что вступившие в брак молодожёны Васильевы Сергей Георгиевич и Мария Васильевна (урождённая Мельман), православные, в июле 1914 года, буквально за несколько дней до начала 1ой мировой войны, за 75 руб. в месяц. Быков дозволил осмотреть и соседнюю квартиру №19, которая стоила 70 руб. в месяц. Но та была более тёмная, а эта так и играла на солнышке. "Вы что же, за солнышко берёте деньги?",- спросила молодая хозяйка. "Как Вам будет угодно!",- опустив глаза ответил домовладелец. В квартире имелось ДВЕ двойные двери на улицу: ПАРАДНАЯ - из коридора, и ЧЁРНЫЙ ХОД - из кухни. Вторая - исключительно для обслуживающего персонала: молочница, разносчик зелени, слесарь - водопроводчик, электрик. Исключение было только для УПРАВДОМА Ёлкина, он наносил визиты через ПАРАДНЫЙ ХОД.
Надо для сравнения уровня цен того времени заметить: Мария зарабатывала 130 руб./мес., жалованье Сергея Георгиевича как у управляющего Крестьянским банком России - 1700 руб./мес. Квалифицированный рабочий получал 50 - 75 руб./мес., комната для рабочей семьи 25 руб./мес.,каравай хлеба - 5 копеек, пакет орехов - 1 коп.
Бракосочетанию предшествовал длительный период ухаживания. Одновременно с дедом за бабушкой пытался ухаживать миллионщик и владелец Прохоровских мануфактур, позже получивших название Трёхгорной мануфактуры на Пресне.
Бабушке шёл 28ой год, деду 38ой, в дело, как бывает часто, вмешался случай, о чём рассказывается в моей поэме.       

                Под знаком «собачки».

                История любви.

Незабвенной памяти дорогих мне Васильевых: деда, Сергея Георгиевича,
и бабушки, Марии Васильевны,накануне её 120 – летия,

«По крупице достаём во мраке,
как вы жили, страстию горя,
родилась в последний день «Собаки»*,
записали первым января!»

Мой дед отчаянно влюбился, примерно век тому назад.
Он жизнь свою переменил всю, хоть был в призёрах и тузах.
Себя берёг неимоверно, и спал спокойно по ночам,
Пока однажды в парфюмерном свою судьбу не повстречал.

Гуляя как-то по Басманной, зашёл купить Eau de Cologne…
Волшебной красотою Дамы мой дед в секунду ослеплён.
Она ему: «Простите, сударь, Вы здесь стоите битый час.
У нас за это не осудят, но что-то привело же Вас?»

«Гипноз, столбняк и летаргия, сошёл я, верно, вмиг с ума!»,-
Да неужели вдруг Богиня заговорила с ним сама.
Рот пересох, язык к гортани прилип и одеревенел,
Возможно, что вот так «Титаник» в туман на айсберг налетел.

То ли слова перезабыл все, то ли с мозгами перегруз,
Сняв шляпу, молча поклонился, и удалился, вот конфуз!
Нет, он не выглядел убитым, хоть и влюблён, да не кретин.
Но вот тянуло, как магнитом, в тот магазин Rene Katie (Рене Коти).

С самим собой разброд и войны, но всё равно, туда, опять.
«Ты глянь, Мария, немец «твойный» пришёл булавки покупать!»
Предлог, казалось, самый лучший, а что придумаешь умней:
Рассматривая безделушки, исподтишка следить за ней.

Да не по нраву ей спектакль сей, и разговоры меж подруг.
Как только «немец» появлялся, она в свою подсобку, юрк.
Как долго б длился этот скользкий Путь? Осенила благодать.
И он ей предложил: «Позвольте Вас в экипаже покатать».

В душе уже решила: «Хватит, расстанусь с «немцем» навсегда!»
Но, видно, бдительность утратив, она кивнула, в смысле, да!
В душе сердита на себя же, в коварстве есть и высший класс:
«Ну, погодите, в экипаже сумею озадачить Вас».

Вот отчий дом вдали маячит, не появляется предлог.
И видит, вдруг, соседский мальчик собачку лупит со всех ног.
Несчастная в углу прижалась, тихонько подвывает так.
И в самом деле, только жалость способен вызвать этот акт.

Мгновенно выстроив картинку: «Вы милосердны, сударь мой!
Я попрошу Вас эту псинку со мною отвезти домой».
Какая редкая удача! Поймать спасительную нить.
«А Вы могли б, взамен собачки, меня пригреть и приютить?»

Гром прогремит ли, рухнет царство, таков ли будет резонанс?
«Я не давала повод к хамству, и посему не знаю Вас!»
Отлично усадили в лужу, и, хрясть, лицом в земную твердь,
Возможно, шутка неуклюжа, но как на это посмотреть?

«Нет смысла в новых словопреньях, наверно, я ошиблась в Вас!»
На все попытки к примиренью суровый поступал отказ.
Он – в магазин, она – в подсобке, он – к ней домой, там – «от ворот…»,
Дед, вроде бы, - совсем не робкий, но кругом голова идёт.

Она уже почти жалеет, и бастион трещит по швам,
Но в глубине надежда тлеет: «Так просто не достанусь Вам!»
А дед мозгами пораскинул, и сделал очень сильный ход:
Купил фарфоровую псину, и ждёт у девичьих ворот.

Служанка - только из-под арки, полтину в руку – серебром:
«Прошу, любезная, добром, вручить подарки!
Ещё, пожалуйста, - записку, скажи, что я почти что труп,
Всё сделаешь, за свои риски получишь рупь!»

А госпожа, как на иголках, от нетерпения дрожит,
Она всё видит через щёлку. и вот… посыльная бежит.
Холодность будто ветром сдуло, терпение и силы тают,
Она записку развернула, и там читает:

«Любимая! Не будь сурова, очисти душу,
Вас молит о последнем слове на казнь идущий!»
Слезу платочком промокнула: «Царица- мать на небеси!»,
И повелительно кивнула служанке: «Милая, проси!».

Ворвался к ней страданий пленник, («Как исхудал!», «Красив весьма!»)
Встал перед нею на колени, чтобы продолжить нить письма:
«Вам, впечатлительной и тонкой, всё же рискую предложить:
Распаковали б Вы картонки, ну, а потом… поговорить».

Её лицо преобразилось: «Как, сударь мой, Вам откажу?»
Мгновенно царственная милость пришла на смену куражу.
Она берёт его под ручку, сажает в кресло: « Я могла б
Предположить, что мне игрушку Вы принесли». Ответ не слаб!

И можно только б подивиться незаурядному уму:
«С такими данными девица принадлежать должна ему!»
И укрепившись в мысли дерзкой, пошёл в атаку, штурм прямой:
«Примите чистый дар от сердца, и извините промах мой!»

«Любимый композитор Кальман учил, как отличать врага.
Хотелось знать, я дорога ль Вам, и то, насколько дорога.
Вы первый, кому в этих стенах устраивается приём.
Несите свой сюрприз на сцену, что там, посмотрим - ка вдвоём!»

Бант развязать, снять крышку – мигом, в древесной стружке, как в постель,
Уложен, вот она, интрига, почти в натуру, – спаниель.
Он вверх глядит умильным взглядом, и хвостик весело задрал
Так, словно ждёт от вас награды, язык, что розовый коралл.

«Пускай она из магазина, зато умна не по годам,
Вас не укусит эта псина и не попортит платье Вам.
Ещё, отметил бы особо, и в этом основная суть:
Служить Вам с нею будем оба, а Вам – с нас только пыль смахнуть.

Достойней не найдёте мужа, чем я, оцените потом.
Я стану Вам, как воздух, нужен, воды живительным глотком.
Вручая сердце Вам в ладони, прочту желанья по губам.
Любой каприз для Вас исполню, но если он во благо Вам!»

P. S.

Была ли мысль: «Не дать оплошки? Не прогадать бы?!»,
Сережа подарил серёжки, И дело к свадьбе.
Представишь как, в коленях – слабость, и дрожь – внутри.
А мирной жизни оставалось - недели три.

Охота нам неволи пуще,
И явь – груба.
Что ж Прохоров? Мануфактурщик?!
Знать, не судьба!

*имеется в виду 31 декабря 1886 года.
                18. 10 .06.

Надо дать небольшое пояснение: бабушка Мария, осиротевшая в 14 лет, потерявшая друг за другом мать, в 1901 году,  и отца  в 1902 году, неожиданно оказалась вынужденной взвалить на себя заботы об огромном хозяйстве, которые до сих пор лежали на безвременно ушедших родителях:
Маргарите Мельман, в девичестве  Базилевской, польке по происхождению, за свои 37  лет, начиная с 16ти, успевшей родить 17 детей, из которых 8 умерли во младенчестве,  и Василии Мельман, сироте, взятом на воспитание православной то ли еврейской, то ли немецкой семьёй, прожившим 54 года.
Ещё живя в Виннице, во время еврейских погромов Василий предъявлял "господам погромщикам" свой православный паспорт и предлагал полюбоваться на своё необрезанное мужское достоинство! Как и когда Василий перебрался в Москву, история умалчивает, но с его кипучей энергией, владением кучей профессий и специальностей, мягким обходительным нравом это даже и не удивительно. Он и фельдшер, и акушер, и цырюльник, и сапожник, и портной, и кожевенник, и плотник, и слесарь. Этим профессиям обучал и своих сыновей. При этом демонстрировал похвальную набожность и богобоязненность, что требовал и от собственных домочадцев. Один такой пример приводила мне бабушка, рассказывая о младшенькой Шурке, тяжело
заболевшей и должной вот-вот умереть. Это случилось незадолго до отцовской кончины. Василий выходит из комнаты больного ребёнка, по лицу текут обильные слёзы, он объявляет: "Шурка кончается!" Но вдруг слышит тихий голосок умирающей: "Тятя, тятенька!" Он возвращается: "Что, моё солнышко?"
"Тятенька, привези мне водички от Серафима Саровского!" Почти не умевшая говорить Шурка сложила трудную фразу, упомянув о мало известном святом, только-только входившем в моду. Василий посчитал это чудом, поэтому был готов разбиться в лепёшку, но выполнить наказ умирающей. Когда же Шурка попила святой водички и резко пошла на поправку, это было воспринято как ВТОРОЕ чудо.
Итак, после ухода отца Мария оказалась во главе большого хозяйства.
Пятеро старших братьев Иван, Александр, Николай, Григорий и Василий работали и содержали семью, доверяя все расходы Марии. Младших: Антонину, Екатерину и годовалую Александру требовалось ставить на ноги. Часть дома на Басманной сдавалась в поднаём. Эти деньги, скопленные Марией, стали основой капитала для собственного её дела, или бизнеса, по современному. Она заинтересовалась парфюмерным делом: духи, одеколоны, кремы, и т.д. С этой целью она арендовала часть торговой площади у мсье Рене Коти, чья система магазинов пользовалась немалым успехом и славой у московских модниц. Торговый Союз Рене и Марии оказался весьма долговечным, вплоть до её замужества.
Затем она  передала своё  дело сёстрам Тоне и Кате, которые трудились на этом поприще до конца 1917 года.    
Итак, квартира на Землянке стала колыбелью для моего отца Юрия, 1917 года рождения, и его сестры Анастасии, 1921 года рождения. После революции большевики принялись уплотнять "буржуев", заселив в "детскую" квартиры деда и бабушки сначала Абрама Ильича Когана, а позже Веру Ильиничну Глаз. Не дожидаясь дальнейшего уплотнения бабушка пустила в дальнюю запроходную комнату 10 кв.м. сестру Антонину, которую перед этим выдала замуж за Сергея, родного брата Александра Степановича Рыбакова, мужа Софьи Никодимовны, своей единственной и преданной подруги на всю жизнь. "Убив при этом сразу трёх зайцев":
1. Устройство семейной жизни своей младшенькой сестры, амбициозной и не шибко умной дурнушки; 2. Остепенив Рыбакова Сергея, гуляку, куряку, выпивоху и головную боль Александра; 3. Породнившись с подругой Софьей.
И лишний раз доказав своему мужу собственную дальновидность, прозорливость и чудеса стратегии. Независимо от крушения империи, смены формации и возникших катаклизмов. Как две пчеломатки, Мария и Софья отважно и целенаправленно строили свой корабль и прокладывали его курс в океане жизни, невзирая на бури и шторма!
               
                V Омская одиссея.

В сентябре 1944 года мама получила два письма из Омска: одно от собственного мужа, моего отца, о том,что он находится там на излечении в госпитале после очередной тяжелейшей контузии, когда его, полузасыпанного землёй совершенно случайно обнаружила с признаками жизни сандружинница из похоронной команды. По счастливому совпадению главврачом этого госпиталя была невестка мамы, жена брата Александра Муся (Мария Ивановна Акользина). Именно, в Омске, после ранения, потеряв коленную чашечку, Саша оказался в этом же госпитале и завоевал Мусино сердце.  Туда же по той же счастливой случайности угодил и отец.
2е письмо было от Муси. Она писала, что родители мамы и Саши оказались эвакуированы из блокадного Ленинграда в феврале 44го и были взяты на попечение Саши. Нога так и срослась без коленной чашечки, Сашу комиссовали; он, до войны закончивший мединститут по профилю "хирургия", по этой же специальности работавший в прифронтовом медсанбате, там же раненный шальным осколком снаряда во время операции, теперь, после "излечения" не мог проводить длительное время на ногах и переквалифицировался в рентгенолога, в коей ипостаси закончил свою трудовую деятельность в 70х годах. А пока остался работать в том же госпитале, получив собственную жилплощадь на пару с молодой женой. Там же обосновались родители из блокадного Питера. Однако, очень быстро у дедушки Григория Кузьмича обнаружился быстро прогрессирующий рак желудка, как
результат его пищевых экспериментов, в которых он употреблял в качестве еды
казеиновый клей, кожаные ремни и прочую гадость.
Бабушка, Мария Николаевна, оказалась мудрее. По её рассказам она собирала и варила отвары из любой травки, растущей мало-мальски в стороне от дорог, дожив в итоге до 90 лет!   
Мама немедленно засобиралась в дорогу, предъявив письма в качестве весомых аргументов для начальства на работе. Время было военное, суровое, нетрудно было схлопотать ярлык дезертира. Сборы были долгие, хлопотные, и когда мы с мамой приехали в Омск, с трудом поспели на похороны деда. Итак, мы втроём: мама, я, моя крёстная Наташка, 15 лет и пара чемоданов кое-как добрались пешком до Курского вокзала. Благо, расстояние всего-то около километра. И тут возникла головоломка, похожая на задачку с волком, козой,
капустой и лодочником на берегу реки. Надо взять билеты до Омска в ж/д кассе, кто пойдёт, а кого оставить? Мать взяла меня с собой, оставив Наташку с чемоданами. Очередь в кассу была длинная, Наташка одна заскучала, побежала поглазеть на очередную инсценировку майданщиков*, им этого только и было надо, вернулась через минуту, а чемоданчики тю-тю. Ни денег, ни съестного там не было, только одни детские вещи (мои).  Мы возвращаемся с билетами, Наташка ревёт белугой, хоть и дура, а понимает, как ехать 10 суток с малышом абсолютно без нательного белья, без штанишек, пальтишка, шапочек, и как жить в суровой Сибири. Денег практически нет! Мать и сама плохо себе представляла, что это такое - Сибирь! Однако решительности (или авантюризма, бесшабашности) ей было не занимать. Тут же разыскала начальника отправляющегося поезда, показала билеты и спокойно обрисовала свою ситуацию с кражей вещей, попросив какой-никакой работы за еду на двоих до Омска. Тот вошёл в положение и дал ей работу буфетчицы с отдельным купе на пару со 2й сменщицей через каждые 12 часов, вернув деньги за билет. По поездной телефонной связи маме удалось связаться с госпиталем и
Мусей, так что тёплая встреча в Омске нам была обеспечена!
Встреча "с корабля на кладбище", понятно, оказалась не столь радостной, но за время войны народ притерпелся к смертям, а жизнь брала своё. Первое, что сделала мать, чайкой полетела в госпиталь к любимому, оставив меня, двухгодовалого сорванца на попечение 60-летней бабушки, измученной голодом блокадного Ленинграда. Так как ей было за мной не угнаться, я легко "вытекал" из её рук, она придумала радикальное средство - держать меня на привязи! Верёвочная петля надевалась мне на ногу, противоположная петля - на ножку дубового стола. Я разбегался на длину верёвки, бацался на пол, вставал, потирая ушибленное место и... снова разбегался! До прихода матери. Походы мамы были высокоэффективны, и к моменту нашего возвращения в Москву в ней прочно сидела моя будущая сестрёнка.
                продолжение следует...