В дверь кто-то Скрябин...

       В дверь кто-то Скрябин:
       -"Кто там?"
       -"Кто, кто, папа Римский...-Корсаков, открывай!
Я посмотрел в Глазунова, там стоял Ойстрах, волосы Растрапович, сам синий, аж зеленый.
      Открыв дверь,я пригласил его в комнату, он слегка поежившись и осмотрев мое жилище, сказал:
      -"Закрой фортепиано, у тебя сквозняк, а мне после вчерашнего
очень Тихон Хренниково и поставь Чайковского, а то пить очень хочется, да и
замерз я".
       Красные, как у кролика глаза и два мешка под ними, наводили на мысль о бурно проведенной ночи.
       Мы гоняли с ним Чайковского, ели Безе, он немного повеселел, а потом робко спросил:
       -" А покрепче у тебя что-нибудь есть?"
       Я достал из Сервантеса бутылочку "Роял" и мы с ним выпили по Бестужеву-Рюмину Петрова-Водкина.
       -"Давай еще по Рюмину!"
       -"Давай, ответил я".
       Ну дали, потом еще и еще, когда кончился Петров-Водкин, мы стали пить красное по-черному, я только успевал доставать из Сервантеса запас своих марочных вин.
       -"Погоди, погоди, а что ты там от меня прячешь?"
       Он выхватил у меня из рук бутылку французского коньяка, которую я хотел
заныкать от его любопытных, ищущих глаз.
        -"Камю"..., прочитал он, еле ворочащимся языком.
Раздасадованный тем, что мне не удалось припрятать последнюю бутылку очень дорогого коньяка, я махнул рукой.
        -"Тебю, наливай!"
        После всего выпитого Петрова-Водкина и красного по-черному,
он сел на "Красного коня" и стал выплясывать танец с саблями, нечаянно кулаком задев по Сервантесу.
       Бах,Бах... ах, Иоган Себастьян вашу мать, стекло старого буфета разбилось в дребезги...,Брамс, Брамс, зазвенели Бестужевы-Рюмины, бокалы и фужеры.
        -"Это вам не полет шмеля в воздухе!".
        Взъерошенная говорящая ворона в клетке, испуганно втянув в себя черную голову в пернатые , покатые плечи с перепугу прокричала по англиски:
       -"Кар-Мен,Кар-Мен!", что означало - пошел вон, мужик!
        В прокуренной комнате стоял тяжелый запах перегара, пахло Мусоргским, на душе было очень Паганини.
        -"Не пора ли тебе восвояси, мой дорогой друг Горький Челкаш?"
        -"Ну, раз у тебя ничего нет..."
        Я нахлабучил ему на голову Шопен, накинул на плечи Шуберт и закрыл за ним дверь. На дворе были первые заморозки, давно пожелтел и скукожившись спрятался под снег Стравинский, с  дерева упал последний Ференц Лист.