Цветаева в споре с Пушкиным

Марина Цветаева, пламенно любящая Пушкина, много написала о нем.
Эссе "Мой Пушкин", "Пушкин и Пугачев", стихи разных лет, включая цикл "Стихи к Пушкину" (1927), строчки в письмах и дневниках – Цветаева везде следует принципу
"Пушкинскую руку
Жму, а не лижу",
предполагающему общение на равных, а не "снизу вверх".

Зрелая Цветаева порой и критиковала обожаемого поэта, и эта критика особенно интересна.

Приведу пример из статьи "Искусство при свете совести". Цветаева останавливается на Песне Председателя из "Пира во время чумы".

>>Есть в Гимне Чуме две строки только-авторские, а именно:

И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.

Пушкин, на секунду отпущенный демоном, не дотерпел. Это, а не иное происходит, когда мы у себя или у других обнаруживаем строку на затычку, ту поэтическую “воду”, которая не что иное, как мель наития.

Возьмем весь отрывок.

Есть упоение в бою
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы!
Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.

Давайте по словам:

— И счастлив тот — мало, мало и вяло после абсолютов наслажденья и упоения, явное повторение, ослабление, спуск — кто средь волненья — какого? и опять какое малое слово (и вещь!). После всех ураганов и бездн! Аллегория житейского волнения после достоверности океанских волн. Их обретать и ведать мог — обретать неизъяснимы наслажденья — по-немецки? Во всяком случае не по-пушкински и не по-русски, дальше: и ведать (повторение, ибо обретая уже ведаешь) мог. Да как тут, когда такое, не мочь? Галлицизм: heureux celui qui a pu les connaitre [Счастлив тот, кто мог их изведать (фр.).], а в общем резонерство, дикое в этом вихре.

Так случается, когда рука опережает слух.<<

Критика Цветаевой характерна, в числе прочего, с точки зрения столкновения романтического и классического мироощущения. Если Цветаева называла себя романтиком и в Пушкине предпочитала видеть также романтика, то сам Пушкин был, как это отмечали и его современники, и романтиком, и классицистом, и реалистом одновременно.

В строчках Песни Председателя, которые критикует Цветаева, Пушкин поднялся на такую высоту, откуда все ураганы, "неизъяснимы наслажденья" и даже надежда на бессмертье вправе восприниматься как легкие волнения природы и человеческой души. Неудивительно, что слова на этой высоте прозвучали не так эмоционально, как хотелось бы романтику Цветаевой. Пушкин в этих строчках взял классическую ноту, ноту гармонии и примиряющего катарсиса.

Но, и тут я понимаю Цветаеву, взлет был несколько неподготовленный. В музыке это можно было бы сравнить с резкой сменой тональности и тембра, чего Цветаева с ее уникальным слухом и тягой к связности, текучести всех элементов целого (вновь романтический принцип) не могла не отметить.