Воспоминания о Лермонтове 27 - 33

ВОСПОМИНАНИЯ О ЛЕРМОНТОВЕ 27 - 33

                *****

Какой бы ты не выбрал путь,
Тогда одна была карьера,
И эполеты офицера,
Крестом украшенная грудь -
Прекрасный способ стать мужчиной,
И этот способ был причиной
Сесть на коня, и марш вперёд!
Туда - на вражеские флеши.
Стремлений молодых полёт
В препонах пробивает бреши.
Мудрёный путь дожить до плеши,
Или до старческих седин,
Но способ верный был один.
От пули, или же от шпаги -
Хоть и у смерти тьма причин,
Сердца мужчин полны отваги,
Они готовы с головой,
Хоть к чёрту в пекло, сразу в бой.
В крови ли это, я не знаю,
А только так - предполагаю,
И в этом нашей нет вины,
Что в нас заложен ген войны.

В.И. АННЕНКОВА*

                27

Арсеньева пришла в слезах.
Убита горем! В лазарете
Её любимый Миша. Дети
Не знают, что на небесах
За нас всегда и всё решают,
И иногда предупреждают,
Чтоб не сбивались мы с пути.
Бедняжка просто безутешна.
Просила слёзно нас зайти,
И муж ответил мой поспешно,
Что мы зайдём. Зайдём конечно!
Отправились мы на санях,
Вошли, стряхнули снег в сенях,
К его досаде скрипнув дверью.
Лишь мрачный блеск мелькнул в глазах.
Накрытый серою шинелью,
На койке он, на тюфяке
Лежал с карандашом в руке,
И что-то рисовал, а рядом
Друзья сидели. Смерив взглядом,
Нас с головы до ног, поэт
Приятен был? Отвечу - нет.

                28

Мой муж приветствовал его.
Перед друзьями даже слишком
Он рисовался. Злой мальчишка!
Тогда о нём мы ничего,
Ещё не знали. Это верно.
Его природа черезмерно
Одною одарив рукой,
Талантом и душой прекрасной,
Изъяла красоту другой,
Ведь он был некрасив ужасно!
Быть может, это ежечасно
И мучило его всегда?
Быть может, вся его беда
И заключалась только в этом?
Хоть красота, как и года,
Не главные черты поэта.
Но в теле карлика, увы,
Попробуйте представить вы
Огромную, как море душу,
И тщетно в бурю ищет сушу
Один в безумной пляске волн
Под парусом упрямый чёлн.

И.В. АННЕНКОВ*

                29

Наш эскадронный командир
Гудим-Левкович, был толковым,
Но он смещён был вскоре новым.
Годейн* наш тоже был кумир.
Другого - немца Шлиппенбаха*,
Любой бы вспомнил не без страха.
Вот уж когда и началась
Тяжёлая для нас година!
Куда деваться было - власть!
Для Шлиппенбаха всё едино:
Набросок или же картина,
Восток ли, запад, север, юг...
Непримиримый враг наук,
Он был уверен, что науки,
Как паутина, что паук
Упорно ткёт в углу от скуки,
Не доведут, мол, до добра.
Он в классы заходил с утра.
Окинет нас хозяйским взором,
И выдаст что-нибудь с укором,
И наказаньем пригрозит
За непотребный внешний вид.

                30

Оставив университет,
Любой был должен поневоле
Два года проучиться в школе,
И этих не забыть нам лет.
Тогда от дружеского круга,
Как помнится, бежала скука
Не только днём, но и сквозь ночь,
Когда на ключ нас запирали,
И кони Шлиппенбаха прочь
Давно уж от крыльца умчали.
Чем занимались мы? Читали?
И ночью было много дел.
Да, кто над книгою сидел,
Маёшка*, тот писал, обычно.
Другой бутылки всё хотел
Дно разглядеть единолично.
Но карты, карты всякий раз
Всё больше занимали нас!
Хоть денег не было в помине,
На юнкере, как на мужчине,
Долг чести рос, как снежный ком,
Хотя, кто с этим не знаком?

                31

Уж если мы кого-нибудь
Всем эскадроном не любили,
По-своему круты с ним были,
И гордость распирает грудь
За наши детские проказы.
Вы, верно, слышали рассказы
О том, что можно вставить в нос
Гусара* (и не без успеха!)
Тому, кто спит. Молокосос!
И сколько же при этом смеха!
Кровать подделать - вот потеха,
Происходила вечерком,
Когда он вместе с тюфяком
Провалится под сильный грохот,
Обзаведётся синяком,
Услышит наш весёлый хохот.
А то вдруг крикнут: "Господа!
По-моему, пожар! Беда!"
Такая хитрая уловка:
В дверях натянута верёвка!
Один споткнётся, боже мой!
И все летят за ним гурьбой!

                32

Однажды так и офицер
В подобной свалке очутился.
Сначала, вроде бы, озлился,
С начальства взяв дурной пример,
И было неповадно чтобы,
Грозился наказать для пробы.
Кого вот только? Впрочем мы
Отлично понимали всё же
Чего мы делать не должны,
И что на шалость не похоже,
И к чести относились строже.
Мы знали, что на свете есть
Достоинство и слово честь,
И что над нами око бога,
И это надобно учесть,
Ведь с этим было очень строго.
Натуры вялые, порой
Теряли в обществе покой,
Теряли в весе, плохо спали -
И трусов тоже донимали,
А в результате всё не зря -
Мы жили как одна семья.

А.М. МИКЛАШЕВСКИЙ*:

                33

Все шансоньетки Беранже
Знал наизусть Мишель Сабуров.
Пожалуй, что и стрел амуров
Хватало в сердце и душе.
Аккомпанируя нам рьяно,
Мишель сидел за фортепьяно,
Мы пели дружно, но порой
(А были случаи нередки)
Маёшка вдруг мотив другой
Скабрезной вспомнит шансоньетки,
Где фигурируют гризетки.
Затянет громко, как на грех,
Собьёт нас с такта. Шутки, смех!
И тумаки ему, и метко,
Перепадали ото всех.
Не лез в карман за словом. Едко
Отпустит острое словцо,
И правду выскажет в лицо.
Ему платили тем же. Что же?
Он развлекался так, похоже.
Смеялся, подтвердит любой
Порою даже над собой.

ПРИМЕЧАНИЯ:

*Анненкова Вера Ивановна (1813 - 1902) - урожд. Бухарина. В её воспоминаниях говорится
о первой встрече с поэтом в конце 1832 года, когда он лежал в лазарете юнкерской школы
после неудачной попытки укротить необъезженную лошадь.

*Анненков Иван Васильевич (1814 - 1887) - брат литератора П.В. Анненкова - учился в юнкерской
школе, а затем служил в конной гвардии; автор истории л.гв. Конного полка.

*Годейн - командир школы. Шлиппенбах пришёл ему на смену.

*Гусар - свёрнутая в трубочку бумажка с крепким табаком.

*Маёшка - прозвище Лермонтова в юнкерской школе. Уменьшительное от Маё - героя популярного
в те годы французского романа.

*А.М. Миклашевский - см. примечание к строфе 15.

ПРОДОЛЖЕНИЕ:http://www.stihi.ru/2014/06/06/2810