В степи эха нет гл. 5-6

*5*
             В последнюю неделю перед Троицей над степью хороводом заходили тучи и ранняя жара сменилась  ласковой  прохладой.  Плотная синева в серебряных окоёмах повисала сначала гигантским зонтом, с которого стекали  сизыми потоками пока еще только  видимые полосы далекого дождя. Где-то  начинало погромыхивать, тянуло сладким настоем луговых трав. Затихал ветер, прильнув к голубой полыни, прислушиваясь к земле. Потом вдруг оглушительно, весело  шарахало, будто кто-то над головой сбрасывал с небесной крыши листовое железо. И оттуда же сразу лавиной обрушивался теплый поток воды, стеклянным перезвоном исполняя удивительную мелодию   на мгновенно возникающих лужах,  на  стальной глади спокойной до этой поры  речки.  Купались в душистой воде майских гроз лозняки, пили травы, земля, покорно и охотно мокла у берега стреноженная лошадь. Хмельно и радостно становилось на душе. А где-то над Сюктой, на востоке, уже висела над умытой степью радуга.

            Аня любила грозы, они не пугали её – завораживали. Особенно ночные,  как та, что застала её  вчера в степи, когда она встречала коров  с выпаса. Быстро стемнело. Мокрый черный бархат неба вдруг треснул, разрываемый рукой невидимого силача, и сквозь образовавшуюся прореху ослепительно  блеснул  свет тайного небесного мира, где, наверное, не бывает ночи. И снова темно. Гулко, издалека, а потом все ближе и ближе, и вот уже над головой  - молотом по железу – гром! Мимо Анны бежали женщины, не переставая осенять себя крестным знамением, дети, подстегивая скотину хворостинами – всем хотелось скорее в укрытие. Она же стояла, как заворожённая, не отвечая на оклики:
            – Нюра! Бежим! Чего стоишь?
Скоро она осталась одна. Зорька сама отправилась к дому.

           Аня не раз слышала, что Земля круглая, а теперь, в степи, под  всполохами  молний она верила, что это так: вот она стоит в её центре, будто  посреди огромного блюда,  и тревожно,  и  жутковато, и в то же время почему-то радостно ощущать себя частью этого огромного мира.
Утих дождь. Гроза уходила. Гром стал похож на ворчание пса, а молния – на   чирканье спички в темноте. Рубаха прилипла к телу, юбка облепила ноги. А Аня всё стояла и стояла, пока не услышала  голос отца:
            – Нюр-а-а-а! Доча-а-а!  Быстро домой! Застудишься! – он   скорым шагом приближался к ней, держа над головой рогожку. – Чего это ты? Мать напугала. Мокрая вся! Ну, чего молчишь-то? Или случилось что?
            – Ничего, папань. Иду уже, иду.
Яков  Степанович поднял повыше рогожу, впуская под неё дочь.
    



 *6*
              В субботу Аня, Маруся и Павлинка вместе собирали по ложбинкам у сельского кладбища чабрец. Почему-то именно здесь он родился особенно густо.
Степь огласилась смехом, перекличками:  ватаги детей, подростков, стайки подружек – все устремились за зеленью для хат. Завтра Троица. Резали веточки ивы, березы, собирали цветы, всё это охапками и  в корзинках тащили в село, раскладывали по подоконникам, разбрасывали по глиняным и по выскобленным деревянным полам, украшали  заборы, ставни, завалинки.  Улицы преобразились.

            – Нюр, а ты не видела, ребята качель-то привязали на завтра?
            – Нет, не видела. Утром еще не было ничего, как я на речку ходила.
            – Я видела, я  видела!– встряла в разговор Маруся. – Санька Черноиванов с ребятами цепляли верёвки там, где они летось были! Да  еще и в других местах! Больше качелей нынче сделали!  А  еще одну, совсем низенькую, для ребятишек.  Я уж и покачаться успела!
            – А то! Ты, да не успеешь! Надо ещё цветов  и веток  набрать для венков. Чабреца довольно  будет – полные   корзинки. Пойдемте к речке, девочки, там, я видела, и шалфей уж зацвел, – позвала Аня.

              Троица в 1920 выдалась ранняя – 30 мая. С  утра потянуло по селу  запахом свежего хлеба – выпекались  праздничные караваи.
              Как повелось издавна, сначала   девчата, нарядные, похваляющиеся обновками,  отправились на гуляние к Каменной балке. В корзинках – складчина: яйца,  пироги, лепёшки, лакомства. На берегу речки украсили берёзки лентами и венками,  расстелили скатерти,  сели пировать.  Скоро к ним присоединялись и парни. Стало веселее. Особенно после того, как явился на берег Яшка-гармонист.  Начались хороводы с песнями, кто-то выкрикивал частушки. Выстроилась очередь к качелям, слышался смех и визг девчат, если кто из парней уж больно высоко их раскачивал.
            Приходили и замужние женщины, всё больше с ребятишками. Сидели  на лужку недолго,  вытянув по траве ноги, сложив на коленях ненужные вдруг руки, и с виноватыми улыбками поглядывали на молодежь, а потом, будто устыдясь своей праздности,  вставали и шли  по домам.

            – А в горелки давайте! – крикнул  кто-то.
Девчата кинулись на поляну, встали там в вереницу  по двое, за ними степенно подались парни, направляясь к тем парам, которые им хотелось разбить, чтобы встать в игру с выбранной девушкой.
            Ане тоже не дали остаться с Павлинкой: её забрал Саша Черноиванов, а подружку – Митя  Пащенко. Определился и «горящий». И закружились по полю горелки:
            – Гори, гори ясно,
            Чтобы не погасло.
            Стой подоле –
            Гляди в поле…
            Раз, два, не воронь,
            Беги, как огонь!

             В самый разгар игры показался из-за ивняка всадник, спешился, привязал коня к дереву у воды и направился к играющим:
            – Примете?
 Вернигорова Нина метнулась  навстречу приехавшему, схватила за руку, потащила за собой в вереницу:
            – А как не принять-то?! Нам такие нужны!
            – Э, нет!  Новенькому – гореть!
Николай виновато улыбнулся девушке и встал на место ведущего.
            – Гори, гори ясно!..

            – Нюр, ты чё застыла? Нам бежать! – легонько подтолкнул  её Санька.

Николай поймал её сразу. Она близко-близко услышала запах пыли и сушеной травы от  его сильно нагретой солнцем  рубахи. Сердце сжалось и рухнуло вниз, а потом затрепыхалось где-то в горле. Похолодевшие пальцы почувствовали тепло сухой крепкой ладони: 
            – Здравствуйте, Анна Яковлевна.
            – З-дравствуйте.
Её никто не называл так.
 
Горелки скоро рассыпались – уж больно жарко бегать. Все подались к воде. Парни весело бухались с глинистого уреза в воду, громко отфыркивались, тряся головой, смахивая со лба и глаз прилипшие волосы. Девчата сидели на траве в тенечке, перешептывались, хихикали. Потом затянули печально:
                Летят утки, летят утки
                И два гуся,
                Ой, кого люблю, кого люблю,
                Не дождуся.
                Ой, кого люблю, кого люблю,
                Не дождуся.
              Запевала Поля Заруднева голосом высоким и чистым, с каким-то неподдельным откровением. Были в этом голосе и тоска, и даже будто вызов. Все в селе знали, что жених ёё погиб на фронте, и слова «не дождуся» обретали особый смысл неизбывной тоски.
                Приди, милый, приди, милый,
                Стукни в стену,
                А я выйду, а я выйду,
                Тебя встрену.
                Ой, а я выйду, а я выйду
                Тебя встрену...
              Песня оборвалась. Повисла минутная тишина. Но вот уже Полина вскочила на ноги, расправляя складки на новой юбке, нарочито громко крикнула:
 – Ну что, девчата, пора венки на воду пускать!
Все снова весело зашумели, повскакивали, побежали к березкам за своими венками и лентами. Ленты дарили подружкам. А  кто и дружкам на память.  Спустились к воде. И снова все притихли перед таинством. Ребята остановились чуть поодаль.
Аня сняла с головы венок. Кто-то звонко крикнул:
            – Раз, два, три!
             На вечернюю гладь притихшей речки полетели девичьи венки. Аня пристально смотрела на свой, лилово-сиреневый, перевитый  стебельками луговой овсяницы. Он медленно, чуть покачиваясь, отплывал от берега, огибая кое-где стоящие на пути стебли осоки.

             – Ну что нагадал вам ваш венок? – Аня вздрогнула, обернулась. Николай стоял близко-близко,  внимательно смотрел ей в глаза и не улыбался.
             – Он уплыл.
             – И что это значит? Я слышал, сватали вас. Замуж пойдете?
             – Не пойду.
             – А что ж гадание? – теперь Николай улыбался.
             – Да ничего. Не первый  уж уплывает, – улыбнулась наконец и она и пошла вдоль берега, срывая на ходу белые зонтики морковника. Николай шел рядом, молчал.

             – Николай! Так что, на Орлике-то покатаешь?- догнала их Нинка.
             – Ну отчего же не покатать? Застоялся мой Орлик. Анна Яковлевна, а вы не хотите верхом прокатиться?
Нинка полоснула её взглядом.
             – Меня  сестрёнка ждет. Домой нам пора. Поздно уже. До свидания.
             – До свидания, Анна Яковлевна.



             – Ну, рассказывай, чего он к тебе подходил? Говорил-то чего? – встретила ее расспросами Павлина.
             – Да ничего не говорил. Так…
             – А я тебе, Нюра, всё рассказываю! Вот не стану больше!
             Поднимаясь от берега в горку, Аня обернулась: у воды под раскидистой ивой Николай подсаживал на гнедого Орлика Нинку, она смеялась, что-то говорила,  он ей отвечал, но слов разобрать, конечно, было уже нельзя.
              – Вот и всё… – подумалось ей, а глаза вдруг повлажнели.


(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...)
http://www.stihi.ru/2014/06/07/7366