И суд вершит, и мною правит

      Мелькали высверки морозные
      Из-под полозьев на бегу.
      И пахла свежею морошкою
      Предсмертность вымученных губ.
      Зима в лицо его спокойное
      Смотрелась избыльно бела –
      Так из двора в стекло оконное
      Глядится черная беда.
      Уже клубился мир смещенно,
      Но сохраняли те черты
      То боли свет невозмещенный,
      То возмещенность темноты.
      Вдали так тихо-приближенно
      Россия в конусе свинца
      Венчалась, плача, с речкой Черною
      И Черной речкою плыла.
      Уже спасенья нет. В пределе –
      Лишь одиночество и дым.
      И кто-то плакал в руки белые,
      И кто-то руку наводил.

                2.

      Дантес дрожал – он сам в себя стрелял.
      Его зрачки темнеюще сквозили:
      Из пистолета, как туман с низины,
      Тянулся дым. И Пушкин в нем стонал.
      Но у барьера, призрачно светясь,
      Онегин требовал начать дуэль сначала –
      Ему Печорин подавал печально
      Свой пистолет, во времени сместясь.
      А Пушкин продолжал лежать в снегах
      Так глубоко, так зримо осененно,
      И небо выпивало осиненность
      Из губ его. И плыло, будто прах.
      Дантес дрожал. И эта дрожь была
      Больнее боли, пули обреченней:
      Размером от Онеги до Печоры
      Катился крик, нагретый добела.
      Что истина намеренной борьбы,
      Когда борьба в себе – предсмертье:
      Он был теперь, как тень без света,
      Как речка, что осталась без воды.


      А Пушкин уходил в глухой набат
      Мгновеньем чудным и раскованным рассветом
      И бронзою звенела за поэтом
      Широкая народная тропа.

                3.

      Мне ночь являла звонкий стих,
      Губам несла приволье дрожи.
      Счастливый час! Счастливым должен
      Стать миг, что вызвенел и стих.
      Теперь мне нужно поспешить,
      Чтоб приобщить его к бумаге:
      Уже за гулкими губами
      Шептания словес слышны.
      Но кто-то дальний и земной
      Зажег огонь самосожженья
      И, отпугнув стихосложенье,
      Все улыбается за мной.
      Его прошу мне не мешать
      Пока сливаю звуки в звуки,
      Но смуглые литые руки
      Берут и комкают тетрадь.
      Знакомый жест! Его ль не знать,
      Хотя досада смутно зреет,
      Но ум-то, ум-то разумеет:
      Да, было так! И будет так!
      Но кто тот дальний и земной,
      Что суд вершит и мною правит?
      Ах, Пушкин, Пушкин! Друг мой правый,
      Прости меня. Мой стих – за мной.