Песнь о витязе Чуриле

                Часть первая
                1
Может, спросят: откуда взялась эта песнь стародавняя
про Чурилу, со славой прошедшего дальние дали?
Славный витязь он был, люд честной избавлял от страдания,
и о нём в старину гусляры эту песнь распевали.

В век Чурилы не много героев подобных отыщется.
Злая сила да нечисть вселяли в сердца зябкий трепет.
И плыла по Руси лебединая песня язычества,
и ещё воскурялись пред идолом в капищах требы.

И просили Перуна жрецы, чтобы силы дал молодцам,
и, чтоб ворогов стаи стрелой громовою рассеял.
Набегали на Русь печенеги, хазары да половцы,
но от русских дружин уносились, коней не жалея.

Князь Владимир богов тогда в Киеве-граде чтил ревностно,
и, видать, о крещенье народа он думал едва ли.
На Горе он поставил Перуна и Дажбога с Велесом,
и под ними огни духов гибельных прочь прогоняли.

Под защитой богов мирно жили бояре со смердами,
в теремах именитые люди тревоги не знали.
И, казалось, ничто не грозило великими бедами;
в кузне молот стучал, и оратаи в поле пахали.

И любил пировать сам Владимир-князь Красное Солнышко.
У него за дубовым столом званы гости сидели.
Осушались там кубки да братины с мёдом до донышка,
наполнялись опять, словно ульи палаты гудели.

Да в то время народ на Руси веселился отчаянно,
часто в княжьем дворе воеводы, бояре сбирались.
И за хлеб, и за соль “исполать!” восклицали хозяину,
и удачей своею охотничьей все похвалялись.

Не стучится в их окна косящаты осень пока ещё,
и ещё не сбираются утки да гуси к отлёту.
Княжьи гости, поспорив о зверях и их обиталищах,
сговорились все вместе за город пойти на охоту.

                2
Гуд рожков, лай собак, рёв зверья над дубравой проносится,
и охотники гон начинают, довольны затеей.
Не стерпев, князь Владимир сюда тоже прибыл охотиться.
и тотчас на опушке проснувшейся стало живее.
    
На костре жарят дичь, сало капает с вепря убитого,
и корчаги с вином, и еда на подставках дощатых.
Из рогов да из кубков вино пьют в честь князя великого
и желают друг другу бояре охоты удачной.

Шум задетых ветвей, треск трещоток да вопли загонщиков,
и мелькают кафтаны посконные между кустами.
Ждёт князь ярого тура в засаде, но в чаще он всё ещё,
лишь лисицы бегут да олени с витыми рогами.

В нетерпении князь сжал бока лошадиные шпорами –
за оленем погнался конь быстрый, напуганный плетью.
Не угнаться ему за ногами оленьими скорыми –
сохранил зверя Велес: дал силы метнуться над сетью.

И стоит на поляне Владимир, томясь в ожидании.
Вскоре с храпом свирепым тур мощный метнулся из чащи.
Но лишь только копьё князь-охотник поднял для метания,
как над лесом послышался рёв, всё нутро леденящий.

И затихло в лесу, только слышалось в небе шипение,
и клокочущий рёв падал сверху, как рокот Перуна.
И под лесом народ закричал в диком страхе, в смятении,
и кто в лес убежал, кто забился в бороздку безумно.

Князь про тура забыл, в чисто поле помчался с дружиною.
– О, Перун! – умолял, – сбереги нас от пагубы нонче.
Страшный змей, распустив свои когти, летел над равниною,
разрываал на лету лошадей и беспомощных ловчих.

И, не чуя от страха безжалостных шпор, конь по полюшку
от чудовища прочь в стольный Киев помчался, что ветер.
Там за крепкой стеной князь спасёт свою буйну головушку,
воскурит дань богам, чтоб народ защитили от смерти.

И в Златые Врата он влетел, точно вихрь – не до почестей, –
всюду ставить велел частокол против лютой напасти.
Недоступен стал град, но в окрестностях Змей сеял горести:
истреблял и людей, и коней, разрывая на части.

За Днепром Змей поганый вселился в пещеру глубокую,
выйти страшно теперь человеку за рублены стены.
В сёлах пусто, скот сгинул под чудища лапой жестокою,
и не могут пробить чешую его копья и стрелы.

Новый идол Перуна воздвигнут у дуба огромного,
и на требище жертва – кровь лошади белой – курится.
Не внимал бог моленью, людей не избавил от ворога,
грустно смотрит Владимир на бледные челяди лица.

Но, богами зажжён, луч надежды согрел душу стылую –
жрец Перуна явился и молвил слова он такие:
– Есть у нас на Подоле кузнец-богатырь, звать Чурилою,
одолеет он Змея, избавит от чудища Киев.

                3
Светом солнца средь туч избавленье Владимиру видится,
нарочитых мужей он тотчас же послал за Чурилой,
в нетерпенье шагами широкими меряет гридницу,
ждёт того, кто сумеет со Змеем померяться силой.

Нарочитые ищут, никак не найдут, хоть и трудятся,
хоть исхожен вкруг града опасливо дол весь окрестный.
Наконец повезло: по дороге попалась им кузница,
и узрели – куёт добрый молодец лемех железный.

Кудри русые, рослый, румян, рамена необъятные, –
да, похоже, такой совладает со Змеем и с Лешим.
Гнул он лемех железный легко, будто прутья оградные,
и сломал ненароком его, повернувшись к пришедшим.

Нарочитые силе такой подивились немереной,
были рады: Чурило пред ними стоял в самом деле.
Сообщив силачу, что его разыскать им доверено,
на Гору, в княжий терем, немедля явиться велели.

Подошёл старый Плёнко с тяжелой железной кувалдою
и спросил, для чего его сын на Горе им так нужен.
Нарочитый в ответ: – Князь Владимир зовёт – очень надобно
Русь избавить от Змея, чья смертная хватка всё хуже.

– Ну, Чурило, ступай, – молвил Плёнко, – спаси край от гибели,
а тебя бог Сварог пусть хранит от несчастья любого.
Богатырь поклонился Перуну, обнялся с родителем
и, накинув свой опашень, вышел за дверь в путь-дорогу.

И не сел на коня (конь чуть плёлся под ношей тяжёлою),
а пошёл богатырь рядом с конными шагом саженным.
Вот Гора, княжий терем, приветливо вяз машет кроною.
Рад Владимир, Чурилу сажает за стол с угощеньем.

И повёл князь Чурилу в палату свою оружейную.
 – Выбирай, – говорит он, – доспехи, оружье любое,
ведь свирепствует Змей, и в когтях его жертва за жертвою,
но сказали нам боги: повержен он будет тобою.

Поклонился в ответ богатырь князю Красному Солнышку
и, оружье не взяв, молвил: – Буду в сём деле усердным.
С корнем берест он вырвал, обчистил его, вышел в полюшко
и с корнистою палицей к скалам направился серым.

Взмыв над синью Днепра, чайка круг над Чурилою сделала.
“Это, знать, Матерь Сва, – он подумал, – победу вещает“.
Показалась пещера вблизи вековечного дерева,
в ней посланец Мары – страшный Змей от убийств отдыхает.

Человека почуяв, Змей мигом из логова выскочил,
думал: в лапах, что корни у вербы, еда будет вскоре.
Свою пасть в два корыта раскрыл и глаза страшно выпучил,
и задергал крылами громадными, точно подворье.

И взлетел злющий Змей, закружился, как вихрь, над Чурилою,
но в ответ богатырь поднял палицу над головою.
Змей вцепился в неё, потянул вверх со страшною силою,
но Чурило сумел устоять перед хваткой такою.
               
Ой, да крепко рванул – из когтей вырвал добрую палицу
и ударил тотчас Змея в голову, точно тараном.
От удара такого к Маре только можно отправиться –
пред Чурилой на луг Змей нещадный упал бездыханным.

Богатырь, честь Перуну воздав, с окровавленной палицей
напрямик в стольный Киев пошёл через поле, дубраву.
Вышли люди из хат без боязни, что Змей сверху свалится,
и несла Матерь Сва впереди на крылах его славу.

Князь пирует. На улицах бочки. Вино пьют из братины,
и в святилище каменном жертва курится Перуну.
Добру молодцу честь – князь боярство пожаловал в грамоте,
и поют гусляры, и звенят под их пальцами струны:

“В чистом поле оратай ступал за лошадкой буланою.
Ой, Ярило, дай сил! Крепко обжи руками сжимал он.
Прискакал печенег, замахнулся кривой вострой саблею –
и остались на полюшке только оратай да рало“.

Юнаки во предместье под рощицей игры затеяли,
в хороводе девичий напев, из далеких дней выхвачен:
“А мы просо сеяли, сеяли. Ой, Дид-Ладо, сеяли…
А мы просо вытопчем, вытопчем. Ой, Дид-Ладо, вытопчем…“

                4
Как окончился пир во светлице, вином красным залитой,
возвращался Чурило домой в неуютную хату.
Обнял витязь отца и промолвил: – Князь жаловал грамотой,
он боярство мне дал. Над Почаем жить будем в палатах.

И встречали боярина нового люди дворовые:
– Гой еси ты, Чурило-свет Плёнкович, властвуй над нами.
У него теперь двор, сад, конюшня, хоромы дубовые,
погреба, а вокруг – огражденье с тремя воротами.

Золочёны врата, и хрустальные, да оловянные,
для порядка они: въезд по знатности – их назначенье.
Сел Чурило поесть, и вино, и сыта пьёт медвяные,
и в покоях лёг спать. Ранним утром его пробужденье.

Наряжался Чурило в сафьяновы чёботы красные
и в камчатный кафтан да накидывал корзно шитое.
А еще позлащённый кушак да узорочье разное,
и бобровая шапка обшита заморской парчою.

Стал гулять богатырь и красавицам нравился лик его,
стал бояр приглашать, на столах яство всякое было.
Ведь дождались в тот год на Руси урожая великого,
за моленья, видать, одарил землероба Ярило.

У колодца встречался Чурило с дивчиной Любавою –
златокудрой, с бровями вразлёт и со статью лебяжьей.
Обещал ей, что в жёны возьмёт, коль вернется со славою
из далёких земель, превозмогши воителей вражьих.

Предоставил Чурило отцу заниматься хоромами,
сам набрал добрых молодцев, с ними ходил на охоту.
И на вепря ходил, и на тура с рогами огромными,
соболя да лисицы висели на стенах без счёту.

Стал Чурило богат, и отведали смерды щедрот его,
и уже в окруженье имел добрых молодцев много.
И Добрыню Никитича чествовал дома заботливо,
когда тот возвращался с похода на диких касогов.
    
– Гой еси ты, Добрыня Никитич! Победою бранною
ты касогов смирил, дань добыта рукой богатырской.
– Исполать тебе, молодец! – тот отвечал. – Славой равною
ты отмечен за Змея, что хищно близ Киева рыскал.

Ведь я был далеко и не мог быть народу защитою,
но Перуну хвала! – спас ты Русь от крылатой напасти.
И запомни, Чурило: всегда будь с душою открытою,
богатырь защищать должен слабых и в этом суть счастья.

Одарил новый друг его мощным конем Белояровым.
Он один только мог с ним в седле перепрыгнуть ограды.
И Чурило был рад: жаждет сердце кипения ярого,
и теперь сможет выехать он вдаль от Киева-града.

И Чурило, как прежде, усердствовал в деле охотничьем,
но в угодьях чужих его люди зверье побивали.
Раз побили охотников княжьих они за урочищем
и за это его берестой в Киев-град отозвали.

И предстал на Горе богатырь пред Владимиром-Солнышком:
– Гой еси, светлый князь! За грехи мои зла не храни ты.
С позлащённого кресла князь встал, молвил: – Будешь ты стольником,
на почётны пиры будешь звать мне людей именитых.

                5
Не прошло и недели – Чуриле невмочь служба новая:
богатырское ль дело за княжьим следить столованьем?
По душе ему бой и лишенья, дорога суровая,
а, главнее всего, люд честной уберечь от страдания.

Подошёл он к Владимиру и в увольнение просится:
– Бью челом тебе, князь! Я постранствовать в мире желаю. .
Отпусти меня в путь и, где зло безнаказанно носится,
богатырскую силу на ворогах я испытаю.

– В добрый путь, – князь ответил. – Славь русскую землю победами
и в бою пусть помогут тебе наши русские боги.
Поклонился герой и пошёл тотчас к идолам с требами,
и окурен Перун и Триглава – богиня дороги.

И отправился он в своё странствие к морю Варяжскому.
Спал под небом, Зарю-Заряницу встречал утром-рано.
Проезжал мимо рощ, мимо дремлющих заводей с ряскою,
и деревни будил громким топотом конь Белояров.

И указывал Хорс ярким светом ему направление,
направленье указывал ночью с небес Путь Перуна.
Замедляли болота, овраги и реки его продвижение
и в порусских безлюдных лесах проезжать было трудно.

Предвещая беду, на дубовых ветвях совы гукали
и в озёрах лесных Водяной то плескался, то охал.
Брови-ветви подняв, наблюдал за ним Леший без устали
в размышленье: не сделать ли путнику злого подвоха.

Но закончился лес – засветлело раздолье равнинное,
конь в долину пошёл пить водичку из реченьки чистой.
И желтели повсюду кусты облепихи с рябиною,
возвышался над речкою синей обрыв каменистый.

Вдруг Чурило услышал: “О речка Прегора, прими меня:
не должна красота с чистотой быть рабою насилий.
Зная участь родных, стынет сердце, как будто под инеем,
не стерплю я, чтоб замуж меня за страшило рядили“.

Богатырь выбрал цель: быть обиженным людям защитою.
Он к обрыву пошёл, увидал молодую дивчину
и спросил: – Кто красавице сердце наполнил обидою?
А в ответ: – Никому не унять моей горькой кручины.

Родилась и росла я в богами хранимом селении,
мой отец был старейшиной, в доме всего было вдосталь.
Я до нынешних дней не имела ещё огорчения,
воскуряла я жертвы богам, больше всех Радогосту…

А уже на незримых крылах поднесли боги горе нам
и несчастье слепое в селение к нам привалило.
Появился в лесах великан-людоед, жаждал крови он,
злые духи давали ему беспредельную силу.

Исчезать из домов стали люди, пришельцем загублены.
Как он страшен: высок, словно вяз над Прегорою-речкой.
Голова, точно кадка с глазами – большущими углями,
он клыкастый, горбат, словно шерстью обросший овечьей.

И меня увести, как жену, захотел он в пещеру далекую,
да отец возмутился и братья, а я убежала.
Людоед кинул хижину в море, связал всех верёвкою
и куда-то в леса поволок, где нога не ступала.

Одного за другим поедать будет их в ожидании,
что приду я к нему, покорюсь ненавистному с горя.
Не приду, но и жить не смогу, коль родные в страдании,
пусть обнимет меня в час последний священна Прегора.

И умолкла она. В воду бросилась с горького горюшка,
но Чурило, не медля, отважно нырнул вслед за нею. .
Из глубокой воды он дивчину извлёк, будто пёрышко
и велел из головушки выбросить эту затею.

– Мы отыщем родных, – молвил он. – Ты теперь под защитою,
звать Чурилой меня, я убил этой палицей Змея. .
Пусть придёт великан с уготованной новой обидою –
мне поможет Перун – в битве ворога я одолею.

                6
Вдруг дивчина вскричала и спряталась вмиг за Чурилою:
великан шёл из леса и в силе своей был уверен.
И спросил: – Кто ты, дерзкий, решивший помериться силою?
Иль не знаешь, что смертью кончаются эти химеры?

– Ни к чему тебе знать! – отвечал богатырь, взявши палицу. –
Я приехал сразиться с тобою, слугой Чернобога.
– Да, придётся тебе в мир иной иль в пещеру отправиться,
хоть в неё натолкал я людей на съедение много.

И, напрягшись, рванул великан из земли древо малое,
и корнями, и комлем ударил Чурилу он с ходу.
Не успел богатырь отразить нападение ярое –
берестовая палица, выскользнув, плюхнулась в воду.

К ней Чурило помчался: её ведь уносит течение!
Лихо свистнул – и тотчас примчался с лугов Белояров.
И догнал свою палицу в синей Прегоре в мгновение.
Ну, теперь можно встретить достойно любых великанов.

Он коня отпустил, чтоб его не калечить в сражении.
А навстречу бежит великан, приминая сурепку.
И, все силы собрав, опасаясь попасть на съедение,
по горбу людоеда огрел витязь палицей крепко.

И очистить не смог от ветвей великан своё дерево,
и мешали они наносить поточнее удары.
Подставлял их, решив, что ещё ничего не потеряно,
и опять на Чурилу обрушился натиском ярым.

Вдруг он дерево бросил и поднял вверх камень увесистый.
Но ударил врага крепкой палицей метко Чурило.
И упал камень вниз, как с осадной приставленной лестницы,
глыбой грузной к земле великану ступню придавило.

Зарычал тот, поймал на лету богатырскую палицу
и к себе стал тянуть – и всё ближе и ближе два взгляда.
И взмолился Чурило: – Перун, помоги мне с ним справиться,
жертву я воскурю тебе в капищах Киева-града.

Вот и палица брошена, драка руками смертельная,
покатились к обрыву противники, давя друг друга.
И Чуриле зубами стал рвать людоед тело белое,
вновь к Перуну мольба, а с успехом по-прежнему туго.

Край обрыва. Враги бьют и давят тела необъятные,
вот сорвались, но держат жестоко друг друга руками.
Жив Чурило: упал он на тело противника мягкое,
ворог мёртв: он упал головой на гранитные камни.

Ох, и рада дивчина была, что от горя избавлена.
И Чурило найдёт её близких, чтоб дать им свободу.

Только где та пещера, в которой бедняги завалены?
И не скажет никто: не осталось в селенье народу.

И Чурило богов восхвалил, одарённый их помощью:
– О, Перун! Честь тебе за победу над силою чёрной!
Святибор! Помоги отыскать мне пещеру невольничью,
чтобы Хорса лучи оживили людей заточённых.

Он дивчину сажал пред собой на коня Белоярова.
Сколько ехать пришлось – знают только берёзы да ели.
И сквозь дождь, и сквозь град, сквозь болота и хлёст ветра шалого
наконец он добрался до скал над глубоким ущельем.

И в ущелье лесном он пещеру увидел над речкою,
и приваленный камень с трудом отодвинул от входа.
Благодарность спасённых от смерти была бесконечною,
рады все, что погиб людоед и теперь им свобода .    
                7
Вот вернулись порусы домой, в море домик их плавает.
И Чурило метнул свой аркан – притащил их жилище
и на место поставил. Пошли столования славные:
гнулся стол от обилья вина и дымящейся дичи. .

Но настала пора для Чурилы покинуть селение.
И не брал он ни злато, ни жемчуг, ни камень горючий.
Говорил: – Не богатство ищу я – ищу приключения,
для меня будет радость спасённых наградою лучшей.

И хозяин сказал: – Поезжай ты на юг, во Словению.
Там разбойник один выгнал князя, прогнал за границу.
Сарацин он лихой. И княжну с красотой несравненною
за отказ выйти замуж за изверга бросил в темницу.

Предсказаньем богов одолеешь ты татя лукавого.
От хождений его там земля уж, наверно, устала.
– Ну, прощайте, – ответил герой. Шпоры дал Белоярову
и напрасно дивчина остаться его умоляла.

То леса, то болота, то горы – далёк путь в Словению,
но на этом пути города были чаще и веси.
Всадник с палицей многих людей приводил в изумление,
был приятен их взору герой добродушный, без спеси.

Он Дунай переплыл и поехал равниной мадьярскою,
снова горы, долины – устал богатырь от дороги.
И в Словении к ночи увидел хибару чабанскую,
осторожно вошёл в неё, выю согнувши и плечи.

Там на лавке лежал бородатый старик под овчиною,
на подставке в углу идол Велеса старость покоил.
Поклонился герой, ночевать попросился учтиво он.
Лёгши на пол, спросил, кто несчастье словенцам устроил.

И ответил старик: – Года два неспокойно в Словении.
Раньше князь мудро правил и люди несчастья не знали.

Но явился разбойник с мечом колдовским и в мгновение
мы рабами бесправными – ранее вольные – стали.

Он расправился быстро с надёжной дворцовою стражею
и отряду бойцов, будто маковки, головы снял он.
Его меч колдовской удлинялся пред жертвою каждою,
колдовская вода страшной мощью его наполняла.

Перестал посылать князь людей на погибель напрасную
и уехал, не медля, на быстром коне за границу.
Жаль, оставить пришлось князю старому дочь распрекрасную,
ведь разбойник, поймав её, бросил в глухую темницу.

Сей разбойник теперь, окружён сарацинскою бандою,
грабит всюду, богатства везёт кораблём в Палестину. 
Весь народ обнищал, хоть страна была раньше богатою.
Чтобы татя не зреть, перебрался я в эту долину.

– Доброй ночи, отец! Завтра я с чужаком побеседую,
берестовою палицей грохну, – заверил Чурило.
– Да хранят тебя боги! Обрадуй словенцев победою, –
молвил старый чабан. И дремота их очи закрыла.

                8

Вот Денница погасла. Хозяин почёсывал бороду.
И Чурило проснулся, поел, с чабаном распрощался.
Оседлал он коня и поехал к столичному городу,
где разбойник из южных краёв своим злом упивался.

Веселел угнетённый мужик, оживал взор красавицы,
увидав синеокого витязя в платье богатом.
Богатырь ехал вольный на мощном коне, с грозной палицей –
видно боги прислали его, чтоб изгнал супостата.

И, бывало, у встречных сверкали в глазах слёзы радости,
и спешили они помолиться богам деревянным.
Вот и город столичный. Чурило княжого двора достиг,
по воротам ударил он палицей, будто тараном.

И упали ворота, и вышел, разбуженный грохотом
сам разбойник чумазый с мечом, в золотистом халате.
И сказал: – Богатырь, ты коня нагрузить можешь золотом,
сильный сильному – друг и давай лучше миром поладим.

– Нет, сему не бывать! Выходи, самозванец, немедленно
на подворье и здесь, пред людьми, будем насмерть сражаться.
– Богатырь, пожалеешь! Теперь для тебя всё потеряно.
Жди, я выйду. Дай только к сраженью немного собраться.

И за дверью исчез. И Чуриле тут звук померещился –
под стеною дворца он заметил решётку стальную.
И увидел – за нею красивое личико мечется.
И услышал: ”Герой, его воду не пей колдовскую.

Угостит тебя слабой водой, сам же пить будет сильную.
Помешай ему пить, принуждай его к ближнему бою“.
Не успел богатырь ей ответить, как с ловкостью львиною
тотчас выскочил враг, слуги вынесли вёдра с водою.

Пролетела над ним шумно палица, будто бы гроб его,
но разбойник увёртлив, из тела прёт сила свирепо.
Ну, а меч у него – не найти в целом мире подобного:
рубит камень и дерево он, будто белую репу.

И заметил Чурило, как несколько раз удлинялся он –
горе, если резнёт сталь острейшая белое тело.
Для такого меча его палица, словно орясина –
её часть корневая, крутнувшись, уже отлетела.

Вот разбойник попить побежал: ведь вода-то могучая.
Но Чурило ведро со двора своей палицей вышиб.
– Из ведра моего можешь пить, коли жажда замучила, –
позволяет Чурило, хоть знает: тот капли не выпьет.   

Став поодаль от палицы, враг его ранить пытается,
на деревьях и крышах народ в созерцании боя.
И Чурило по кругу своей берестовою палицей
стал вращать, как топориком половец, над головою.

Стал разбойник слабеть, перед ним шумно кружится палица,
и теснит богатырь его в угол двора меж стенами.
И нельзя ускользнуть ему, машет мечом он и пятится,
и от злости бессильной скрипит, что волчище, зубами.

Он в углу, он мечом колдовским по стене грохнул каменной –
разлетелись каменья – проём появился широкий.
Он туда, но ударила палица вдруг по ногам его,
а потом ещё раз, чтобы не было больше мороки.

И разбойник сражён. Меч волшебный подобран Чурилою.
Рад народ несказанно, и тотчас за князем послали.
Выпускал богатырь из темницы девчоночку милую,
по веленью его всех разбойничьих слуг повязали.

– Здесь, в сыром подземелье, закончится жизнь ваша бренная, –
говорил богатырь, – коль народу добро не вернёте.
Сарацины ответили: – Всё возвратим, без сомнения,
коль прибудет сюда наш корабль при хорошей погоде.

Старый князь возвратился, узнав, что свободна Словения,
и сказал: – Богатырь, благодарность моя беспредельна!
Мигом двор закипел и уже на столах угощения,
а в святилище – жертвы богам со словами моленья.

Пил герой да гулял, была рядом княжна-раскрасавица
и улыбка мелькала порой на лице у Чурилы.
“Не остаться ли здесь? – думал он. – Ведь дивчина мне нравится“.
Но Путь Прави опять направлял против зла его силы.

                9

Загорелась Заря-Заряница над лесом и взгорьями
и проснулся Чурило. И стал собираться в дорогу.
Распрощался он с князем, княжной и словенцами добрыми
и вскочил на коня, в золочёное стремя вдел ногу.

Он отправился в путь на восток против солнышка ярого:
заскучал по отцу, по Любаве и русскому краю.
На словенской земле уж не слышно копыт Белоярова,
хмурым днём ехал витязь по степи угорской к Дунаю.

Отдохнул за рекой и опять путь-дорога меж скалами,
через рощи, леса, по оврагам, речным перекатам.
Хорс не светит и небо затянуто серыми хмарами,
дует Стрибог в лицо, а Перун, грохоча, сыплет градом.

И укрылся Чурило под сводом скалистым над Тисою.
Вдруг заржал Белояров, почуяв дымок из жилища.
Из-под свода он вышел под дождь на тропу каменистую
и коню своему предоставил свободу: пусть ищет.

И совсем недалече в овраге увидел он хижину.
Постучал богатырь тихо в дверь – и послышался шорох.
И за дверью затем женский голос спросил чуть обиженно:
– Кто стучится так поздно: иль мирный прохожий, иль ворог?

– Нет, я мирный проезжий, – ответил герой. – Меня непогодь
оплеухами хлесткими к хижине этой пригнала.
И по правде скажу: добрым людям бояться тут некого,
не стесню вас ничуть и улягусь поспать, где попало.

Дверь, скрипя, отворилась – узрел он старуху согбенную,
на её приглашенье шагнул витязь в тёмные сени.
И, затронув косяк головою, ввалился он в горницу бедную,
где пройти было можно, согнувши свой стан и колени.

Глаз лучины глядел на горшки и корыто под печкою.
Под овчинным кожухом спала на полатях девица.
Вдруг проснулась она, обменялась с Чурилой словечками,
раздобыла сенник, ковш вина и вареную птицу.

Осушив ковш вина, на пол лёг в упоительной дрёме он.
Спал Чурило в хибаре два дня крепким сном молодецким.
А, проснувшись, узрел: нет коня под поветью соломенной
и герой загрустил, что его потерял по-простецки.

Он не знал, что девица, шептанию Лады покорная,
приворот ворожбой ему делала ночью у двери,
что в зелёно вино долила ему зелье снотворное,
что в душе была рада его беспредельной потере.

“Без коня, – она думала, – витязь уйти не отважится,
здесь останется жить, добывать будет пищу охотой“.
Но Чурило уже подхватил берестовую палицу
и спросил: – Кто ещё мог быть загнан сюда непогодой?

И девица ответила нехотя и озадаченно:
– Богатырь, здесь безлюдье и бродит один Песиглавец.
С человечьей огромной он статью, с главою собачьею
и с трезубцем железным, и с сетью в руках сей поганец.

                10
И пошел наш герой, окрылённый надеждой, уверенно
по копытным следам, что оставил в пути Белояров.
Сколько грустной земли удалыми шагами измерено
по дубравам глухим, буеракам, над речкой вдоль яра!

Он заметил потерю следов под горой белокаменной,
та гора была круглой, к тому же высокой, отвесной.
И ходил вкруг неё богатырь да искал вход приваленный,
и нашёл его там, где закончилась стёжка над бездной.

Вход закрыт изнутри и потугами, видно, немалыми.
И Чурило, напрягшись, толкнул внутрь горы этот камень.
И завал устранён, и увидел он двор между скалами –
во дворе Песиглавец коня его путал ремнями. 
   
И, увидев Чурилу, решил с ним мгновенно расправиться.
Он метнулся к нему и огромною сетью запутал.
Замахнулся трезубцем, да только вонзил его в палицу,
и, пока он оружье выдёргивал, витязь рвал путы.

Сеть порвав,мигом выхватил меч он из ножен серебряных –
очень вовремя меч удлинённый сразил Песиглавца.
Покатилась его голова меж костями им съеденных
и людей, и зверей – больше некого людям бояться.

И разрезал Чурило ремни на ногах Белоярова,
и поехал вдоль Тисы, меж скал и курганов горбатых.
Ехал в знойной степи, где порой в полдень виделось марево.
Наконец перед ним вдалеке засинели Карпаты.

                11
Конь бежал веселей, и звенели каменья нагретые.
Речку вброд перейдя, ехал витязь по взгорьям лесистым.
Вот равнина опять, а на ней – свет мой! – войско несметное,
что грачи по весне на распаханном полюшке чистом.

На опушке заметил он старца под елями хмурыми
и спросил: – Чья та крепость? Чьё войско её осаждает?
И ответил старик: – Эта крепость штурмуется уграми,
в городище русины последних коней доедают.

И казнят после приступов угры заранее схваченных,
на виду у защитников крепости зверски пытая.
И ответил Чурило: – За это им будет отплачено!
И напал на врагов, что орел на гусиную стаю.

Как ударит мечом – вражье войско, что травушка скошена,
как ударит он палицей – войско, что стебли примяты.
И бежали от крепости в панике угры не прошены,
и, воспрянув душой, гнались следом русинов отряды.

Опустело от угров, вздохнуло легко поле бранное,
и с добычей большой возвращались русины с погони.
И Чуриле они благодарны за дело столь славное,
в городище его пригласили, сгибаясь в поклоне.

– Честь и слава Чуриле! – неслось славословье по улицам.
– Честь спасителю нашему! – клики взлетали хмельные.
Под корчагами с мёдом столешницы крепкие гнулись там
и под чанами с дичью трещали стольцы вековые.

В белокаменный дом катят бочки с вином братья горные,
от вина и победы здесь каждый счастливым казался.
И узрел наш герой: справедливы тут все и не гордые,
и с боярином добрым приветливым он побратался.

И звенели цимбалы и песни лились с новой силою,
и делил радость общую витязь на лавке кленовой.
Пировали русины, не в силах расстаться с Чурилою.
Но, воздав дань богам, он в дорогу отправился снова. 

                12
Вот уж гор не видать. Едет витязь дорогою пыльною,
чует витязь теперь с каждым днём русский дух всё сильнее.
Вот и Русь. Мать-Земля полнит сердце отрадой обильною,
спит над речкою лес и шелкова трава зеленеет.

Там девчата ведут хоровод, распустив косы длинные,
все в венках из цветов, в полотняных, узорчатых платьях.
Там прыжки чрез костёр, там купальская песня старинная,
и заслушались ею русалки, сквозь веточки глядя:

– Ой, кукушка-купальница, где ты так рано купалася?
– Я купалася в чистой росе, а сушилась на тыне.
– Ой, люли, ой Купало, юнотка тебя так заждалася,
ой, люли, что привёз на зелёной тележке ты ныне?

Дай волшебный цветок, чтобы я юнаку полюбилася,
ой, люли, дай здоровья и жита, и мёду, Купало.
Чтобы я, искупавшись в медовой росе, исцелилася,
ой, люли, чтобы я, как берёзка, красивою стала.

Едет витязь домой. Матерь Сва с разноцветными перьями
обгоняет его, возвещая о нём в каждой хате.
Ведь исполнил он то, что богами Руси ему вверено:
защищать оскорблённых, не думая вовсе о злате.

Расписной Киев-град его встретил вратами открытыми,
и радушно пред ним отворяются каждые двери.
Вновь стучит его конь по подъёмному мосту копытами,
на Гору он поднялся, вошёл, что домой, в княжий терем.

Князь Владимир покинул тут кресло своё золочёное
и Чурилу встречал, приводил в Золотую палату.
И, за стол усадив, слушал витязя так увлечённо он
о сраженьях в Порусье, в Словении, в синих Карпатах.

Повествуя неспешно о том, как отпор давал злу всему,
вспомнил он обещанье Перуну в бою с людоедом.
Тотчас витязь в святилище к богу пошел златоусому,
благодарную жертву ему воскурил за победу.
    

И задал славен пир в честь Чурилы князь Красное Солнышко,
и о витязе песнь гусляры на пиру распевали.
– Исполать тебе, брат! – все кричали и пили до донышка.
На боярыне красной жениться ему пожелали.

Да, боярыни красные витязю сердце тревожили,
только он не забыл своего обещанья Любаве.
Её девичье сердце в любви разуверить он может ли,
коль любить обещал и живым возвратился во славе?

Кончен пир. Распрощавшись с друзьями с Горы, словно с братьями,
на Почай-реку он в своё новое едет поместье.
Вот и старого Плёнко герой заключает в объятия,
а назавтра к Любаве сватов он зашлёт честь по чести.

А теперь и отцу про себя стал Чурило рассказывать.
Повторил всё, что сказано было Владимиру-князю:
про далекий поход и свои приключения разные,
как, сражаясь со злом, был в объятиях смерти не раз он.

Старый Пленко одобрил Чурилы дела справедливые:
да, быть слабым защитой – хорошее, доброе дело,
горд был сыном. Ему сообщил, что поставлено в Киеве
много новых богов – значит, нечисть от нас улетела.

И, хотя после пира у князя Чурило по горло сыт,
всё же Пленко велел стол накрыть ради встречи с Чурилой.
И соседей позвал, радость ведь: возвратился с похода сын.
Гости быстро пришли, “исполать!” восклицали, и пили.

Про Любаву Чурило спросил у отца: ждет она ль его?
–  Ждет. Все время при встрече вопрос “не вернулся ль Чурило?“
–  Завтра надо ее навестить и отца её старого,
знают пусть: никакая беда к ним дорогу не скрыла.

Да, к тому ж, к сватовству начинать уже надо готовиться,
обещал ведь жениться на ней – так не будет обмана.
– Есть сваты на примете, сумеют всё сделать, как водится,
ну, а я по обычаю всё к вашей свадьбе достану.

Молча выслушал он справедливый укор Пленко старого,
мол, с похода отцу должен был он сперва показаться.
Но пройти мимо князя – заслужишь ведь гнева немалого,
потому и отдал наш герой предпочтение власти.

На стене во светлице повесил он меч удивительный,
а в сенях его палице новая снится победа.
Пели песнь гусляры о Чуриле в далёкой обители –
я отрывки её записал и решил вам поведать.

                Часть вторая
                1
Как-то выпало мне в кабаке встретить путника старого,
Русь Святую прошёл он пешочком, знал много преданий.
О Чуриле знал тоже, о нём рассказать мог немало он,
лишь бы горло ему промочить чем-то крепким в стакане.

И про витязя мне захотелось услышать немедленно,
и вина перед ним я поставил кувшин здоровенный.
И рассказчик сказал: “В детстве дед эту повесть поведал мне,
а ему – его прадед, и так чрез века неизменно“.

Выпил путник вина, про Чурилу неспешно стал сказывать…
Ну, так вот, возвратился Чурило в свой дом на Почае.
И намеки сватов уж Любавин отец слышит разные,
мол, куница у вас, и охотник её поджидает.

И, чтоб духам лихим ничего не понять, отвечает он,
что куницу согласен отдать, пусть охотник приедет.
Тут сваты и ушли. Вечеринка у девы прощальная –
то прощанье с девичеством в грустной подружек беседе.

Наступил свадьбы день. Молодым перед Лелем и Ладою
руки жрец полотенцем связал, воскурил свои требы –
будут боги хранить их семью, будут бедам преградою,
и навек их сердца хороводом и песней согреты:

– Далеко ли летали, что видели, соколы ясные?
– Утку серую в море, а в тереме красну девицу,
все девицы в венках, без венка лишь Любава прекрасная,
свил Чурило венок ей из льна и увёл во светлицу.

Жаль девицам: мечты о красавце Чуриле утеряны,
“жаль: была да сплыла“, – юнаки о Любаве жалели.
Старый Плёнко велел на столешницу ставить немерено
разных яств и питья. Гости пили, плясали и пели.

Знатна свадьба была: сколько выпито там, сколько пролито!
Люд честной там три дня из ковша пил хмельное веселье.
И Любава с Чурилой теперь под единою кровлею
и, согрета любовью, взялась за хозяйство немедля.
 
                2
Кстати, вспомнить бы надо о тех сарацинах в Словении,
заточённых в подвал до возврата всего, что украли.
И корабль с серебром им принёс вскоре освобождение,
и, приехав в Царьград, они думать о мщении стали.

Им сказали купцы, что видали Чурилу под Киевом –
и решили они меч волшебный украсть у героя.
Меч волшебный богатство им даст, только б снова найти его,
и кочевников можно сманить им на дело такое.

На Почай сарацин прибывает на лодии,
и не столько торгует, как всё узнаёт о Чуриле.
И узнал, что дворовые все большей частью охотники,
все в отъезде, и, кстати, в светлице окошко открыли.

И довольный по лестнице влез он в окошко косящато,
внутрь забрался и там, на стене, меч волшебный заметил.
Не увидел никто сарацина, сей меч выносящего.
Вылез тайно он с мыслью: ”Теперь я сильней всех на свете“.

Сел он в лодию тотчас и вместе с купцами-ромеями
прочь на юг по Днепру поспешил, словно волк из кошары.
И решил он на Русь нападать из степей с печенегами:
не воздал, мол, ещё он Чуриле заслуженной кары.

                3
А Чурило, женившись, ничуть о хозяйстве не думает.
Он гуляет по Киеву, ходит в леса на охоту,
пьёт вино и боярских красавиц с женой своей путает,
а уж это на лица бояр наложило заботу.

И ревнивцы о нём распускать стали слухи недобрые:
он гуляка, лентяй, мол, напрасно его величают.
Некий Дюк, мол, Чурилу на днях победил в двоеборье,
да к тому же ещё за чуприну тащил из Почая.

То ли дело отец, старый Плёнко, трудяга заботливый –
он кузнечит и пашет, и косит, и мёд собирает.
И работу, и хлеб делит с каждым дворовым работником,
торг с купцами ведёт – и богатство его прирастает.

Он заметил пропажу меча, на дворовых разгневался
и Чурилу ругал: “Не к лицу быть гулякой герою.
Ведь пропажа серьёзная: знай, не пройдёт даже месяца,
как волшебный тот меч для людей обернётся бедою“.

Ничего не ответил герой, на коня сел могучего,
и проведать Ярину с Апраксией тотчас поехал.
И не раз приходилось Любаве лить слёзы горючие:
муж-красавец Чурило, увы, не одной ей утеха.    
 
Как приехал к Апраксии он – была рада красавица,
пригласила в светлицу и мёдом-вином напоила.
Но вернулся тут муж, старый Ерма. Ему не понравился
сей героя приход – со двора прогонять стал Чурилу.

И выслушивать брань не хватило герою терпения.
Не ругаясь, во двор он со старым хозяином вышел.
И, увидев мешок, затолкал в него Ерму в мгновение
и подвесил на балке дубовой под самою крышей.

Слух об этом дошёл до Владимира Красного Солнышка.
Думал он: ”Богатырь без занятий, нет выхода силе.
Наказать бы его“. Старый Плёнко шептал: “Ой ты, горюшко…“
и Сварога молил, чтоб беда не грозила Чуриле.

Нарочитых не слал, не писал и записок берёстовых
князь Чуриле. Он сам к его терему прибыл со свитой.
В воротах позлащённых Чурило встречал князя грозного.
и в светлицу повёл, где в ковши уже мёду налито.

Старый Плёнко наказы дал – мечутся люди дворовые,
жарят уток и рыбу, и вина выносят из клети.
Медовуху несут – и столы уже гнутся дубовые,
гости пьют и кричат ”исполать!“, позабыв всё на свете.

Князь Владимир, отведав вина, вышел в сени с Чурилою
и сказал: ”На тебя люди знатные просят управу.
Жён не трогай чужих, пред мужьями не хвастайся силою:
от удара коварного можешь погибнуть бесславно.

За обиды мужей засадить тебя в поруб ведь следует…“
Тут же Плёнко: “Князь Красное Солнышко! Он уж не будет“.
Князь в ответ: ”Я подумаю“. Время прошло незаметное,
встал Владимир – пора на Гору – и за ним встали люди.

Но нельзя без даров отпускать нынче князя Владимира –
старый Плёнко несёт шкуры куньи, собольи, ондатры.
От немилости княжьей спасает он сына родимого,
дарит князю мешок, в нём динарии, гривны, ногаты.

                4

То не серые волки забрались в кошару открытую,
то не черное облако око Дажбога закрыло.
Сарацин печенегов на Киев дорогой вёл скрытою,
и тревожно нигде не ударили русичи в било.

Вот Почайна-река, вот Подол, вот Чурилы имение.
На охоте Чурило, а Плёнко куёт в кузне дальней.
Печенеги во двор ворвались и хватали всё ценное,
перебили дворовых людей и Любаву украли.

И умчались от Киева прочь, разоряя селения,
и напрасно их стража полей уничтожить пыталась.
Длинный меч сарацина бил стражников насмерть в мгновение,
и в полон уж большая толпа с мест родных угонялась.
 
Был удачлив бы тать, поплыви он к Царьграду с ромеями,
был удачлив бы он, бросив диких людей средь дороги.
Но грехи его, знать, густо Мать Сыру Землю усеяли –
не стерпела она, не стерпели и русские боги.

И, хоть хан печенегов ушёл на восток со всем племенем,
всё ж грабёж продолжать печенегов немало осталось.
Сарацин, сея смерть, ищет золото в капище, в тереме,
капли крови, напомнив рубин, разжигали в нём жадность.

                5

Тёмной хмарью повисла печаль над чурилиным теремом,
всё добро со двора будто вымели Стрибога струи.
Огорчился герой на мгновенье большими потерями,
но тотчас же в крови зов неистовый к мщенью почуял.

Плёнко раньше пришёл и успел оценить злодеяние:
“Нет коней и узорочья, тканей, украли Любаву,
мёд и хлеб увезли… От богов это ль нам наказание,
или злобная месть привела диких татей ораву?

Это меч виноват. Говорил я – он горя наделает!
Вот и машет им тать, сея смерть, уходя невредимым…“
Пригорюнилась вместе с мужьями акация белая,
и по смердам убитым скулили собаки под тыном.

И хотел было витязь погнаться за татем немедленно,
но гонец у ворот позлащённых явился внезапно
и промолвил: ”Чурило! Тебе на Гору ехать велено“.
И поехал герой, и заходит в Златую палату.

И Владимир изрёк: ”Меч твой, витязь, попал в руки подлые,
завладел им чужак – рубит наших людей, что лещину.
Коль дружину пошлю на него – сложат зря вои головы.
Можешь ты ли один в чистом поле дать бой сарацину?

Дам немного бойцов – будут биться они с печенегами.
Верю я: ты врага победишь, обретёшь снова славу“.
Молвил витязь: ”Я сам посчитаться хочу со злодеями:
наказать за грабёж и вернуть из полона Любаву”.

Витязь в тереме быстро в поход боевой собирается,
старый Плёнко принёс и кольчугу и крепкие латы.
И проснулась в руках у Чурилы огромная палица,
и заржал Белояров, предчувствием бранным объятый.

Воскурил свои требы герой пред Перуном, Триглавою,
попросил у богов боевой и дорожной удачи.
Обнял старого Плёнко, вскочил на коня Белоярова –
и помчался герой. Следом тридцать дружинников скачет.

Долго ль коротко ехал Чурило – на русской окраине
попадаться безлюдные, тихие стали селенья.
О, как много убитых лежит на земле, сколько раненых!
Не успели, видать, здесь оратаи вдеть ногу в стремя.

И слезой кое-где Мать Сырая Земля орошается,
принимая убитых. Безмолвны лачуги, землянки.
Красной кровью Заря-Заряница сильней разгорается
и сильней красной кровью в полях наливаются маки.

                6

Ехал по полю витязь с бойцами дорогою длинною
по следам печенегов, следам сарацина кровавым.
И летела пред ним Матерь Сва снова птицей незримою,
в его сердце вдыхала свой дух и несла его славу.

Наконец виден тать в окружении сотен грабителей.
Он в доспехах, с волшебным мечом им казался шайтаном.
Но такую огромную палицу тати не видели –
ужаснулись. И сам сарацин думал спрятаться тайно.

Поздно. Время пришло отвечать за свои злодеяния.
Степняков разметав, подскакал наш герой к сарацину.
Тать ударил – меч латы разбил, но Чурилу не ранил он.
Славных тридцать бойцов заслонили от стрел его спину.

Тать вертляв – богатырская палица мимо проносится,
меч кольчугу порвал и немножко поранил героя.
А толпа печенегов мечами дружинников косится,
но и тех, и других в гуле битвы уменьшилось вдвое.

А Чурило устал уж махать здоровенною палицей,
ухмыляется тать, уклоняясь от смертных ударов.
Реже стал он уже от кружащейся палицы пятиться,
но крутнулся в руке его меч – ранен конь Белояров.

И заржал дико конь, и метнулся со страшною силою,
и широкою грудью коня с сарацином свалил он.
И последний смертельный удар нанесён был Чурилою,
но Мара всем бойцам его храбрым постель постелила.

Печенеги все тоже погибли в сраженье отчаянном.
Лишь Чурило остался один среди бранного поля.
И бойцов своих гибелью был глубоко опечален он
и гордился за них: каждый воинский долг свой исполнил.

И заметил герой меч волшебный, принесший страдания, –
он лежал на земле, к валуну остриём прислонённый.
Ярость дикую вызвала в нём эта вещь окаянная –
по мечу грохнул палицей – меч разлетелся со звоном.

“Богатырской руке непотребно оружье коварное,
от людей с чёрным сердцем убрать его надо навеки”, –
думал витязь. И тихо поехал поить Белоярова
к чистой речке, где вербы купали златистые ветки.

Подходили к Чуриле из ближних селений оратаи,
на костёр погребальный из леса дрова привозили.
На дровах уж разложены павшие русичи ратные,
и воззвал в длинном рубище жрец в небо голосом сильным:

“О Перун! Принимай в своё войско отважных воителей,
что за Русь и за Светлого князя живот положили!”
И возжёг жрец костер своим трутом и люди увидели,
как в зелёном дыму тихо витязи к богу уплыли.

Догорели дрова, пепелище землёй засыпается,
и остался курган. Есть вино и конина для тризны.
И, простившись со смердами, витязь в поход отправляется
вызволять из полона тяжёлого многие жизни.

                7

По следам печенегов он мчался сквозь степи зелёные,
через рощи, овраги, затем через Днепр перебрался.
И тоскливо тянулись равнины ковыльные, сонные,
и в лазури лучами звенящими Хорс разыгрался.

Долго ль коротко ехал Чурило – подъехал он к рощице,
на опушке под клёном ветвистым уснул на мгновенье.
И почуял: чего-то его Белоярову хочется,
беспокоен на привязи. Тотчас послышалось пенье.

О, какой то был голос! И нежный, и тайный, и сладостный –
пронимал он всю душу – Чурило забыл всё на свете.
И поехал на звуки призывные быстро и радостно, –
наконец средь ветвей лик девичий прекрасный заметил.

То была птица Сирин: по пояс – девица прекрасная,
остальное всё птичье – и пеньем манила прохожих.
Их манила туда, где таилась погибель ужасная,
и с собой совладать зачарованный путник не может.

Птица с ветки спорхнула, запела опять пред Чурилою –
в его сердце проснулись и грусть, и надежды, и вёсны.
Завладели им страсть и любовь с необъятною силою –
полетела та птица туда, где овраг и утёсы.

Очарованный витязь помчался за нею равниною,
погружаясь в объятья долин и речных перекатов.
От него уносила в простор птица пение дивное,
то вперёд улетала она, то летела обратно.

Ой Чурило, очнись! Все дороги не розы, а терние,
и ведёт тебя птица волшебная в дикие горы!
Конь же нехотя шёл. Вдруг, упёршись ногами передними,
он тревожно заржал и взглянул на Чурилу с укором.

И очнулся Чурило, и пропасть увидел ужасную,
в двух шагах от неё неподвижно стоял Белояров.
Птица Сирин сильней заметалась – потуги напрасные:
развернулся герой – прочь умчал от певуньи коварной.

Ехал витязь наш степью, межгорьем, зелёной дубравою,
и не мог он никак обнаружить следы печенегов.
Пал на землю герой пред незримой богиней Триглавою:
“Помоги, всемогущая, ехать мне правильно следом”.

Топнул конь Белояров копытом – знать, просьба услышана!
И поехал Чурило навстречу Заре-Заренице.
И опять крутояр, и кремнистым путём едет тише он,
но опять лес дремуч, где лишь звери да певчие птицы.

                8

Тяжело полоняникам степью ковыльной брести, будет то ль ещё!
Хан ведет на восток своё племя уж больше недели.
И, чапаны сняв с плеч, печенеги раскинули стойбище,
полоняникам на ноги цепи с колодкой надели.

Поседело от войлочных юрт междугорье высокое,
юрта хана большая стоит на пригорке средь сосен.
И красавицу он повелел привести синеокую –
и Любаву ведут, из очей её капают слёзы.

– Будешь жить в моей юрте, женой моей будешь двадцатою, –
косоглазая тыква с бородкой козлиной сказала.
– Нет! Есть муж у меня. Поклялась пред богинею Ладою
ему верность хранить. Лучше смерть, – отвечала Любава.

– Нет его у тебя! Ты теперь среди племени вольного.
– Есть! Чурилою звать. Он помчится за мной верной тенью.
– Да, слыхал про такого: богатый и сильный. И дорого
он заплатит мне, хану, теперь за твоё отпущенье.

За строптивый отказ накажу тебя тьмою холодною –
там другое ты примешь решение, – хан рассердился.    
Посадили красавицу нукеры в яму глубокую –
за решёткой вверху только небо да редкая птица.

Собирался хан русичей в Сурож отправить на торжище,
а покамест заставил работать: рыть землю, мыть кожи.
На беду, выбрал он неудачное место для стойбища –
там, в пещере, жил Див – мог он племя его уничтожить.

Здоровенный, что тур, в чёрной шерсти всё тело могучее,
и клыкаст, и рогат, на руках и ногах его – когти.
Был всеведущ и знал: богатырь вызволять едет русичей,
и решил поедать очень редко людей одиноких.

“А повергну Чурилу, – подумал, – тогда разгуляюсь я“.
И заверил Див хана, что выступит против Чурилы.
Он уж видел и чуял: герой через лес пробирается,
и направить решил на него свои чёрные силы.

                9

Заарканен Чурилою лось уж на вертеле жарится,
на поляне герой выбрал место, чтобы подкрепиться.
Чуть поодаль привязанный конь с богатырскою палицей,
и ничто не вещает беду, лишь щебечет синица.

Вдруг заржал Белояров, послышалось тотчас рычание,
и медведя, к коню подбегавшего, витязь заметил.

Поднялся уже зверь на дыбы, чтоб начать растерзание,
но в мгновение витязь коня заслонил от медведя.

Был медведь тот огромный направлен сюда чёрной силою,
чтоб сгубил он коня, чтобы витязь в пути задержался.
А, коль сможет, то даже пусть в схватке покончит с Чурилою –
потому, звукам Дива покорный, здесь зверь оказался.

И медведя герой оттолкнул от коня дланью мощною,
но медведь, ухватившись за ветвь, удержался на лапах.
Взял бы палицу в руки Чурило – и всё было б кончено,
но рычащая рядом опять оказалась громада.

И остался на месте герой, заслонив Белоярова,
и, как брата, медведь обхватил его крепкою хваткой.
И не знал прежде витязь такого метания ярого,
будто кровь в его теле взболтали незримой мешалкой.

Крепко длани сцепив на спине у медведя могучего,
всею силою стиснул герой меховую громадину.
И у зверя хребет затрещал, повалился он кучею,
и Чурило добил его. Шкура, конечно, что надо.

Отдохнул на поляне герой, пообедал лосятиной,
и в мешок медвежатины взял: пригодится в дороге.
Пожалел: нет вина, с удовольствием выпил бы братину.
Будет праздник! Теперь же приходится жертвовать многим.

                10
Витязь из лесу выехал, степью поехал широкою,
и, найдя в ковылях печенегов следы, был доволен.
Издалёка проведал уж Див про Чурилу с тревогою,
что повержен медведь и затею его не исполнил.

И, встревожившись, он затянул небо черными хмарами –
поползли они грозно, клубясь, в степь, где витязь наш ехал.
И тотчас оказался Чурило с конем под ударами
льдин, камнями округлыми падавших с чёрного неба.

И медвежьею шкурой коня своего витязь кутает,
и порою ржал конь, коль удар по местам неприкрытым!
Витязь в латах, в кольчуге, в шеломе златом боль не чувствует;
жаль коня – и спешит он под крону раскидистой липы.

И почти по колени коню круглых льдинок нападало.
Шаг замедлив, скользил Белояров, но всё же добрался.
Упрекал он, избитый, кого-то незримого жалобно.
Растирать, согревать его витязь под липою взялся.

Вот и стих ледопад, сеет золото Хорс между тучами,
и Чурило, и Конь эти россыпи, молча, ловили.
И поехали вновь на восток то равниной, то кручами,
и глаза кровянистые Дива за ними следили.

И чудовище злое в волненье: герой приближается.
Ледопад и медведь не большой ему были преградой.

А ведь слово своё скоро скажет огромная палица,
потому ещё раз попытаться сгубить его надо.

Скоро стойбище. Конь веселей и сильней машет гривою –
вдруг заржал, испугавшись, на задние ноги присел он.
Из оврага зелёного девушка вышла красивая,
и Чурило, с коня соскочив, к ней направился смело.

– Ты откуда, юнотка? – спросил он. Ответно красавица,
молча, знак подает, мол, чужая ей речь непонятна.
Незнакомка без страха к Чуриле идёт, улыбается,
и, чуток погодя, заключил её витязь в объятья.

Вдруг взамен поцелуя Чурило был в шею укушенный –
волчья морда готова была его кровью упиться.
Но немедленно крепкими пальцами тотчас задушена
и отброшена прочь обращённая в деву волчица.

Снова витязь на отдыхе. Рана холстом перевязана.
В углях жертва Перуну дымится – то печень медвежья.
И слова восхваленья и просьбы Чурилою сказаны, –
и огонь всполохнул – значит, подана богом надежда.

                11

То не грохот камней, увлекаемых горным течением,
то не Стрибога буйная свежесть в межгорье влетела.
То стучит Белояров копытами в хмуром селении,
то Чурило снял опашень, чувствуя жаркое дело.

Он отправился к хану потребовать выдачи русичей:
не понять, где влачат они шаг свой в цепях и колодках.
Едет витязь в краю печенегов, к набегам приученных,
и внезапно средь юрт на земле он увидел решётку.

И на оклик могучий оттуда ”Чурило!“ послышалось –
там Любава. С коня соскочил он, решётку откинул.
Полонянка наверх по приставленной палице выбралась,
усадил её витязь на мощную лошади спину.

“Остальные, – сказала Любава, – в пещере содержатся
там, за ханскою юртой“. И витязь их вызволить едет.
Печенеги молчат, не мешают, и только лишь чешутся:
не встречался им витязь, подобный Чуриле, на свете.

И подъехал Чурило к пригорку – на кресле там хан сидит.
– Отпусти полоняников, – молвил. 
– Бери, если можешь.
И Чуриле послышалось, будто за стойбищем лес гудит –
появился тут Див. Страшен: глянешь – мурашки по коже.

– Сам нашёл свою смерть, богатырь, – молвил Див, – поздно каяться.
– Нет, не каюсь: привёз я тебе её, – витязь ответил.
Соскочил он с коня, заиграла в руках его палица…
О герой! Берегись: Див тебя по-иному приветит.


На руках его когти железные, ноги – со шпорами, –
коль подпустишь поближе к себе – разорвёт тебя в клочья.
Тотчас к витязю Див потянулся ручищами чёрными,
но успел его палицей витязь ударить наотмашь.

Кувыркнулось и землю рогами изрыло чудовище,
только всё ж поднялось и к Чуриле направилось грозно.
И не видел никто, что за птица летела нал стойбищем, –
Гамаюн, птица вещая, села на ветку берёзы.

Ближе Див подощёл, шаркнул левой ногой – и в мгновение
между ним и Чурилою вспыхнул преградою пламень.
Машет палицей витязь, не видя врага, в исступлении –
Див кольчугу в сей миг разорвал, что холстину, когтями.

И опять витязь бьёт, но бессмертным чудовище кажется,
вновь ногой шаркнул Див – встал туман пред Чурилой стеною.
Бьёт вслепую герой пред собой, кружит мощною палицей,
но, беда: Див невидим, рвёт лапы и ранит героя.

Но за это удар схлопотал, покатился по лугу зелёному,
вновь вскочил, шаркнул шпорою Див и закрылся туманом.
И опять витязь ранен – отпрыгнуть пришлось ему в сторону,
и слетевшие с ветки берёзы слова услыхал он.

Гамаюн щебетнула – тот щебет был песнью небесною:
“Из подземного царства Див шпорою черпает силу.
Бей по левой ноге, отшиби его шпору железную!“ –
и воспрянул душой от такого совета Чурило.

И лишь только увидел Чурило вновь Дива коварного,
как ударил по левой ноге его прямо по шпоре.
Див сражён, прежней силы уж нет, просит витязя храброго
живота даровать. А взамен даст он золота горы.

Молвил витязь: “Пускай Мать Сырая Земля будет чистою:
живота даровать – ты возьмёшься за старое дело“.
И последний удар он наносит рукой богатырскою –
и к Маре чёрной копотью Дива душа улетела.

                12

Печенеги смотрели сей бой, затаивши дыхание,
и надеялся хан, что победа достанется Диву.
И Чурило на хана метнул свой аркан в наказание,
и, стащив его вниз, раскрутил и на ёлку закинул.

И, не медля, поехал герой выпускать полоняников.
И подъехал к пещере – там вмиг разбежалась охрана.
Все на воле. Табун подогнали, и каждый стал всадником,
но слабеет Чурило: уж очень глубокие раны.

Сполз с коня. Лёг в беспамятстве он под берёзою.
Гамаюн, птица вещая, тотчас смекнула в чём дело.
Взяв ведёрочко в когти, крылом оттолкнула смерть грозную,
на гору Березань за живою водой полетела.

Птица с девичьим ликом, в убрусе, летит над равниною.
Вот воды набрала в роднике и обратно стремится.
Вот повисло ведёрко с живою водой над Чурилою –
и смочила глубокие раны волшебная птица.

Затянулись они, словно в сказке – и витязь встал на ноги.
“Долго ль спал я?“ – спросил. И узнал, что уснуть мог навеки,
что спасла его вещая птица, прекраснее радуги…
И герой благодарно склонился пред птицей на ветке.

И пошёл он к пещере, стрелою Перуна расколотой,
что пристанищем Диву была и обителью смерти.
Среди куч человечьих костей он нашёл много золота,
и собрал его в мех – будет жить веселее на свете.

И не стал печенегам он мстить, только взял с них татебное:
войлок, шкуры да мёд, лошадей да еду на дорогу.
Воскурив свои требы богам, восхвалив их, как следует,
вслед за Хорсом поехали русичи к дому родному.

                13

Едут весело люди, забыв о недавнем пленении,
через дикие степи, речные долины, дубравы.
Вот и Днепр переплыли, а вот и родные селения,
и опять Матерь-Сва пред Чурилой несёт его славу.

И всё больше людей от отряда его отделяется
к родным огнищам, к духам родимой земли поспешая.
И сердечно так с витязем все огнищане прощаются,
и над белыми хатами прыгает песня хмельная:

“Гой да, гой да! Тары, бары!
Покусали псы хазара.
И хазар от них утёк,
но остался без порток.

Заяц шёл по огороду
и выдёргивал морковку.
А Дид Ладо со старухой
пил на лавке медовуху.

Комариков у ворот
рожками барашек бьёт.
Леле, Леле, ой Полеле,
сыпьте русичу веселье“.

Вот и терем Чурилы. Открыв ворота позлащённые,
старый Плёнко так радостно сына с невесткой встречает.
В миг один стол накрыт, и соседи сидят приглашённые,
и за подвиги витязя каждый свой ковш подымает.

И два дня пребывал он в объятиях сна молодецкого,
а на третий поехал к Владимиру Красному Солнцу.
Загудела Златая Палата: вернулся боец лихой, –
князь уж думал: Чурило обратно живым не вернётся.

“Благодарен тебе за моих огнищан возвращение, –
говорил ему князь, – и за то, что сразил сарацина.
И, коль будут какие в житейских делах затруднения,
я, Чурило, тебе помогу, как родимому сыну“.

Встретил здесь наш герой и Добрыню, знакомого старого,
и о том говорили, как Русь берегли от напасти.
Благодарен Добрыне герой за коня Белоярова,
подарил ему тысячу гривен для полного счастья.

А, вернувшись домой, молвил он: “Будем строить, есть золото.
Будут в тереме чудном крылечки, карнизы резные“.
Закипела работа… И вот уж конёк скачет в облако,
а внутри с потолка светят месяц и звёзды златые.

Пахнут лесом столы, стены красным отделаны деревом,
и шкафы с одеяньем богатым заморским в светлице.
А посуда – хрусталь, серебро. И герой в новом тереме
вновь пиры задаёт аж до самой Зари-Заряницы.

Часто витязь к себе зазывал мастеров развлечения –
гусляры и певцы чудным пеньем сердца очищали.
Скоморохи, шуты рассыпали в светлице веселие,
и борьбой силачи на лужайке гостей забавляли.

Был красив и наряден Чурило: купил одеяние –
шёлк да атлас, узорочье, красный сафьян, мех соболий.
И струилось из девичьих глаз на него обожание,
и лились из них горькие слёзы порой поневоле.

Он прекрасных девиц без разбору любил – вещь опасная:
говорил князь Владимир ему: ”Кончишь плохо, Чурило“.
Только витязь был молод, считал предсказанья напрасными,
и считал, что своими победами право гулять заслужил он.




                Часть третья

                1

Делом занят Чурило, оставил свои развлечения,
в старой кузнице он на Подоле опять поселился.
И ко всем одинаково нынче его отношение,
кто к нему бы по делу кузнечному ни обратился.

Он и плуги куёт, топоры и мечи, латы крепкие,
и светлей в голове после брошенных вин с медовухой.
На Почайне дарёным хозяйством один Плёнко ведает,
чуть в обиде на сына: к торговле с ромеями глух он.

Он и сам цареградских ромеев в душе недолюбливал
за коварство, враньё, за торговый обсчёт непомерный.
Да к тому ж из себя строят честных. В места многолюдные,
как овечки, с крестами идут и зовут к новой вере.

Князь Владимир окреп и богатством, и сильной дружиною,
в стольном Киеве-граде послов принимает заморских.
И французы, поляки, ромейцы здесь с целью единою:
обратить в христианство народ, многобожье отбросить.

Говорят, что за варвара тот государь принимается,
кто у идолов помощи просит в тяжёлое время.
Ни одна королевна, царевна с ним не обвенчается,
чтоб пред идолом страшным порой не стоять на коленях.

– Я не против, – ответил им князь. – Но народ воспротивится,
забунтует и всё разнесёт, и войска не помогут.
– Можно сделать и так, что от веры народ отодвинется,
охладеет, не станет её защищать, – кто-то молвил.

Сей совет был по нраву Владимиру. Ярым язычником
стал он, идолов множество в русском краю понаставив.
Человеческих жертв много класть стал на требище нынче он,
раньше люди не знали таких приношений кровавых.

Охладели к Перуну и Велесу люди немножечко,
и за их кровожадность зло в сердце своё нагнетают.
Князь Владимир, прозвавшийся ранее Красное Солнышко,
людям в очи теперь пелену и туман напускает.

Реже стал посещать уж народ свои требища, капища,
часть народа к единому богу ушла в христианство.
Осторожность Владимиру шепчет: ”Крестить не пора ещё“.
Смелость шепчет: ”Дерзай. Не посмеют за меч люди взяться”.

Князь решился – попы средь людей зачернели сутанами,
князь с дружиной пошёл с установкой Христова ученья.
Шумно идолы падали, стянуты наземь арканами,
и, не веря глазам, протирал их народ в изумлении.

Хмуро ропщет народ, но богов защитить не осмелится,
всюду гридни мелькают и воины княжьей дружины.
Терпят смерть всех богов, но, лишь только свергать стали Велеса,
в раж тут люди вошли – и кумира кольцом окружили.

– Разойдитесь!
– Не выйдет. Мы внуками Велеса речемся.
– Супротивитесь князю?
– Нет, вам. Вместе с Велесом нас убивайте.
И Владимир, почуяв народа решительность в речи сей,
нарочитым сказал: ”Этот идол народу оставьте“.

Попрощаться с богами шли к капищам люди в смятении,
со святою водой и крестом их священники ждали.
Их кропили водой, проводили обряды крещения,
а порою силком, чтоб крестить, в Днепр-реку загоняли.

                2
Всё же русичей много святою водой не облитые
и крестом золотым ещё многие не осенялись.
Кто-то прятался, чьи-то дома были напрочь закрытые
и напрасно в их дверь нарочитые люди стучались.

Старый Плёнко, покорный богам, не пошёл на крещение,
и закрылся от мира в своём богатейшем поместье.
О Перун, Сварог, Велес! Не будет от вас отречения,
вам нельзя изменить, княжьей воле не быть выше чести.

А в ворота стучат. Там дружинники с княжьим боярином.
Встретил их эконом и пошёл с ним боярин в светлицу.
“Пригласить на крещенье тебя светлым князем отправлен я“, –
молвил гость, не взглянув на богов: он успел окреститься.

Молвил Плёнко: ”Я видел, как действуют люди крещённые:
их слова “не убий, не кради, не противься” лукавы.
Под крестом мы рабы, а с богами мы люди свободные;
с ними век доживу, верный к пращурам только Путь Прави”.

– Коль откажешься, – молвил боярин, – то княжьим велением
будет взято в казну всё твоё дорогое поместье.
– Забирайте, коль так. Жить осталось недолго на свете мне –
легче будет предстать пред богами мне с чистою честью.

“Есть зарытый в пещере горшок с золотыми монетами –
думал Плёнко. – На век мой с Чурилою этого хватит.
И, как прежде, работая в кузне, не будем мы бедными,
хоть и будем далёко от княжьей заносчивой знати“.

А тем временем гридни сгоняли людей на крещение
и чурилину кузню они обступили с Добрыней.
– На крещенье, Чурило, от князя тебе приглашение, –
так Добрыня сказал. – Не пойдёшь – уведут тебя гридни.

– Ну, зачем ты, Добрыня, пришёл? Мы с тобой ведь приятели.
– Князь Владимир велел – должен я приказанье исполнить.
– С принужденьем приходят лишь только недоброжелатели,
не могу я изменой богам свою душу тревожить.

– Всё! – Добрыня сказал и крутить ему руки стал яро он. –
Скрутим и поведём на крещенье в ближайшую церковь,
да, к тому ж, отберу у тебя я коня Белоярова,
я ведь княжий слуга, твой отказ рассердил меня крепко.

– Руки прочь, – прорычал тут Чурило, теряя терпение.
От захвата уйдя, сам Добрыню взял за руку смело.
И на плечи свои он взвалил его тяжесть в мгновение,
бросил вниз – как под идолом павшим, земля загудела.

Изумлённые гридни, опомнившись, молча, надвинулись
на Чурилу. Но он одного из них крепко хватает,
и вокруг головы своей он раскрутил его –
и оружьем живым гридней несколько наземь сшибает.

Бросил гридня затем на Добрыню в минуту вставания –
и опять богатырь лёг на грешную землю надолго.
“Еду прочь, – думал витязь. – Ведь князь не простит ослушания
и за драку с Добрыней посадит меня в поруб волглый“.
               
                3

Сел Чурило опять на коня, постоял в размышлении:
влево – смерть, вправо – быть без коня, прямо – честь потеряю.
Честь надеясь сберечь, он поехал в прямом направлении,
веселился под ним застоявшийся уж Белояров.

Прямо к капищу путь. Там толпа. Христианства сторонники
рубят идолов, валят их, жертвенный кров разрушают.
Вот свалили Перуна, чтоб в реку спустить его с горочки,
но огромный Чурило тут к ним в этот час подъезжает.

“Прочь, безбожники! – крикнул он. – Будет Перуна проклятие
неизменно на вашем роду. Тут и крест не поможет“.
Тотчас спрыгнув с коня, заключил он Перуна в объятия
и, взвалив на коня, он повёз его к липовой роще.

Там, вдали на лужайке, под липою он водрузил его.
Уж не скоро, подумал, его христиане тут свалят.
Но в борьбе с новой верой в себе он почуял бессилие,
дать отпор черноризцам и князю удастся едва ли.

Князя прежде он чтил: думал, князь нам богами поставленный,
нынче он, что ромей, изменив вере пращуров наших.
Ехал витязь в тоске, видя капищ священных развалины
и поехал к толпе, на защиту кумиров восставшей.

На людей, взявших в руки дреколья, насели дружинники,
блеск мечей в их руках и зловещее копий нырянье.
Гибнет жрец, гибнет смерд, но стоят пред богами защитники,
бьют дружинников дрыном, оглоблей, швыряют в них камни.

Подскакал тут Чурило и стал на защиту язычников,
и дружинников стал разметать своей палицей яро.
“Прочь, изменники наших богов! С глаз долой!” – крикнул зычно он,
и, уколот копьём, бил копытами их Белояров.

Разбежались бойцы и ликуют богов отстоявшие,
их Чурило оставил, к святилищу едет другому.
Опоздал: храм разрушен и боги лежали упавшие,
тащат их окрещённые люди к обрыву крутому.

“Дурачьё, не касайтесь богов, ибо будете прокляты,
боги рано иль поздно накажут иль вас, иль потомство, –
им Чурило сказал. – Не спешите: не всё ещё понято,
веру пращуров наших отбросить сравнимо со скотством“.

А на капище главном виднелись следы столкновения,
там Бакоту-жреца к деревянной стене прижимают,
с намереньем распять уж несут к нему гвозди железные,
только окрик Чурилы ”к чертям!” палачей прогоняет.

Рад спасению жрец. Он промолвил: –  Молился Перуну я,
чтобы мне от “христосиков“ дал избавленье;
и услышал Перун, и рукой твоей спас меня, думаю:
мы с тобой бы спасли наши капища от разрушенья.   

– Слишком поздно, – ответил Чурило. – У капищ расставили
окрещённых заранее с умыслом злым христиане,
чтоб в условленный час они волею князя объявленной
разгромили все капища, свергли богов по заданью.

– А ещё говорили, что к верам другим с уважением.
Грош цена уваженью такому, им в сердце не место,
окрещённые люди поймут веры сей лицемерие,
ведь не зря говорил Святослав “христианство есть мерзость”.

Наша мудрость писалась века на дощечках глаголицей,
их украли у нас и сожгли, а, возможно, и скрыли.
А в пристройке у церкви жрецам кости белые ломятся,
чтоб секреты грозы или молнии выданы были.

– Ну, прощай, жрец. Получат они за богов воздаяние.
– Будь, Чурило, удачлив, здоров, пусть хранят тебя боги.
И поехал Чурило по Киеву биться с бесправием,
хоть и знал он, что будет народной поддержки немного.

                4

Раскрасневшись, по Киеву бродит народа волнение,
от крещения многие люди смогли уклониться.
Боги сброшены в Днепр и в руинах святилища древние,
 и в лесу лишь иль дома язычнику можно молиться.

И слышны голоса: – Христиане нас учат свой крест нести
и прощать всё врагам, быть смиренным, властям не перечить.
Для того, чтоб вложить удила нам, как лошади в челюсти,
чтоб боярин жил в роскоши здесь, а холоп – на том свете.

Молвил жрец: – Властью много жрецов и язычников схвачено –
будет им за отпор новой вере смертельная кара.
Тут Чурило подъехал и крикнул: – Разрушены капища
и крестом, и мечом! Почему ж по церквям не ударить?

И в ответ голоса: – Ну, чего мы боимся? Ведь вправе мы
отомстить христианам за наших богов поруганье…
Церковь ближняя слышит уж топот копыт Белоярова,
и по маковке палицы страшной удар получает.

Наземь крест полетел, затоптался ногами язычников,
в окна камни летят, дверь срывается с петель железных.
Слышно крики: “Иконы долой! Проучи черноризников!
Прочь алтарь! За богов пусть почувствуют наше возмездье!”

Вслед за первой вторая уж церковь толпой разрушается,
свою месть выражает народ в разрушеньях ужасных.
За Чурилою вслед при оружье толпа отправляется
на Гору, где устроено гордым жрецам место казни.

Эшафот. Колесо там и дыба и плаха с секирою,
и язычников, молча, к богам палачи отправляют.
Перед смертью жрецы от богов шлют проклятья Владимиру,
на пятнадцать колен его княжеский род проклинают.

Князь сидит, молча, в кресле. Теперь он не Красное Солнышко –
он теперь словно туча и мрачен, как будто могила.
Вкруг него много знати, бояр и священников собрано,
эшафот от людей ограждает военная сила.

Но уж не палачом речь жреца в этот миг обрывается.
“Прочь, злодеи!“ – раздался раскатистый окрик Чурилы.
Его грозная палица возле жреца ударяется
о помост и сметает с него всё, что есть, со всей силы.

Полетели орудия пыток вмиг в разные стороны –
завертевшейся дыбой Владимира чуть не убило.
За мечи ухватились в охране стоявшие воины,
но их палица мигом, сметя первый ряд, остудила.

Двери поруба сорваны, вышли оттуда язычники,
окруженье Чурилы собою они дополняют.
О, как рады они, обретя своей вере защитника,
и уверены: боги чурилиной силою им помогают.

Князь Владимир, опомнившись, витязю крикнул с угрозою:
– Ты послушай, Чурило! Тебе бунтовать не позволю.
Я тебя награждал, а теперь твоё действо несносное,
откажись от богов, окрестись и уважь княжью волю.

– Нет уж, князь! Разошлись наши стёжки-дороженьки, –
молвил витязь. – Похоже, поставлен ты нам Вельзевулом.
Я тебе не слуга уж. Богам нашим служба дороже мне,
жаль, что личная страсть к непотребству тебя повернула.

                5

Золотая Палата. Проводит здесь князь совещание,
сидя в кресле, глядит на бояр, за столами сидящих,
говорит про события в Киеве необычайные:
– Думал я: будет тихим крещенье, а вышло иначе.

О делах безобразных Чурилы, видать, знают многие.
Старой веры приверженец, нам он в крещенье мешает.
Для защиты богов он способен на дерзости новые
и с языческим людом он церкви уже разрушает.

– Надо взять его в поруб, – возникло тотчас предложение.
– Ты попробуй, возьми его – больше уж брать не захочешь.
– Значит, Плёнко посадим – и будет у сына смирение.
– Неизвестно куда из поместья ушёл Плёнко ночью.

– Значит, надо украсть у него хоть коня Белоярова.
– Но ведь красть – это грех. А мы с вами уже христиане.
– Ну, тогда за женой его надо следить, за Любавою:
рано ль поздно придёт к ней, ведь он человек, а не камень.

– Нет греха: Белояров ведь мой и вернуть его вправе я, –
так Добрыня сказал. А в ответ: – Он дал тысячу гривен…
Вот такие слышны были речи на том совещании.
В этот миг нарочитый с нежданным известием прибыл:

“Мастера чинят капища вновь под защитой язычников,
зажигаются требища и водружается идол“.
– Надо воев послать для порядка туда хоть бы тысячу.
– Нет, – сказал князь. – Дружинников я не отдам на погибель.

Молвил старый боярин: – Пускай подобру отправляется
со жрецами, с богами Чурило куда-то за Киев.
– Но ведь он подобру, сами знаете все, не отправится,
а, коль силою гнать, то настанут минуты лихие.

Тут сказал воевода: – Нам может помочь Илья Муромец:
пусть Чурилу он вызовет завтра же на поединок.
Победит – будет здесь. Но не станет геройствовать сдуру он,
знает ведь: для Ильи не рождён ещё равный противник.

Веселее стал князь: – Очень умное ведь предложение,
есть надежда: крещение наше свершится бескровно.
Шлём гонца к Илье Муромцу нынче же без промедления,
завтра будет он здесь. Успокоим Чурилу надолго.

Ну, а если Чурило своё на турнир даст согласие,
мы, как зрители, будем иметь удовольствия много.
А, к тому ж, преимущества сможем увидеть прекрасно мы
у защитника многих богов и единого Бога.

                6

То не дымом печным за Подолом вдали небо хмурится,
то не северный ветер качает дубы вековые –
то на добром коне подъезжает к Днепру Илья Муромец,
едет он состязаться с Чурилою в стольный град Киев.

Быть сему ль поединку – должны тут решить обе стороны,
хорошо, коль закончат беседу согласьем взаимным.
Вот ведут разговор и не кружат над ними пока ещё вороны,
медовухи корчага стоит на столе перед ними.

Говорит Илья Муромец: – Слушай, Чурило, с терпением:
я уже окрещён и обязан служить новой вере.
Отношусь к твоей верности старым богам с уважением,
только ты, говорят, проводил их защиту сверх меры.

Христианскую веру сперва не приветствовал тоже я,
по крестам булавою своею однажды прошёлся.
Только понял, что мир весь уже на пути к однобожию,
в вере многим богам одинокими быть нам придётся.

Разрушаешь ты церкви, бунтуешь, мешаешь крещению,
у тебя есть поддержка – смирить тебя ратью хотели.
Но, чтоб не было жертв, князь с боярами принял решение:
кто-то должен погибнуть из нас в поединке смертельном.

При исходе любом ты не будешь иметь утверждения
и тебя утомлённого могут схватить, бросить в поруб.
Уходи со жрецами из Киева без промедления
с изваяньем богов, хоть отречься от них тебе впору б.

Вижу я: ты не хочешь сражаться – так слушай условие:
ты не должен громить ничего до момента отъезда.
Хорошо? Ну, давай наливай наши ковшики полные
и желаю тебе я удачи при выборе места.

– Но в какие ж края не ступала нога христиан ещё?
– Нет таких городов. За Десною есть чащи, болота,
да и сами жрецы подберут неплохое пристанище,
где нельзя вас найти, коль у вас нет для встречи охоты.

Вновь Сварог посветлел и в Днепре Хорс, как прежде, купается,
опустела корчага, её еле-еле хватило.
Илья Муромец, молча, в обратный свой путь отправляется,
и остался в раздумьях о скором отъезде Чурило.

                7

Не смирился дух русский языческий с ограниченьями
и понёсся на вольную волю в леса вековые.
Уходили язычники в глушь в одиночку иль с семьями,
как отец на детей уходящих глядел вслед им Киев.

Едет степью Чурило к далёким лесам в край нехоженый,
с ним Любава и Плёнко, нагруженный конь Белояров.
Словно с дуба листочки сухие, ветрами отброшены,
шли в глухие леса люди с верой в богов своих старых.

И большая поляна, ярами вокруг окружённая,
полюбилась пришельцам и их обиталищем стала.
Избы срублены, капище снова к моленью готовые
и, хранима богами, жизнь прежняя тут продолжалась.

А Чурило и Плёнко здесь новую кузню построили,
вновь в горниле огонь, слышно молота стук деловитый.
В круге ровных стволов под рукой мастеров боги ожили,
и участливо слушают русичей вольных молитвы.

Рядом озеро с плещущей в нём серебристою рыбою,
бродят звери по яру, ничем не напуганы прежде.
И тяжёлая тишь полнит душу, чему-то открытую,
лишь порой нарушает её в отдалении Леший.

А из золота Дива, что было Чурилой прихвачено,
золотая стрела на груди у Перуна сверкает.
И стоит также Лада, венком позлащённым украшена,
рядом с ней о любви на рожке Лель беззвучно играет.

Словно в мире ином тут живут древней веры приверженцы,
далеко от них князь и бояре и Киев крещённый.
Им о том, что могли потерять свою веру, не верится,
коль ушли от нещадной опасности в край отдалённый.

Был старейшина избран. Чтоб людям подольше быть вольными
и, чтоб их защитить, он решил приготовиться к брани –
и возник вкруг селения вал земляной с частоколами:
с крестовиной меча вдруг придут их крестить христиане.

А поляна другая овсом уж и житом засеяна
и расширить её под засев огнищане сумели.
Здесь нужды нет в деньгах: всё богатство в натуре отмерено,
вместо денег обмен или помощь в каком-либо деле.

Наклепать молотком мог бы денег Чурило достаточно,
но сказал ему жрец “деньги – грех” – и поверил он в это.
Молвил Плёнко Чуриле: ”Купить я могу, если надо что
в ближнем городе. Есть у меня золотые монеты“.

Он запряг поутру свою лошадь в телегу скрипучую
и под вечер привёз соль, посуду, муку и одежду.
Люди, с детства покорны богам и к работе приучены,
с ним пришли: пожелали они быть с богами, как прежде.

А Чурило в болоте руду отыскал и железо он
добывать стал, её обжигая в горячем горниле.
Стал оружье ковать он и утварь для дома полезную,
стали люди ходить на охоту в дремучие чащи.

И живёт всё селенье с богами и с миром в согласии.
В кузне Плёнко с Чурилой, а в доме хозяйка Любава.
Только слухи из Киева: дни там настали ужасные –
печенеги напали, жмут русичей слева и справа.

Вскоре прибыл гонец с берестою от князя Владимира:
“Позабудем, Чурило, наш спор. Помоги русским людям“.
Жрец Бакота на сходе сказал: ”Прёт из степи кикимора,
по веленью богов, а не князя, сражаться с ней будем“.

Все, кто может сражаться, пойдут с нашей ратью свободною
и сперва у Перуна попросим приданья нам силы:
он помог Святославу по просьбе не раз. Воеводою
будет пусть бывший сотник Антур, а помощник – Чурило.

                8

В бересте была просьба на Киев вести наступление
по открытой дороге, заметной со стен заборола
для поднятия духа дружин. Но в открытом сражении
печенеги бы рать небольшую их перемололи.

Так подумал Антур и повёл свою рать междугорьями
из-за бора под Киевом вышел врагом не замечен.
Со спины по врагу был нежданный удар и напор его
не сдержать печенегам: страшна им внезапная сеча.

В правый фланг их войдя, всё сшибает чурилина палица,
и пугает врага клич воинственный “слава Перуну“.
И воспрянули в Киеве русичи, и откликается
этот клич в их рядах – степнякам стало страшно и трудно.

Сломлен дух печенегов. Не быть им на улицах Киева.
Бьёт их русичей рать, бьёт их палицей страшной Чурило.
Печенежская конница в схватке разбита, откинута,
все налёты её разбивались об русскую силу.

И не может ничем хан сдержать своих войск отступление,
сила ломит солому – вспять дикая рать повалила.
Князь Владимир обрадован этим нежданным спасением,
дал язычникам пир. Нет на нём только Плёнко с Чурилой.

Идол Сварога нужен им. Он на Подоле закопанный,
в том же месте у них золотые запрятаны гривны.
Вот их старая кузня. Не слышно, как прежде, работу в ней,
только давешних лет промелькнули пред ними картины.

На лежанку свою лёг Чурило и тут сон сморил его,
и два дня богатырь утомлённый проспал беспробудно.
А на третий день Плёнко, взяв гривны, простился с Чурилою
и уехал в тот угол медвежий, что стал им приютом.

А по городу витязя ищут давно нарочитые,
возле кузни предстали они перед ним чёрной тенью.
Говорят: за поддержку в бою хочет князь наградить его,
в Золотую Палату зовёт его для награжденья.

– Ну, лады. Я приеду. Никто от наград не откажется, –
отвечал им Чурило, – Ступайте. Дорогу я знаю.
Накормил Белоярова он, взял привычную палицу
и поехал к Горе. Тут язычник к нему подбегает.

Говорит: ”Ой Чурило, беда. Наши люди захвачены:
их за брошенный крест на пиру христиане связали.
За оградою каменной держат их. Так нам отплачено,
хоть, по правде сказать, никакой мы награды не ждали”.

                9

Кончен бой – пир горой. У епископа встреча с Владимиром.
– Рад я, князь, сей победе твоей. Христианство ж ослабло:
имя бога Перуна, как клич боевой, было взвихрено,
и бойцы говорят: расставаться с богами не надо.

Я бы взял эту рать, оградил бы её от общения
с окрещённым народом, а позже самих окрестил бы.
Вразумил бы их голод со светлым христовым учением,
и молились они б пред иконами, а не у липы.

– Но ведь я не могу им бесспорного дать обвинения, –
отвечал князь. – Они помогли победить печенегов.
И кощунственно будет такое моё поведение –
злом платить за добро – что не чтится нигде в человеке.

– Князь, ты сделай лишь вид, что не знаешь о деле затеянном.
Пара знатных людей с предъявленьем вины наготове.
Брошен крест, шли на бой не открытой дорогой, как велено,
и кричали в час битвы Перуну своё славословье.

Князь Владимир молчаньем своим показал равнодушие,
и епископ с боярами дали своё приказанье.
Незаметно у ратников пьяных отняли оружие,
отвели за забор, где был раньше большущий свинарник.
 
Встала стража вокруг, отобравшая их волю вольную,
жрец Бакота на пытки пошёл с воеводой Антуром.
В доме пыток их ждут мастера причинения боли им
и поддержкой для них лишь общенье с незримым Перуном.

“Откажись от богов, – говорят обоим перед пыткою. –
Дикари, своим ратникам должный пример покажите!“
Воевода и жрец не подавлены всё ж болью дикою
силы черпают в вере своей и слышны их молитвы.

А в ограде не сесть и не лечь, кормят только объедками,
поливают их грязью, швыряют в них гниль или камни.
И, хоть многие ратники стали в час битвы калеками,
христианского к ним не видать состраданья.

– Дайте князя сюда! – слышен крик. – Для чего воевали мы?
И в дом пыток уводят язычников, громко кричащих.
– О Перун, помоги! Поступили ведь с нами неправильно,
лучше б нам оставаться в селенье своём среди чащи.

На второй день пленённые люди Чурилу увидели.
Он с огромным мечом, с грозной палицей, в латах и в шлеме.
И такой крик раздался ”Чурило приехал!“, что издали
кто-то мог бы подумать: Перун там спустился на землю.

На крюках в доме пыток подвешены жрец с воеводою,
и с колодой, привязанной к стопам, другие заметны.
Их палач бьёт дубинкой и плетью с улыбкой недоброю,
верность старым богам из души хочет выбить он тщетно.

Только вдруг палачи, побелев, прекратили мучения:
услыхали они избавления крик у забора.
Во всю прыть убежали они от похожего мщения –
двери с петель сорвав, появился Чурило тут вскоре.

Разбивал он колодки, ремни разрезал – избавление
получили, надежду уже потерявшие, люди.
И поехал к забору, который охрана в смятении
уж оставила, зная: расправа короткая будет.

Только поп в чёрной рясе с крестом вдруг возник пред Чурилою.
Говорит он: ”Я – пастырь. В загоне стоит божье стадо.
Дам смиренье ему, нечестивость греховную вырву я,
и его выпускать некрещёным на волю не надо“.

Подошли тут к Чуриле измучены жрец с воеводою.
– Погляди, что с жрецом (нашим пастырем) вы сотворили, –
молвил витязь. – Понятно, с какой вы о ближних заботою,
испытай же хоть чуть ту ”любовь“, что они пережили.

И мгновенно попа со спины за сутану хватает он,
и цепляет повыше на сук рядом росшего клёна.
И валун здоровенный в ворота с размаху бросает он,
и языческий люд из крестового вышел полона.

                10

То не ветер в бору глухо ропщет меж старыми соснами,
то язычники жаждут вернуть им коней и оружье.
– Надо к князю Владимиру нам отправляться с вопросами:
почему вместо дара за помощь нам сделали хуже?

– Нет, – Чурило сказал. – Это дело для нас бесполезное,
знает кто-то ведь всё ж, где имущество наше сложили.
Сами всё возвратим и помогут нам боги небесные,
князь лишь может велеть, чтоб по-новому нас заточили.

Удалось разузнать, где их кони и где их оружие,
дом с оружьем открыли, хоть там и стояла охрана.
Говорили “берём лишь своё, нам чужое не нужно ведь,
мы с оружием этим вернулись на днях с поля брани”.

Отыскали в конюшнях коней своих, к стойлу привязанных,
оседлали их вновь и домой в путь обратный пустились.
Очень горькая доля порою в умах представлялась им,
если б к ним не пришёл и не спас от мучений Чурило.

Как же витязь? Тем фактом, что стал он двойным победителем,
озадачен Владимир, Добрыня, а также епископ.
И решили они отомстить так, чтоб люди не видели,
и отмщенье змеёй подползает уж к витязю близко.

Ведь на витязя злоба не гасится в сердце епископа:
он, служитель Христа, от Чурилы познал пораженье.
Он задумал ему отомстить хитроумно да исподволь,
и узнал, что любовных Чурило не прочь развлечений.

Он узнал, что Чурило знаком был с красивой Апраксией,
и что муж её Ерма в мешке был Чурилой подвешен -
значит, злобные чувства у Ермы еще не угасшие,
и решил сделать так, чтоб любовью их Ерма был взбешен.

Нужных женщин послал, чтоб с красавицей дивной Апраксией
они, будто нечаянно, перед Чурилой предстали.
Так и сделали. Женщину витязь увидел прекрасную –
страстью прежней взыграл, с нею справиться можно едва ли.

И к зазнобушке бывшей своей тут Чурило направился,
от Апраксии женщина, шедшая с ней, отлучилась.
В богатырских объятиях вмиг оказалась красавица,
и все беды земные ему на мгновенье забылись.

–  Здравствуй, свет мой Чурило! Давно мы с тобою не виделись, –
привечал его голос красавицы прежде любимой. –
На тебя посмотреть я хотела давно, хоть бы издали,
и я верила: встретив меня, не проедешь ты мимо.

Сколько подвигов сделал ты! Люди тобой осчастливлены.
И горжусь я, Чурило, в душе, что знакома с тобою,
что к тебе, богатырь, я привязана чувствами сильными,
и умрут они в сердце моем только вместе со мною.

–  Верю, верю тебе, чаровница Апраксия милая,
только, всё ж, тебе грех, кроме мужа, любить и другого.
–  Это грех для крещёных. И мужа, к тому ж, не любила я,
некрещеная я, знать, безгрешна мне эта дорога.

Как, Чурило, теперь ты живёшь? Далеко ли твой дом теперь?
Я слыхала: из Киева снова ты едешь обратно.
–  Это долгая речь. И полдня надо, чтоб рассказать тебе.
–  Так поедем ко мне, побеседуем дома, как надо.

       11
Согласился Чурило с таким предложеньем красавицы.
Вот и дом ее, где гостевал он недолго когда-то.
Сенной девкой на стол мёд, вино, яства разные ставятся,
и целует Чурило Апраксию, севшую рядом.

Будто молодость снова вернулась в два сердца влюбленные,
не вино с медовухой – любовь их сердца опьяняет.
Богатырь гладит белое личико, волосы чёрные,
словно снег предвесенний, в объятьях Апраксия тает.

А супруг её Ерма уехал на дело торговое,
и влюблённые счастье познали своё полной мерой.
И закрыло вино с сон-травою их очи любовные –
по вине сенной девки, донёсшей о них тотчас Ерме.

От известья такого был муж удручен и про дело он
позабыл, и упряжку свою повернул в путь обратный.
Путь домой недалек, и туда он вернется немедленно,
чтобы зло покарать, и душе стало б снова приятно.

И не в силе муж Ерма смириться с коварной изменою,
как безумный маньяк, он, разгневан, домой поспешает.
И обоих, в постели во сне, убил саблей своею он,
и Чурилы душа удивлённо над ним замирает.

Мёртв Чурило. И нет на него уж обид у Владимира,
и с Апраксией вместе велел схоронить, справить тризну.
И велел, чтоб повесили Ерму, ревнивого изверга,
и позволил ушедшим язычникам жить прежней жизнью.

Они ехали с думой: враги бы такое не сделали,
как сумели воздать им, как ближним своим, христиане,
показав этим делом лицо своё, вовсе не белое –
и лишь по принужденью язычник к их вере пристанет.

Едут люди, в пути за собой ждут коварного действия,
только их, пострадавших, уж боги хранили.
Вскоре к дому придут, встретят их с медовухой и песнями,
и расскажут они, как сражались и что получили.

Вот слышны уже духи богов – и сердца оживлённее,
и заржали их кони, почуяв лесное селенье.
Вот и капище, идолы – спешилась рать утомлённая,
благодарность богам изрекла за своё возвращенье.

Они ждали, что витязь, отстав, вслед за ними появится,
старый Плёнко жалел, что уехал один без Чурилы.
И узнали поздней, что погиб он, увлёкшись красавицей,
и зачислить его в свою рать у Перуна просили.
            -   -   -                2010 г.